— Ничего.

— В добрый час.

— Монсеньер, — возразил Гурвиль, — если об этом узнают, никому из нас не сносить головы.

— Ах, Гурвиль, как вам не стыдно! — вскричал Фуке, вспыхнув от гнева.

— Говорите о себе; что касается меня, то моя голова крепко сидит на плечах. Итак, решено, аббат?

— Решено, монсеньер.

— Завтра в два часа?

— Нет, лучше в двенадцать. Нужно исподволь подготовить наших сообщников.

— Вы правы, не жалейте вина в кабаке.

— Не стану жалеть ни вина, ни самого кабака! — со смехом отвечал аббат. — У меня есть отличный план; дайте мне привести его в исполнение, и вы увидите.

— А как же вы известите меня?

— Пришлю гонца; его лошадь будет стоять наготове в саду вашего друга.

Кстати, как имя вашего друга?

Фуке обменялся взглядом с Гурвилем. Тот сказал, чтобы выручить своего патрона:

— Этот дом очень легко узнать: кабачок спереди, единственный в квартале сад — сзади.

— Отлично, отлично. Я предупрежу своих солдат.

— Проводите его, Гурвиль, — сказал Фуке, — и выдайте ему деньги. Погодите минуту, аббат… Какой характер мы придадим этому похищению?

— Самый простой: бунт.

— По какому же поводу? Ведь парижская чернь всегда довольна королем, когда он вешает финансистов.

— Я все устрою, — сказал аббат. — У меня есть на этот счет одна мысль.

— Какая?

— Мои люди с криком: «Кольбер! Да здравствует Кольбер!» бросятся на узников, словно для того, чтобы разорвать их на части, считая виселицу слишком легкой казнью для них.

— В самом деле, какая удачная мысль! — сказал Гурвиль. — Что за воображение у вас, аббат!

— Я достойный член своего семейства, — с гордостью произнес аббат.

— Чудак! — проговорил Фуке. — План очень остроумен, — добавил он. Действуйте и постарайтесь не проливать крови!

Гурвиль и аббат уехали вместе, очень озабоченные, а министр откинулся на подушки. Мысль о зловещих событиях завтрашнего дня переплеталась у него с любовными грезами.

К двум часам следующего дня тысяч пятьдесят зрителей собралось на Гревской площади вокруг двух виселиц, воздвигнутых одна против другой между Гревским мостом и мостом Пельтье, у самых перил набережной.

С раннего утра все парижские глашатаи ходили по улицам, рынкам и предместьям города, возвещая громкими голосами о великом акте правосудия, совершаемом королем над двумя ворами и изменниками, обиравшими народ. И граждане, интересы которых так оберегались, покидали лавки, мастерские и другие заведения, чтобы засвидетельствовать Людовику XIV свою признательность, словно гости, которые боятся проявить невежливость по отношению к хозяину, не явившись на его приглашение.

Приговор гласил, что два откупщика, грабителя, расхитители королевских денег, обманщики и взяточники, будут казнены на Гревской площади и имена их будут прибиты к виселицам.

Любопытство парижан достигло высшей точки. Огромная толпа с лихорадочным нетерпением ожидала часа казни. Повсюду распространилась весть, что узники, переведенные из тюрьмы в Венсенский замок, будут привезены оттуда на Гревскую площадь.

В этот день д'Артаньян, получив последние указания от короля и простившись с друзьями, которых представлял на этот раз один Планше, начертал себе план действий, распределил время, как подобает человеку занятому и деловому, у которого каждая минута на счету.

«Отъезд назначен на рассвете, в три часа; значит, у меня остается пятнадцать часов. Вычтем отсюда шесть часов на сон; ну, час на еду семь; час на свиданье с Атосом — восемь; два часа про запас, — всего десять. Остается пять часов. Ну-с, теперь час на то, чтобы получить деньги, лучше сказать — отказ от Фуке; еще час — сходить за деньгами к Кольберу, вытерпеть его вопросы и ужимки; час на осмотр и приведение в порядок вооружения, одежды, на чистку сапог. Итак, у меня еще остается два часа. О, да я богач!..»

Рассуждая так с самим собой, д'Артаньян испытывал прилив странной юношеской радости, опьяняющее благоухание далеких счастливых дней молодости.

«В эти два часа, — соображал мушкетер, — я успею получить четверть годовой платы за помещение кабачка „Нотр-Дам“. Триста семьдесят пять ливров! Недурная сумма, черт возьми! Удивительно! Если бы бедняк, у которого в кармане всего один ливр, получил несколько медяков, то это было бы вполне справедливо, но на долю бедняка никогда не выпадает такое счастье. А богач, напротив, всегда получает доходы с капиталов, которых он не трогает… Вот ведь эти триста семьдесят пять ливров мне как будто с неба свалились.