Было это после того, как мы пришли с моря и пообедали. Дойдя до туалета, мама вспомнила, что газету она забыла в комнате. В общем, она оставила меня над дыркой, а сама ушла и, видимо, устав после моря и на что-то отвлекшись, про меня забыла. То есть забыла меня в сортире. Но я еще про это не знал. Я спокойно сделал свои дела и стал ждать, когда придет помощь, а она все не шла.

Надо сказать, что находиться в 30-градусную жару на юге в общественном сортире – то еще удовольствие. Глаза щиплет то ли от хлорки, которую в целях дезинфекции не жалели, чай не творог, даже на халяву много не съешь, то ли от иных запахов – полдеревни сюда же ходят, да еще курортники, проходящие мимо, заскакивают. Но сейчас я один, все как вымерли – послеобеденный кейф, блин! Только мухи жужжат. И вот когда у меня затекли ноги сидеть на корточках, я понял, что надо искать выход. Нет, я не испугался, просто идти со спущенными трусами было уже как-то не по-пацански, все-таки шесть лет, а вдруг увидят? И я начал высовывать голову из-за дощатой перегородки и звать маму. Тишина. Даже на улице никого, на дворе тоже.

Провел я в этом туалете час или, может, больше. А мама, когда вспомнила, страшно перепугалась и бросилась меня спасать. Прибегает, когда я уже всем мухам имена дал, напуганная такая и давай меня на руках нести назад, спасать в смысле, а я не даюсь, ведь газету-то она впопыхах опять забыла. Пришлось ей еще раз туда и обратно бегать, чтобы меня окончательно спасти.

Второй раз это случилось на Красной площади, когда мне уже исполнилось восемь лет. Папа поехал с группой спортсменов в Липецк, и по дороге намечалась остановка в Москве на целый день. А я в Москве никогда не был. И когда отец предложил поехать с ним, счастью моему не было предела. На поезде и в Москву! Нынешними словами – крутяк! Ехать было весело: спортсмены – ребята молодые, с большим чувством юмора – всё подшучивали друг над другом. Приехали – и сразу на Красную площадь. Я еще в Мавзолей хотел, Ленина увидеть, но там большая очередь, и папа сказал: в другой раз.

Гуляем мы по Красной площади, лето, жара, солнце светит, народу тьма. Кругом чисто, красиво, в следующем году Олимпиада-80, и центр уже в идеальном состоянии. Готовились-то раньше заранее, не то что сейчас. Спортсмены отцовские разбрелись кто куда, и с отцом только я да еще две девушки посимпатичнее остались. Старшая женской группы и еще одна легкоатлетка.

А перед отъездом мне как раз кроссовки новые купили.

Кроссовки-то были детские, а шнурки длинные, как от взрослых, наша легкая промышленность не парилась тогда особо, ну шнурки и шнурки, что их разной длины-то делать, поэтому шнурки все время развязывались; а я уже научился бантик вязать, но получалось это как-то долго. Поэтому, когда в очередной раз на Васильевском спуске они стали жить своей жизнью, я сказал: «Пап, подожди, я со шнурками разберусь» и сел на корточки. На площади было шумно, и папа, увлекшись разговором с девушками, не услышал и пошел дальше. А я, пока шнурки завязывал, папу совсем потерял. Что делать? Подпрыгнул пару раз, чтоб лучше видно было. Не помогло. Постоял на месте, полюбовался видами. Вспомнил, что папа говорил: «Если когда-нибудь потеряешься, стой на том месте, где потерялся, и я тебя там найду». Минут через двадцать я уже начал подумывать, а на том ли месте я потерялся. Может, это не то место, где надо теряться, и надо было какое-нибудь другое найти – и там уже теряться. Появился взмыленный папа, уже без девушек. Похвалил меня, что все сделал по инструкции, и мы пошли дальше.

А шнурки еще много раз потом развязывались, но я крепко держал папу за руку и на них не отвлекался.

В общем, теперь я знаю, чему надо учить детей: во-первых, хорошо уметь пользоваться шнурками, а во-вторых – если где-то потерялся, то стой там и тебя обязательно найдут, будь то Красная площадь или сортир – все равно. И не надо проводить никаких параллелей.

Интересно все-таки устроена человеческая память. Не знаю, только у меня так или у всех. Есть воспоминания детства правильные, понятные, хорошие и немного стершиеся, как пожелтевшие страницы. Осторожно открываешь такую книгу, даже иногда гладишь страницы и корешок фолианта и рассматриваешь старые, но удивительно четкие картинки.

Вот я встал в кроватке, может быть, в первый раз, и передо мной на буфете тикают белые часы с черными цифрами, я тянусь к ним, но не достаю. Вот мама несет меня на руках, мы бежим куда-то, я задом наперед, из рук падают игрушечные ножницы, и я плачу; а вот мою детскую кровать разбирают и уносят куда-то незнакомые дяди: вырос, наверное; вот папа играет со мной на зеленом диване, у нас два пистолета – красный и синий, они стреляют присосками, и мне очень здорово и немного страшно.

Бабушки, запахи с кухни, самовар, дед возвращается с зимней рыбалки в валенках, ватнике и потрепанной меховой шапке. И снова запахи, свет, счастье, ты смотришь на всё снизу вверх, и все тебе кажутся большими и добрыми.

А бывают воспоминания абсолютно нелепые, но из-за сильных переживаний настолько прочно врезавшиеся в память, как будто событие произошло только что. И ты не только помнишь все, что видел до мельчайших подробностей, но помнишь даже, что думал, что чувствовал в этот момент, и опять запахи и звуки вокруг.

Один такой нелепый и даже неприятный, но все-таки смешной случай я попробую описать. Не потому, что он так интересен или поучителен, а потому что прочно врезался в память и мог случиться с каждым, но, уверен, не каждый рискнул бы честно рассказать такое о себе.

Итак, я уже вовсю ходил в школу, уже закончил третий класс и перешел в четвертый. Первые три класса у нас была одна классная комната, в ней была одна учительница, мы никуда от нее из класса не уходили и очень ее любили. И тут четвертый класс. Кто переходил из младшей школы в среднюю, возможно, испытал подобный стресс. Родной класс, в смысле комната, добрая, любимая учительница – все это исчезает в одночасье, а вместо этого ты должен бегать, как неприкаянный, по школе из кабинета в кабинет к разным учителям.

У тебя нет своего постоянного места жительства. А еще тебя подстерегает куча опасностей в виде учеников средней и старшей школы. Они не то что плохие, просто им скучно, а ты для них живая мишень, ходячая развлекуха. На перемене, например, не стоит заходить в туалет, особенно если там курят ученики седьмых-восьмых классов, а курят они постоянно, и приколисты еще те; зайдешь по-маленькому – а дверей почему-то в кабинках туалета для мальчиков не было, – пока стоишь перед унитазом, можно пинок сзади получить. Ты теряешь равновесие, штаны слегка мокрые, а они смеются до слез. Так что писать приходится вполоборота, а драться с ними бесполезно, их больше, да и разница между семи-восьмиклассником и четвероклашкой слишком большая. А если по-серьезному приспичит, даже не думай, у них тут клуб «дымок», а ты воздух пришел портить – выгонят да еще кренделей навешают на выходе, чтобы знал, что это закрытый клуб, только для избранных.