— Ничего, ничего, скачи! — бормотал сквозь зубы. Поднял руки, улыбнулся гусару просительно: «Не убивай, браток!» Гусар лихо гикнул, осадил коня. Тогда Сухинов с короткого разбега вспрыгнул на коня, достал гусара за шею, вкладывая всю ярость, вышвырнул из седла. Трюк этот мало кому под силу, Сухинов и не то умел. Это была его стихия — смертельный поединок. Гусар покатился по земле, затих, может, сломал себе хребет, падая. Сухинов осмотрелся, к нему уже спешили человек шесть, хлестали коней.

По правую руку верстах в двух-трех деревня Пилиничинцы, перед ней глубокий овраг, как пропасть. Сухинов туда метнулся. Конь в овраг не пошел, осел на задние ноги, в испуге заржал.

— Не хочешь, ну-ну! — Сухинов соскользнул наземь, перекрестился и нырнул вниз. По глубокому снегу долго кувыркался, пока достиг дна. Поворотился — руки, ноги вроде целы, но увяз прочно. Одному не выбраться. И вдруг сверху еще куча солдат, точно их столкнули, летят.

— Держись, Иван Иванович! — чей-то голос как рукопожатие. Подбежали знакомцы, выдернули из снежной трясины, помогли перебраться на другой край оврага. Гусары вниз нырять не решились, без нужды им забава. Грозили:

— Вяжи его! Тащи к нам! А то хуже будет!

Сухинов в сумраке, не разбирая лиц, благодарил, трогал за плечи, звал с собой.

— Нет, барин, не пойдем. Ты иди, тебе можно. А нам бежать некуда. Куда убежишь!

В их словах — правда, Сухинову нечего ответить. Он поклонился им, пошел, потом побежал через поле к деревне. Понятно, что гусары сейчас поскачут в обход гигантского оврага. Одна надежда у Сухинова — на темноту и крепость ног. Он пока не раздумывал, куда бежит и есть ли вообще смысл бежать. Уйти от преследователей, спастись от неволи — сейчас значило продолжать борьбу. Бежать было тяжело, ноги то разъезжались по ледяному насту, то он проваливался в глубокие снеговые заносы. Один раз подвернул ногу, упал и не сразу встал, поднял лицо к небу, к черной пропасти, и коротко, по-волчьи взвыл: «Э-э-у!»

Оттуда, где остался разбитый полк, изредка доносились звуки одиночных выстрелов. «Добивают раненых?» — подумал Сухинов.

Он не верил, что Сергея Муравьева убили, хотя слышал, как об этом кричали. Он ни на секунду этому не поверил. В это нельзя было верить.

Немного отдышавшись, Сухинов побежал дальше, приволакивая правую ногу. Вскоре достиг крайней избы. Прокравшись огородом, легонько постучал в низенькое темное оконце. К стеклу приклеилось серое пятно, чье-то лицо. Сухинов сделал знак, чтобы отворили, пошел к крыльцу. Ждал долго, минуты текли ватные, вязкие, никакого шевеления за дверью. Потом сразу голос:

— Чего надо-то?!

— Открой, хозяин, не бойся!

Лязгнул засов, приоткрылась щель в двери, оттуда щурятся, разглядывают.

— Да открывай, в самом деле, не убивец я. Видишь, окоченел на морозе. Пусти погреться!

Щель пошире, высунулась лохматая мужичья голова.

— Пошто ночью бродишь? Кто такой?!

— На тебе крест есть, хозяин? Человек погибает, а ты его пытаешь. Пусти в избу — отвечу.

Крестьянин отворил дверь так, что Сухинов еле протиснулся. В руке у мужика топор.

— Чуть что — пеняй на себя, — предупредил он. А мужичонка приземистый, крепкий и, видать, без особого страха в душе, хотя и с топором на всякий случай. Другой бы вовсе не отворил.

Прошли в горницу. Хозяин затеплил лампадку. Повернул огонь к Сухинову, внимательно его оглядел.

— Чего смотришь, говорю, не разбойник. Спрячь до утра — заплачу.

— За деньги головы не купишь! — мужик все смотрел на него туповатым, рассеянным взором, топор не выпускал из рук, что-то прикидывал. Сухинову все стало безразлично. В деревне одна за другой забрехали собаки, где-то неподалеку конский топот, гулкие человечьи голоса.

— Ну?! — спросил Сухинов, улыбаясь.

И мужик в ответ усмехнулся.

— Никак приперло, барин?

— Сам видишь.

— Что же, оно конечно, в погребе отсидеться можно. Только я за тебя не ответчик. Нагрянут, скажу застращал ты меня и до смерти грозился извести. Ты уж не обессудь тогда. У меня детишки.

Сухинов устало кивнул.

Люк захлопнулся с сухим треском. Свечка тускло тлела. Сухинов огляделся в своем новом пристанище — неструганые, сочащиеся ледяным потом стены, земляной пол, бочка с капустой. Он навалил в угол тряпок, сел, прислонившись спиной к стене. И сразу почувствовал, как ослабел и выдохся, тело налилось железом, при малейшем движении, стоило пальцем шевельнуть, иглистая боль вонзалась в виски.

«Ничего, — подумал он. — Чуть отдохну, посижу тут в холодке… Э-э, куда тебя несет, тварь серая?!» Любопытная крыса высунула из-за бочки зубастую морду. Крыса разглядывала Сухинова вполне осмысленно, видимо пытаясь понять, кто это вдруг обосновался в ее владениях.

— Убирайся! — сказал он громко, чтобы ее напугать. — Убирайся, мерзкая тварь, кому говорят!

Крыса не убралась, а наоборот — наполовину высунула туловище. Чтобы не видеть ее зловещей морды, Сухинов закрыл глаза. Он думал о том, что ему делать дальше, если удастся пересидеть сегодняшнюю ночь, куда бежать и к кому обратиться за помощью, но мысли помимо воли возвращались к недавним событиям. И это были даже не мысли, а мучительные, почти ощутимые видения. То он заново падал в снежный овраг, то видел Муравьева на коне, отдающего последние распоряжения, то погружался в свинцовую тяжесть. Было плохо, надсадно ныли все суставы, кружилась голова, и, казалось, кто-то посторонний, удивительно настырный, вытаскивал и снова вставлял одну за другой занозы в его истерзанное сознание.