– Уйти-то я-то уйду, да только ты пожалеешь, глупый Вадим! Да и ты, Марк, тоже! – Он резко обернулся к Учителю: – Не знаю, как горожане доверяют детей этакому нахальному самозванцу! Я похлопочу о том, чтобы закрыть школу, где подвизался учителем этакий проходимец!

– Лучше бы вы вместе с нами подумали, как пристроить к школе мастерскую, – хладнокровно заметил Марк. – Детей у вас нет, но вы ведь тоже, как никак, горожанин.

Отвернувшись от Колдуна, Марк весело толкнул меня в бок:

– А пироги-то, наверно, совсем остыли, а, Вадим?

Отец не умел выражать мысли пышными фразами, он говорил коротко, резко, будто размашисто рубил дрова. Но его рассказ я услышал именно так.

Тихо потрескивал огонь в печи, поглаживал отца по щетинистой щеке невесомый Серебристый медведь. А сердце мое превратилось в хрупкую сосульку – казалось, еще миг, еще одно отцовское слово, и оно расколется, разлетится колючей ледяной пылью.

– Не верю, что я умер после рождения, – наконец проговорил я. – Ты, отец, не доктор – как мог понять, мертвый ребенок на руках или живой? Да еще сильно переживал, вот тебе и показалось. Что тут думать?

– Думать нечего. Спать пора.

– И все-таки я не верю!

– И хорошо. Это к лучшему, – вздохнул отец. – Может, я все напутал. Лет-то, зацепи змею за хвост, сколько прошло. Да, сын. Наверно, напутал.

Он не думал горячиться и спорить, и я понимал, что все сказанное – правда. Но все-таки угрюмо поинтересовался:

– А где сейчас эта… как ее… Кларисса? Можно мне с ней поговорить?

Отец развел руками:

– Не выйдет. Повитуха вскорости из Светлого города уехала – в Синегорье перебралась. А недавно слух прошел, что померла она, да как-то нехорошо. То ли в реке утопла, то ли еще что с ней приключилось. Не знаю толком. Да и какое мне дело.

Неожиданная мысль, точно длинная ржавая игла, ткнулась в сердце, прошила меня насквозь, и я, встревоженно схватив отца за рукав, нелепо пробормотал:

– Так что же… Если пророчество Колдуна сбылось и Лев не прилетел, значит, я того… тоже помер, что ли?

Отец сердито покачал головой:

– Что ты несешь! Ну-ка ущипни себя. Нос на месте? На месте. Теперь за ухо дерни. Да посильнее! Больно? Вот и порядок. Значит, живой, а ведь сколько уже часов прошло! Наврал Колдун. Даже не думай – наврал. А Лев твой заплутал где-то, чего в жизни не бывает. Может, к утру и найдется. Давай-ка спать. Мишка согреет дом, если дрова догорят.

Серебристый медведь сонно посопел, поворочался на отцовских коленях, тихо дохнул ароматным банным теплом, свежими лесными травами.

– Мишка! – в отчаянии я обернулся к нему. – Ну ты же все понимаешь! Ты же как человек! Где мой Крылатый Лев? Где он? Объясни хоть знаками! Покажи!

Медведь глянул на меня виновато, скатился колобком с отцовских коленей, спрятался, как перепуганный малыш, за его широкой спиной. Подумал – и съежился, превратившись в крошечного, будто мармеладного, медвежонка. Всем видом он показывал: «Какой с меня спрос? Я ведь сам горюю…»

– Не пытай ты Мишку, – попросил отец. – Не может он ничего рассказать. Дождемся рассвета, а там видно будет.

Я не стал спорить. Изматывающая тревога трепыхалась в груди бесцветной прожорливой молью, изъедала сердце. Чтобы прогнать злобного мотылька, я прошелся по комнате, погасил свечи и лампы, еще раз с пустой надеждой посмотрел в плотную темень за окном и, в чем был, нырнул в постель.

Отец, скинув c плеч мохнатую домашнюю накидку, тоже лег – протяжно заскрипели пружины старой кровати. Несколько минут темную и густую, как кисель, тишину разбавляло лишь привычное громыхание львиных ходиков. Но вскоре отец, повздыхав и поворочавшись, поднялся.

– Что ты?

– Перебрал кофе, не усну, – будто оправдываясь, отозвался он. – Впустую валяться – только голова заболит. Пойду тапки шить. Продадим их – сахаром запасемся, карамели у Реуса купим, а может, и шоколада. А ты спи, сынок, ни о чем не думай.

Тапки у отца получались отменные. Он мастерил их из разноцветного войлока, расшивал лентами и бусинами, украшал замысловатыми узорами – народ раскупал мигом. Но никогда, никогда отец не шил ночами! Он не раз повторял: «В потемках только недотепы работают», и ворчал, если я, прогуляв весь день с ребятами, засиживался за книгами допоздна.