– Ты не один? Кто у тебя, признавайся?

Она сказала это нарочно громко - и уже пыталась из-за спины хозяина рассмотреть источник сиреневого, поразительно интимного ореола. Наш герой знал способность Ланы ревновать и взбеленяться из-за пустяков, подчас оскорбляя ни в чем не повинных женщин, оказавшихся рядом с ним случайно или по делу. Вот и сейчас - острый носик под краем вязаного берета так и вытянулся... Он не сдержал смешка, и Лана, мгновенно разъярившись, сильно толкнула его и вбежала в мастерскую...

Полминуты спустя она уже сидела на диване и завороженно слушала. У Ланы были прекрасные, глубокие темные глаза на впалом личике; сосредоточенность обнаружила легкое косоглазие.

Сердечная подруга освоилась быстро, ибо ожидала чуда, пожалуй, более постоянно и доверчиво, чем наш герой. Безоговорочно приняла его версию о пересечении Вселенных. Ее мало смутили загадки и даже явные нелепости островка: почему тепло и свет, звуки и запахи проникают оттуда к нам, а обратно, по-видимому, нет? Что за невидимая преграда между мирами? Отчего дождевые капли, цветочная пыльца или пух свободно странствуют по комнате, а более крупные предметы, лист или птица, не покидают своих измерений?

Он подивился, как никогда, способности женщин осваиваться со сказкой, принимать ее в ряд житейских реалий. Что это? Тысячелетний фатализм - или, наоборот, неиссякаемая вера в достижимость идеала? Вот сидит Лана - в потертых вельветовых брючках, заправленных в сапоги; сидит, обмотав шею длинным шарфом, подперши подбородок острыми кулачками, и в смоляных распахнутых глазах - сиреневые точки. Сидит, коротко остриженная, прокуренная, будто бедовый мальчишка, и смотрит в нежное сияние, как сотни веков назад вглядывались пещерные мечтательницы в игру пламени. А потом нашептывали детям первые на планете сказки, рисовали на каменном своде пляшущих духов.

И не существует для Ланы ничего, кроме лунного потопа, сонного шепота крон и пьянящего ночного аромата, похожего на запах душистого табака, но еще более сладкого и дурманного.

– Никита уже видел?
– приглушенно, как в музее, спросила она.

Он объяснил ситуацию с Никитой и добавил:

– Кстати, понять не могу, почему он до сих не здесь.

– Ему же лучше. Пусть только попробует скандалить. Вышибу отсюда, никакой участковый не поможет.

– Ну ты и грозная у меня...

Теперь они оба смотрели, как перепархивает по ветвям шиповника пара жемчужно-розовых бражников с круглыми "глазками" на крыльях. Где-то захрустел хворост под осторожной звериной лапой. Нервно звякнул торопливый будильник, скрипом ответила ему со двора дверь мусорника. Диковинный коктейль звуков и впечатлений. Поздний городской вечер - и час Волка в глухом лесу.

– Знаешь, о чем я сегодня думал?

– О чем?

– Ведь я, по сути, никогда не бывал в таких уголках... Здесь, у нас, на Земле. Разве что в пионерском лагере. А то еще с училищем... выезжали "на шашлыки". Шум, гам, у кого-нибудь обязательно транзистор... вина нахлещемся... тоже мне, общение с природой!

– Давай в мае сорвемся куда-нибудь. В деревню. Я возьму дней пять за свой счет; мне дадут.

– Не в этом дело, Лана. Я отравлен, понимаешь? "Труба" эта проклятущая, суета, дрязги, торговля собой... Мне скоро тридцать, а я до сих пор ни черта не сделал, нигде не побывал. Тяжелый какой-то стал, старый, вялый... В Сибирь куда-нибудь... в Норильск, Хатангу... Поехала бы со мной, а?

Лана ответила матерински-терпеливо:

– Кто-то ведь должен быть и оформителем, лапушка.

– Да, должен. Но, наверное, только тот, для кого эта работа - одна на свете... дело жизни! Вообще, я думаю плохих работ нет, а есть люди не на своем месте. Как я. Вот посмотри...
– Он с трудом заставил Лану отвернуться от оазиса, глянуть на рельефы - сухой, скучный рисунок подъемных кранов и солнц, похожих на шестерни.
– Ведь есть же на свете человек, который сделал бы это гениально... а главное, сделал бы с удовольствием! А мне противно. Я себя буквально заставляю браться за нож, за краскопульт... Значит, не мое дело!

– А какое твое?

– Когда-то думал - писать маслом... Не вышло! Во всяком случае, сейчас мне было бы легче валить сосны где-нибудь в тайге... плотничать, столярничать... Перед собой честнее.

– Тогда свари кофе, - неожиданно лукаво покосилась Лана.
– Вполне честная работа. Все равно ведь не уснем!

– Сахара нет.

– Нем лучше. Шелтон советует поменьше сладкого.

В отрешенном состоянии, шагая сквозь призрачные фиолетовые сумерки, он отыскал медную "турку", выдул из нее пыль и понес под кран - набирать воду. Он чувствовал себя участником спектакля, который вот-вот оборвется.