Однажды истребительный батальон подняли по тревоге. На грузовиках мы помчались в Руднянскую лесную дачу вылавливать немецких летчиков, которые выбросились из самолета, подбитого нашими истребителями. Фашисты отстреливались. Двоих летчиков поймали и привезли в Корму.

Постепенно батальон уменьшился количественно. Остались лишь старики, кое-кто из руководящих работников района, милиционеры да несколько таких, как я, негодных для несения воинской службы в регулярных частях. Остальных мобилизовали в армию.

А работы все прибавлялось. Готовились к уходу в подполье, если немцы оккупируют район. В лесных чащах создавали склады продуктов, обмундирования и оружия.

В ночь на 14 августа нам, назначенным патрулями, прочитали приказ: в случае отхода советских войск и появления немцев, уходить за Сож, в деревню Бель.

Тревожной была эта ночь. По дорогам двигались обозы с ранеными, брели беженцы. Почему-то не слышно было канонады. Только огромное зарево в полнеба полыхало на западе, косой дугой захватывая и северную часть.

Пекарню, возле которой я стоял на посту, в полночь эвакуировали. Мне так хотелось уйти вместе с теми, кто обслуживал ее. Но приказ есть приказ.

Я забежал в Сырск за Катюшей Савельевой, с которой связывала меня давняя дружба, а затем заглянул в школьную квартиру, где жили мои родители. Их не оказалось: ушли с последними частями Красной Армии. Катюша упросила меня взять и Нину Савельеву, ее двоюродную сестру. Втроем мы отправились за Сож.

Командир роты Александр Сцепура приказал мне вернуться в районный центр и разведать обстановку. Вместе со мной пошла Нина Савельева, которая уже не раз помогала бойцам истребительного батальона.

Под вечер мы были в Корме. Нину я оставил в густом картофлянике на огородах, отдал ей свою винтовку, а сам кустами вишняка пробрался к центру, свернул на улицу Ильющенко. Она вела прямо на Сырск. И вот тут, в небольшом промтоварном магазине, я впервые увидел немцев. С засученными рукавами они рылись на полках. Летело на пол все: куски ситца, посуда, какие-то коробки.

Я решил тихонько проскользнуть мимо, но из-за поворота навстречу вышли два немца.

– Золдатен!

Я повернул в сторону, хотел перебежать через дорогу в открытую калитку, но в тот же миг кольнула мысль: "Он вскинет автомат, и пуля догонит меня на середине улицы..."

– Хальт!
– раздался снова тот же голос.

Медленно, будто не меня это касается, оборачиваюсь. Немец держит в одной руке автомат, а другой подзывает меня. Не тороплюсь, обдумываю, что сказать ему.

– Руссиш золдатен?
– Он тычет рукой мне в грудь.

Не ждал я, что первый вопрос гитлеровского оккупанта будет таким.

– Золдатен?!
– Он отступает на шаг, поднимает автомат.

– Нет, я студент. Сту-дент!

– Студент капут!
– Немец угрожающе трясет автоматом.

За спиной услышал всхлипывания. Чьи-то руки обняли меня, женщина на немецком языке что-то объясняет солдату.

Это Ефросинья Самойловна Исаченко. Она местная. Встретишься на улице, поздороваешься, как и со многими, вот и все знакомство с ней. Но она заверяет немца, что я ее сын, что мы вместе ищем свою корову, что я действительно студент.

– Студент?
– недоверчиво переспросил немец и сдернул с моей головы кепку.

Густые длинные волосы в дополнение к гражданскому костюму, видимо, убедили, что перед ним не красноармеец.

Всю остальную часть Кормы мы прошли с Ефросиньей Самойловной. Навстречу двигалась большая колонна грузовиков, за ними тянулись тягачи с пушками, следом шли четыре легковые автомашины. Окутанные пылью, ехали велосипедисты. Побрязгивая какими-то железными ребристыми коробками, неторопливо пылили пешие. Беспрерывный поток немецких частей катился через Корму на Чечерск. В лесную же сторону района, к Сожу, гитлеровцы не сворачивали. Это хорошо: можно будет сейчас же уйти к своим. Я сказал Ефросинье Самойловне, что пойду обратно. В ответ она кивнула на окна, показала глазами на огороды. В садах и за плетнями уже расхаживали немцы. Видно, какая-то часть располагалась здесь на ночлег.

– Лучше, Афанасьевич, переночуй у меня, а утро свое покажет.

– Может, домой пойти? Тут рукой подать.

– Домой нельзя. Всюду немцы.

Утром Прасковья Архиповна Савельева, мать Катюши, наша хорошая соседка, проводила меня за Сож. Когда проходили мимо нашей хаты, я не выдержал, заглянул во двор: везде разбросаны разорванные книги, тетради, оконные проемы зияют темнотой, и только в одном окне колышется на сквозняке занавеска, окаймленная кружевами - рукоделием Лидочки, моей средней сестры. На подворье ни гогота гусей, ни кудахтанья кур - тихо, будто на кладбище в будний день...