– Не слишком лестная характеристика, – проговорила она наконец.

– Я в этом не виноват.

– Вы сделали меня старше, чем я есть.

– Возможно.

– И рот получился чересчур капризным…

– Ничего не поделаешь.

– И брови нахмурены…

– Верно.

– Нет, не нравится мне этот портрет.

– Ну что ж, очень жаль. А я, признаться, надеялся, что смогу когда-нибудь бросить пиратство и заняться писанием портретов.

Она протянула ему рисунок и увидела, что он смеется.

– Женщины не любят, когда им говорят правду в глаза, – проговорила она.

– Конечно, этого никто не любит, – откликнулся он.

Она поторопилась переменить тему:

– Теперь я понимаю, почему ваши вылазки оканчиваются удачно: вы все стараетесь довести до конца. Это заметно и по вашим рисункам – вам удается схватить самую суть.

– Я тоже иногда ошибаюсь, – проговорил он. – Что касается этого портрета, я всего лишь хотел передать настроение, которое увидел на лице своей модели. Если бы я застал ее в другой момент, например когда она играет с детьми или просто отдыхает, радуясь вновь обретенной свободе, – возможно, портрет получился бы иным. И не исключено, что тогда вы обвинили бы меня в приукрашивании действительности.

– Неужели у меня такая изменчивая внешность?

– Дело не в изменчивости. Просто на вашем лице отражается все, о чем вы думаете. Вы настоящая находка для художника.

– Возможно, но художнику в таком случае гордиться нечем.

– Почему же?

– Потому что главное для него – запечатлеть настроение, а сама модель его не интересует. Но когда настроение схвачено и перенесено на бумагу, расплачиваться приходится не ему, а модели.

– Думаю, что модели это пойдет только на пользу. Художник дает ей возможность взглянуть на себя со стороны, понять, какие черты ее характера не вызывают симпатии у окружающих, а от каких и вовсе не мешало бы избавиться.

И с этими словами он разорвал рисунок пополам, а потом еще и еще, на мелкие кусочки.

– Вот так, – сказал он, – и давайте забудем об этом. Я действительно вел себя бесцеремонно. Вы были правы, обвинив меня вчера в покушении на чужую территорию. Сегодня я снова допустил ту же ошибку. Простите. Пиратская жизнь отучает людей от хороших манер.

Он поднялся, и она поняла, что он собирается уходить.

– Это вы простите меня, – ответила она, – мне не следовало принимать это так близко к сердцу. Но когда я взяла в руки свой портрет, мне вдруг стало… стало стыдно, что кто-то смог увидеть меня такой, какой я слишком часто видела себя сама. У меня было такое ощущение, словно с меня сдернули одежду, выставив напоказ тайный изъян, который я старательно ото всех скрывала.

– Да, понимаю, – проговорил он. – Ну а если бы вы узнали, что у художника тоже есть изъян, и, может быть, еще более уродливый, чем ваш, – неужели вы и тогда стали бы его стыдиться?

– Напротив, – ответила она, – я почувствовала бы к нему симпатию… как к товарищу по несчастью.

– Вот видите.

Он снова улыбнулся и, повернувшись, направился к балконной двери.

– В этих краях есть примета, – проговорил он на ходу, – если восточный ветер начинает дуть, он не утихает несколько дней. Мой корабль поневоле обречен на бездействие, и мне не остается ничего иного, как заняться рисованием. Не согласитесь ли вы попозировать мне еще раз?

– А какое настроение вы теперь пожелаете запечатлеть?

– Выбирайте сами. Я только хочу напомнить, что отныне вы член нашей команды, и если вам вдруг покажется, что ваше бегство проходит не слишком весело – добро пожаловать, ручей всегда готов принять беглецов.

– Хорошо, я запомню.

– В лесу много птиц, в реке много рыбы, в чаще много других ручьев. Вы сможете смотреть, слушать и узнавать новое, а это тоже неплохой способ убежать от себя.

– Вы его уже опробовали?

– Да, и нашел вполне пригодным. Благодарю за ужин. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

На этот раз он не стал целовать ей руку, а молча подошел к двери, переступил через порог и, не оглядываясь, двинулся по лужайке к лесу.

В комнатах было душно – заботясь о здоровье супруги, лорд Годолфин приказал закрыть все окна и задернуть их плотными шторами, не пропускающими солнечных лучей. Сияние летнего дня могло утомить больную, от свежего воздуха ее бледные щеки побледнели бы еще больше. Нет, настоящий отдых, по мнению лорда и леди Годолфин, заключался в том, чтобы лежать на мягком диване в полутемной комнате, обмениваться ничего не значащими любезностями со знакомыми, вслушиваться в дремотное жужжание их голосов и вдыхать ароматы песочного торта, поданного на десерт.

"Все, хватит, – думала Дона, – больше никаких визитов. Пусть Гарри сам навещает своих друзей, если ему так хочется". И, притворившись, что гладит болонку, свернувшуюся у ее ног, она сунула ей кусок липкого теста, полученный недавно от хозяина. Хитрость ее не прошла незамеченной.

Оглянувшись украдкой, она увидела, что к ней – о Боже! – приближается сам лорд Годолфин с очередной порцией безвкусного десерта, который она, очаровательно улыбаясь и превозмогая отвращение, должна была тут же отведать.