Лере было стыдно за своё малодушие, она чувствовала вину тем сильнее, чем больше обрисовывала ситуацию, ставя себя на место Яна, ту обиду, чувство несправедливости и предательства, которые должны были возникнуть в нём по отношению к ней. Но дело сделано, она не смогла найти в себе смелости, чтобы опровергнуть слова своих одноклассников, придумавших свою версию произошедшего, по сути которой вся вина полностью падала на Яна, выставляя его перед всеми агрессивным, неуравновешенным и несдержанным психом. Несколько раз она, ещё в кабинете директора, порывалась что-то сказать, но вместо голоса у неё вырывалась немота, словно ей отрезали язык. Так случалась от того, что как только она поддавалась вперед, то натыкалась на пристальный, буравящий тяжелый взгляд матери, и снова в ней зарождалось то чувство ослепляющего ужаса, лишающего воли, рожденное её фантазией, тем монстром, вышедшим из глубин её подсознания. Против него она была бессильна.

Запершись в своей комнате, Лера прислушивалась когда хлопнет входная дверь и мать уйдет на ночную службу. Тогда она сможет тоже беспрепятственно уйти из дома, не натыкаясь на этот холодный безумный взгляд воспаленных глаз. Чтобы скрыть свое беспокойство, чем-то занять себя в томительном ожидании, Лера водила карандашом по бумаге, покуда перед ней не появилось лицо Яна, чьи черты, линии, она знала лучше, чем свои собственные. Он смотрел в бок, так, чтобы не видно было глаз. Волосы падали на лоб, бледность которого была выражена даже на бумаге. А одно оттопыренное, заостренное сверху ухо придавало ему сходство с эльфом, таким же нереальным, как и весь рисунок.

Услышав долгожданный хлопок входной двери, и убедившись, что мать ушла на самом деле и никакой западни нет, Лера быстро одевшись, вышла на улицу. Ей во что бы то ни стало, надо объясниться с Яном, во всём признаться, а ели он не поймет её, это будет уже его выбор, решение, которое примет он сам, и ответственность за него не будет уже только лежать на ней одной. Это был малодушный поступок, – переложить тяжесть сомнений, проблемы чужой жизни на другого – но поступить по другому Лера не могла. Она просто устала и механизм самозащиты, инстинкт самосохранения подсказал ей самый легкий путь. Конечно, оставалось еще бегство и в крайнем случае самоубийство, на которое она никогда не решится, слишком ценя жизнь и то бесконечное многообразие форм, в котором она воплощалась.

Лера шла тёмной улицей, освещенной эфемерным тусклым желтым светом фонарей, кажущихся нереальными из-за мглистого тумана, стелившегося по земле. Вдыхая свежий воздух, наполненный ароматом согретой земли и цветущих деревьев, Лера сама наполнялась чем-то таким же свежим, силами, спокойствием, осознанием себя и своей любви, настоящей, на этот раз не придуманной её фантазией и не приукрашенной. Она чуть всё не испортила, не погубила, но разве это конец? Нет это недоразумение, которое поскорей надо было разрешить. Лера ясно видела цель, уже не сомневаясь в правильности своего намерения. Больше её не одолевала неуверенность и впервые она чувствовала себя в сговоре с природой, с этими цветущими деревьями, с молодыми побегами на ветвях, с этим бесконечным и бездонным небом над головой, окутавшим собой всю землю, весь мир, сплачивая всех, кто жил, живет и еще только появиться на этот свет.

Наслаждаясь этим мглистым вечером, теплым и благоуханным, Лера подошла к дому Яна. Она не чувствовала привычной робости, на это раз её переполняло знание, как она должна поступить. Просто позвонить и не дать закрыть перед своим носом дверь. А потом будь что будет.

Поднявшись на нужный этаж, Лера позвонила. Раздалась раздражающая трель звонка, как будильник, вдруг разбудившая от сонного, сказочного забвения, наполненного очарованием, грезами и надеждами. Лера увидела перед собой стены подъезда с отслоившейся краской, грязный, заплеванный пол и печать убогости на всем, на что падал взгляд. Будто проснувшись от сна, от желаемого наваждения, Лера увидела перед собой отворившуюся дверь и отца Яна в наброшенном халате и с удивлением в глазах смотревшего на неё.

– Лера? Здравствуй. Неожиданно. А Яна нет дома.

– А где он?

Лера отступила на шаг, когда в дверях появилась смутно знакомая женщина, на ходу застегивающая блузу.

– Дети пришли? – спросила она Павла Семёновича, ложа руки ему на плечо и вглядываясь в щель, оставленной полуоткрытой дверью.

– Нет, это знакомая Яна. – Ответил Мужчина, не поворачивая головы. – Они пошли скорее всего в кафе, что рядом с домом культуры. – Обратился он уже к Лере.

– А, ладно, до свидания.

Лера повернулась и стала спускаться по лестнице вниз. Наверное, что-то в её фигуре, в её движениях, даже, может быть в глазах, словно неожиданно погаснувших, как гаснет резко свет в комнате, когда ударяешь по выключателю, но что-то заставило мужчину окликнуть девушку, показавшуюся ему настолько несчастной, что он даже испугался:

– Вы не поссорились с Яном? Тебя в последнее время у нас не видно.

– Это всё из-за мамы, она не здорова.

– Да, я заметил, что у директора у неё был очень бледный вид. Ладно, передавай привет маме.

Лера сошла вниз спокойным шагом, но выйдя на улицу побежала, вкладывая в каждое движение все силы, всю энергию, какие у неё были. Она боялась куда-то, сама не зная куда, опоздать, что-то упустить, что-то не сделать, и от этого что-то – она это неожиданно поняла, – зависит всё её будущее, вся её жизнь.

Добежав до дома культуры, находившийся в центре города, пройти который можно за полтора часа, Лера остановилась, чувствуя, как влажный воздух, липкой пеленой ложится на вспотевшее, раскрасневшееся лицо. Окна убогого кафе, задернутые грязными, пожелтевшими шторами из дедерона, отсвечивали в темноту рано наступавших сумерек, в которой играли тенью ветки рядом стоящих старых клёнов.