— Лицемер-лицемер-лицемер! — пробасила я в ответ, не желая подниматься.

Густая синяя тень накрыла меня, и надо мною склонилось знакомое лицо:

— Сама поднимешься, или помочь?

— Я буду лежать, — заявила я, — пока ты не оставишь меня в покое.

— И тепло ли тебе, ибреса? — Рэнимор, к моему ужасу, присел на корточки и опустился рядом.

Внутри заколотилось странное тепло. Раскрывалось, как огромный огненный цветок, в животе, пускало щупальца по телу… Но от этого становилось лишь страшнее. Я не могла найти свой разум в этой какофонии эмоций. Где я потерялась? Почему со мной Рэнимор? И — самое главное — какого низшего он не хочет оставить меня в покое?

Приподнявшись на локте, я попыталась отползти, но сильная рука перехватила плечо. Голубые глаза пригвоздили взор, и я бездумно замерла. Он гипнотизировал. И, может быть, съедал на ужин мою волю.

— Шанти росла при дворце, — неожиданно начал Рэнимор. — С тех пор, как ее родители погибли за Куполом, дядя — советник моего отца — принял ее в свою семью. Я с детства ее знаю. Мы — как брат и сестра, и никогда не видели друг в друге большего. Именно поэтому Шанти так пугает отбор. Она совсем не ждала, что Филлагория ее поцелует.

— Ее родители тоже?.. — удивилась я.

— Да. Отец Шанти сражался в отряде твоей мамы. Том самом, из-за которого разгорелся большой скандал. Мама пала раньше: при вторжении Виннифорта. Только Шанти, в отличие от тебя, не пришло в голову ненавидеть королевство.

— Ну, — усмехнулась я, — некоторым умственные способности не позволяют правильные выводы делать. Ничего удивительного.

— Ревни-и-ивица, — снова растянул Рэнимор. Протянул ладонь и заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо. Пришлось закусить губу, чтобы не застонать. Он знал, что делать. Хорошо знал.

Интересно, сколько девушек уже попалось в его ловушку.

Интересно, не брат ли он мне?..

От последней мысли отчаянно закололо под ложечкой. Огненный цветок зашипел и свернулся, оставив после себя болезненную пустоту и слабость в мышцах. Нужно прекращать это. Поскорее проигрывать и сливаться с отбора. Ни тем, ни другим — это наилучшее решение!

Я попыталась подняться, но Рэнимор снова перехватил мою руку. Мягко, ненастойчиво; будто спрашивая, а не требуя. И почему его прикосновения делают меня покорной и слабой? Почему я снова смотрю на него и не хочу убегать? Отчего под тканью платья опять разбегаются мурашки, а грудь тяжелеет и наливается?

— Лира, — прошептал Рэнимор и неумолимо приблизился. Тепло его дыхания скользнуло по щекам, а я даже оттолкнуть его не сумела. Неужели волю сожрал, низший коварный?! — Я смеялся над своим отцом, но, кажется, сам сделал выбор.

Его слова были подобны бокалу хмельного из красного винограда. Одурманили, голову закружили и вкатились в грудь теплой волной. Дыхание раскачало небо и заставило звезды плясать вокруг хороводом. Сердце зашлось так, что, казалось, вот-вот пробьет себе путь сквозь ребра и окажется у него в ладонях. И мне хотелось, чтобы так и случилось.

Рэнимор коснулся моей щеки. Невесомо соскользнул на подбородок и приоткрыл мой рот кончиком большого пальца. А когда я ощутила его губы на своих, по телу снова покатилась дрожь. Крупная, неистовая, будто с неба на нас сыпались градины. Он прижимал меня к себе, раскрывал мой рот языком, и тряска волшебной агонии овладевала мною все сильнее. Выжимала сердце, выворачивала наизнанку душу, концентрировалась внизу живота приятной тяжестью. И не имело больше значения, какими узами спутала нас коварная Филлагория. Даже если так… Даже если самое страшное — правда, я никогда не буду жалеть об этом.

Когда Рэнимор неохотно отстранился, мои губы болели. Болел язык. Болело что-то важное внутри: вскрывшееся, но еще не заявившее о себе. Что-то, что хотелось разделить с ним, но оставить себе.

Рэнимор улыбнулся: мягко и чутко, и звездный свет пролился в его волосы:

— Я сделал свой выбор, ревнивица.

— И с чего ты взял, — я сжала саднящие губы, покорно повинуясь духу противоречия,

— что сможешь мне понравиться?

— А с чего ты взяла, Лира, что я имел в виду тебя?

Сердце камнем рухнуло в пятки и заколотилось, как бешеное. Щеки ошпарил румянец, и я благодарила темноту за то, что спрятала мой лик. Рэнимор — парень не промах. Каждое слово обдумывает… Да и я хороша: почувствовала толику расположения к себе и сразу уши развесила, будто псина бездомная, которой куриные обрезки кинули. Будто никогда ласки и тепла не видела.

— Я такого не говорила, — отрезала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не хрипел. Но он хрипел все равно. — И вообще: сейчас я на сто процентов уверена лишь в том, что ты — лицемер.