Она отпустила меня, перевернулась на живот и шаловливо заболтала ногами.

– Не знаю, кем ты меня считаешь, - легкомысленной особой, наверное... Я совсем не то имела в виду, что ты подумал. Просто все очень торопятся к развязке, хотят всего в первый же день. А я так не хочу, и потому редко с кем у меня выходили нормальные встречи.

– Знаешь, у женщин бывает психология двоякого рода, - сказал я, доставая с пола сигареты.
– У одних девичья, у других женская. Зависит от воспитания, от темперамента... Дамы с девичьей психологией считают, что отношения с мужчиной венчаются постелью; они сами себя превращают в вещь, в ценный приз, которого надо добиваться. Женщины второго рода уверены, что отношения надо начинать с близости, а тело - только инструмент... Ей-богу, это мудрее: вопросы секса не приобретают болезненного характера, не заслоняют все остальное!

– Ты рассуждаешь типично по-мужски, - заявила Арина, отбирая у меня сигарету и прикуривая от нее.
– Что же я, должна со всеми, кто мне хоть немножко понравится, в первый же день ложится в постель? Проверила - не подходит - следующий!..

– Мысль интересная, - сказал я.
– Чур, я в очереди.

– Если будет очередь, так не будет тебя!
– пожалуй, серьезнее, чем следовало бы, сказала она, и мы разлили по бокалам остатки шампанского.

Та, первая наша тесная встреча произошла на квартире моего приятеля-художника; сам я живу в гостинке еще с одним офицером и водить к себе практически не могу... Отдохнув и вместе выкупавшись в ванне (Арина видела такую сцену во французском фильме и захотела ее воспроизвести), мы сошлись на том, что сидеть в комнате и смотреть телевизор - скучно. Милая моя вспомнила, что видела афиши возле Дома моряков - грандиозное видео-диско-шоу, аукцион, буфет и всякое такое.

– Так там же, небось, одни малолетки, - сказал я неуверенно. Митинг в обезьяннике и мордобой на выходе.

– А мы, что ли, очень старые? Я и всего-то дважды замужем была... В крайнем случае, кто-нибудь ко мне пристанет, и ты набьешь ему лицо. Сам, без торпед и ракетной установки. Слабо?

Ей не пришлось долго меня уговаривать, и мы отправились на видео-диско-шоу.

Дом моряка, нормальный дворец культуры, со всеми положенными многопудовыми рельефами на стенах, изображающими повседневный подвиг одинаковых, как яйца, матросов, с мозаичными, дорогого дерева, вдрызг исцарапанными полами, бархатными креслами-пылеуловителями и единственным крошечным буфетом, - Дом моряка был переполнен до краев, и полнота эта казалась зловещей, точно шабаш. Стада подростков и "надцатилетних", в основном знакомых между собой, праздно бродили с этажа на этаж: никто явно не курил, но синие волокна дыма плавали повсюду, никто не пил, однако то и дело толпу раздвигала какая-нибудь нетвердо шагающая юная личность с бессмысленным взором и запахом перегара. Я заметил, что мало-мальски привлекательные девочки являлись только в окружении "своих" парней, причем вели себя подчас наглее и матерились громче, чем их спутники. Лишь дурнушки и перестарки скромно ходили "шерочка с машерочкой" в своих переливчатых импортных платьях, в узорных колготках и рейтузах, несмотря на жару, и ждали, кто бы к ним приклеился.

Выстояв изрядную очередь, напились мы скверного кофе, который краснолицая буфетчица буквально швырнула нам, расплескав, - а затем поднялись на второй этаж, где имела состояться концертная программа.

Зал опять-таки был как зал: громаден, ибо всегда нам, при нашей нищенской и саморазорительной "экономии", казалось проще выстроить один клуб на тысячу мест, вечно пустующий, чем двадцать уютных и разноликих клубов по пятьдесят мест в каждом, - зал с мелкой и плохо освещенной сценой при помпезном занавесе, с хрипатыми динамиками, поминутно вырубавшимися микрофонами, в которые исполнители щелкали пальцами и томно шептали "раз, два..."; с неуклюжей пародией на светомузыку и громкой возней за кулисами, где постоянно что-то падало. Подростки шлялись взад-вперед по рядам, наступая нам на ноги, а после выключения света закурили все разом.

Увы, концерт оказался достойным зала. Конферансье, похожий на разбитного мелкого кооператора, громогласно представился: "Лауреат всесоюзных конкурсов Виталий Козий... Не слышу аплодисментов!" Аплодисменты он выжимал из зала внаглую, не применяя даже бородатых эстрадных шуток, а просто канюча: "Ну, как вам понравилась эта песня? Не слышу! А ну-ка, похлопали дружнее! А почему эта половина зала так плохо аплодирует? А ну, посоревнуемся!.." Гвоздем программы, очевидно, считался ансамбль затрапезно одетых и не слишком мастеровитых молодцев, кои горланили, рвя струны, песни из популярного телерепертуара, почему-то в основном посвященные флоре: "белые розы", "розовые розы", "лилии" и т.п. Пели много и оглушительно, заслоняемые скачущими перед сценой, впавшими в раж зрителями, когда же вразвалочку уходили отдохнуть, помост ненадолго занимали скверно подготовленные мимы - сотая бледная перепечатка Марселя Марсо. Никому не известный графоман, представленный, как "писатель-сатирик", читал монолог, не менее злобный, чем у нынешних корифеев, но куда более косноязычный и пошлый. Прыгали недокормленные девочки в сапогах и купальниках, знаменуя эротическое раскрепощение. "Вторая слева хорошенькая", сказала Арина, сочувствующая всему жалкому и убогому. Я хотел было уйти после халтурного шаржа на брейкданс - кривлявшийся в нем с молоденькой партнершей мужик, бывший хирург, бабник самого грязного толка, был мне слегка знаком. Но конферансье, наконец, объявил аукцион, и Арина решила потерпеть.

Надо отдать справедливость ее вкусу: как только выяснилось, что предметом продажи являются полосатые "семейные" трусы и что надевший их напоказ жирный музыкант собирается при всех оголиться, дабы вручить трусы аукционисту, - Ариша рывком встала и, натянутая, словно тетива, пошла вдоль ряда, отдавливая ноги малолеткам и не слушая их ругани. С большим облегчением я тронулся следом.

Выяснилось, далеко не все пришедшие наслаждались концертом. В фойе первого этажа работали два "видика": один показывал очередную тошнотворную историю о разложившихся мертвецах, бегающих за визгливыми блондинками, другой крутил столь же тривиальную "клубничку", посвященную квартирным похождениям молодого смазливого не то электрика, не то сантехника.

Публика тыкала и отпускала сальные реплики. В одном углу, конечно же, назревал конфликт: кто-то кого-то "обидел", и вот уже девочки держали за руки пятнадцатилетнего двухметрового бугая с кровью на щеке и безумными глазами, хрипевшего: "Всех порежу, козлы!.."

Мы вышли на воздух, и сразу стало легче. Огни фар весело мчались вокруг темной площади, влажной после недавнего дождя; из-под склонов, покрытых садами, через ступени крыш доносилось свежее дыхание моря. Этажи огромной гостиницы напротив сверкали окнами, на балконах слышались говор и женский смех.

– Зайдем в бар?
– предложила Арина, безошибочно ловя мое состояние. Мне действительно нестерпимо хотелось выпить, и мы повернули к гостинице.

Для швейцара, бывшего моряка, моя офицерская форма служила пропуском; растолкав все тех же малолеток, тщетно рвавшихся к спиртному, он взял под козырек, и мы с Ариной прошли в храм наслаждения.

Рысьими глазами окинув бар, милая моя сразу обрела за угловым столиком своего приятеля, физика-теоретика Бориса Алцыбеева. Арина о нем не раз вспоминала, и с такими похвалами его талантам, что я чуть ли не ревновал. Право, когда мужчина влюблен, ему хочется, чтобы возлюбленная замечала только его достоинства, - эгоистично, глупо, но факт. Борис тоже был не местный и также работал в экспедиции, но, разумеется, не археологической. Вместе с коллегами - москвичами, ленинградцами - он исследовал некую физическую аномалию, недавно возникшую у наших берегов. Подробностей я не знал, но похоже было, что само пространство повело себя необычным образом, и элементарные частицы вместо того, чтобы проделывать свои от Бога предписанные пути, обрывали бег и проваливались в никуда, а затем ниоткуда выныривали...