Лежали, приходили в себя, восстанавливали дыхание, пели песни вполголоса, пока Курт не встал и не врубил на компе свою песню, одну из многих, большую, объевшуюся мясом бизонов и коз.

– Не просто песня, а скопление жил и змей. Это они звучат, закладывают уши, печатают их, распространяют повсюду, чтобы кругом были уши и весь мир обратился в слух.

– Обычная песня, – возразила Кортни.

– Ничего подобного, не басы, не вокал, отнюдь. Только завод по изготовлению киборгов и машин. От моей музыки человек становится железным, отлитым, жестким. Он теряет пределы, он становится армянином, такой субстанцией, которая распространяется всюду, втекает во все места, вбивается во все стены.

– Как знаешь.

– Я хочу сочинять песни из мертвых, наполнять ими свои тексты и музыку. В них должны быть "спасите", "верните нам нашу плоть", "дайте сто граммов воздуха" и "небо – сплошной Кавказ". Но это еще не всё. Мои композиции просто обязаны стать атлетом, который метнет Землю на Олимпийских играх и завоюет золото.

– Много на себя берёшь.

– Пусть так, но некоторым куда легче оперировать целым, чем частью.

– О, мир как гарем. Тогда что ты забыл во мне?

– Ты моя часть.

Включили кондиционер и вырубили музон, решили посмотреть фильм про свою жизнь, но так как его еще не сняли, они начали смотреть футбол, испанский чемпионат.

– Сейчас он забьет.

– Не думаю, промажет, – сказала Кортни.

– Да, ты права.

Он прошел на кухню, открыл банку сайры, взял две вилки и вернулся обратно, чтобы не размозжить себе голову из ружья.

"Значение имеет желание, а не поступок. Судить или любить надо за намерения. Хотел украсть миллион – в тюрьму, украл – торжествуй и правь".

Начали есть, капая маслом на пол, входить во вкус, облизывать пальцы и смеяться, хохотать над собой и над счастьем атлантической рыбы, мечтающей с рождения стать человеком, слиться с ним, войти в его плоть.

– Вкусно.

– Еще бы, Курт. Ведь мы голодны.

– И молоды, как старение.

Закончили пиршество, Курт встал, выкинул банку и посмотрел на Кортни.

– Пора, засиделись дома.

– Ты думаешь?

– Я уверен.

Они спустились пешком, чтобы не тревожить механизм, танцующий в шахте джигу, и ударились об улицу и свободу. Зашагали, держась за руки и улыбаясь тысяча девятьсот девяносто пятым годом.

– Вот дети.

– А вот и мы.

– Никак не могу обнаружить.

– Потому что мужчина. Женщине проще – она во всём видит себя.

– Даже в себе?

– Бесспорно.

В магазине долго ходили по рядам, кидали в тележку пиво, соки и чипсы, выбирали сосиски для жарки, вяленое мясцо, в перце кроваво-красном, а также куски неба в небольших упаковках.

– Небо сейчас в цене.

– Дорого.

– Будем брать? – Курт посмотрел на Кортни.

– Да возьмем. Ничего.

На выходе не сработала карта у Курта, потому он расплатился наличкой, вынув ее из кармана, как выдавив Эверест. Забрал с Кортни покупки, накидал их в пакет и двинулся к выходу. На улице они закурили и встали.

– Куда пойдем?

– Можно сразу ко мне.

– У тебя уже были.

– Ну тогда в школьный двор.

– Не прогонят?

– Да нет.

Закрыли глаза и перенеслись на сто метров, очутились в желаемом месте, сели на металлическую черепаху и открыли бутылки.

"Взламывать оборону противника, бежать вперед, получать мяч и забивать гол имени Фредди Меркьюри, вгонять его под самую перекладину, которой колотил Достоевский лошадь, у себя и во сне".

Детей не было, так как стояло лето, только голуби клевали опавшие семена, как машина переезжает котенка.

– Ты разлюбил меня?

– Нет.

– Но охладел?

– Немного.

– Тебе не нравится то, что я музыкант?

– Тоже.

– Само собой. Раньше ты мне говорил ласковые слова, укачивал меня на коленях.

– Так, просто мы повзрослели.

– Что, с годами не любят?

– Затихают. Дрожат. Говорят "детка, немного кофе" и рожают закат.

Сделали по глотку, впустили в себя кровь колдунов и ведьм, смешанную один к одному, повзрослели на миг, опали, умерли, родились, возросли и приземлились в кэб, превратившийся в космический корабль, который их унес внутрь атома, в правильно поставленную воронку, а не перевернутую, как в случае с Гагариным и другими, улетевшими ввысь.

– Смотри, какая птица летит, – показала на небо Кортни.

– Это не птица – это книга Надзирать и наказывать.

– Точно.

– Пора Фуко.

– Я тоже подумала теперь, ведь книга – птица, у которой до тысячи крыльев. Ее враги только люди. Они пожирают ее, но никак не съедят. Она вырывается и летит. На восток и на юг.

3. Докрасна-добела

Позвонил Крист, обозначил свое фото на черном экране. Курт показал телефон Кортни и ответил на вызов.

– Хай, почему звонишь?