– Они опросили всех в округе, вплоть до Элм-авеню, – заявляет Алан, – но вот Поляк Боб из Брод-оукс – ну, знаете, с Клермонт-драйв – говорит, что до того конца они вообще не дошли. А если подумать, туда-то преступник и побежал бы, потому что там проскочишь межеулком…

– Чем?

– Межеулком – коротким проулком между дворами. Так на севере говорят. Старинное слово, незаслуженно забытое, я бы сказал… Впрочем, я отвлекся. В общем, смысл в том, что полиция работает явно спустя рукава. Они должны были прочесать все улицы в этой части города, со всеми поговорить. Кто-то должен был его видеть. На участках могли остаться следы ног. Там между Брод-оукс и домами на Стейшен-роуд проскочил, в машину запрыгнул, на шоссе выехал, и все, нет тебя.

Он откидывается на спинку, слегка покраснев, и выжидающе на нас смотрит. Не зная, что сказать, я только неловко ерзаю на стуле. По-моему, идея плохая, но мне не хочется влезать вперед Джеймса. Все же это его мама, пусть сам решает.

– И я знаю, так говорить неполиткорректно или как там правильно… – (Я внутренне напрягаюсь – Алан глубоко презирает «всякую политкорректную чушь», как он выражается, и способен долго рассуждать на эту тему.) – …Но вы, Сара, приятная женщина, что будет здесь совсем не лишним. Да-да, ваша красота нам на руку. Мы поставим вас перед телекамерами – обязательно чтобы были видны следы на шее, – и это тронет людей, заденет за живое, потянет за разные струны в душе… Потому что ведь кто-то из местных знает преступника. Он мог уже и раньше совершать что-то подобное. Надо, чтобы тот, кто его покрывает, засомневался. Нужно вывести негодяя на чистую воду.

– Нет, Алан, выступать перед камерами мне не по силам! – От одной мысли у меня начинает колотиться сердце. Я вытираю вдруг вспотевшие ладони о брюки, стараясь успокоиться. Откашлявшись, пытаюсь его урезонить: – Извините, но, боюсь, это не очень умно. Он ведь и на меня напал, не забывайте. Я не хочу лишний раз напоминать ему о неоконченном деле, чтобы он не решил вернуться и завершить начатое.

Вид у Алана разочарованный, однако затем его взгляд падает на Джеймса.

– Ну, вообще, привлекательность – это у вас семейное…

Джеймс прикусывает нижнюю губу.

– Я даже не знаю… В смысле не представляю, что говорить. Выступать на публике – это не мое.

– Мы можем снять все сами, – откликается Алан, подумав. – Без аудитории, без журналистов и всего прочего. Только ты и мы с Бобом за камерами. Слушайте, я понимаю, в каком вы сейчас состоянии, однако время идет. Чем дольше мы тянем, тем сложнее будет найти убийцу.

Джеймс кивает.

– Алан прав, – говорит он наконец. – То есть кто-то же должен был заметить что-то необычное, верно? Какие-нибудь странности, сомнительное поведение. Нельзя же совершить такое и потом продолжать жить спокойно… – У него срывается голос, на глазах выступают крупные слезы. Сконфуженный, Джеймс громко шмыгает носом.

– Ну, ну, парень, – утешает его Алан, похлопав по спине. – Не беспокойся, мы найдем этого – не стану говорить при дамах, кого, – мы его отыщем, не думай.

Джеймс кивает, украдкой проводя рукой по глазам. У меня сердце разрывается, глядя на него. Однако я все равно считаю видеообращение плохой идеей.

Четырнадцать лет назад

Сегодня хороший день. Я вышла в город и успешно сориентировалась среди кошмара местной почты, где по понедельникам собираются любители почесать языками. Здесь, в захолустье, все друг друга давно знают; Джоанна тоже уже стала своей, перезнакомившись с другими мамашами по кружкам и группам, куда ходил Джеймс. Теперь, когда он учится в школе, они дважды в день обмениваются любезностями, встречаясь у входа. Я забирала племянника всего несколько раз и чувствовала себя так, словно ступаю по минному полю, постоянно ловя краем глаза взгляды исподтишка. То ли я не узнавала тех, кого должна была, то ли это просто местные мегеры, ревностно следящие за всеми чужаками. Я старалась не показывать виду, но сама вся обливалась потом, а руки дрожали. Даже учителя смотрели на меня подозрительно. Я не могу различить Джеймса среди одинаковых белых рубашек поло и бордовых джемперов, так что приходится ждать, пока он меня заметит и подойдет. Иногда приходится объяснять, кто я такая, чувствуя на себе взгляды остальных – мне так и кажется, что они принимают меня за какую-то чокнутую воровку детей. Однажды Джеймс меня не признал – не знаю, почему; может быть, я поменяла прическу или надела новое пальто. Учительница не позволила мне увести мальчика, а я от волнения забыла кодовое слово, которым могла бы подтвердить, что я действительно родственница. Пришлось вызывать с работы Джоанну. Теперь я забираю племянника только в самых крайних случаях, а так в те дни, когда сестра занята, он остается после школы в разных кружках. Наверное, с этого пошло мое затворничество – на новом месте дети служат своеобразным пропуском в общество, и я теперь практически лишена возможности заводить друзей и знакомых.

Сегодня я, конечно, перестаралась. Покончив с какой-то ерундой для Джоанны на почте, я решила побаловать себя экскурсией по магазинам и прошаталась куда дольше обычного. Когда я оказываюсь у церкви, больная нога ощутимо дрожит. Меня тут же начинает обуревать тревога – вдруг станет еще хуже? Вдруг я не смогу дойти до дома?! Вдруг упаду и придется звать на помощь?!

До поворота на Колклаф-роуд я добираюсь уже вся мокрая от пота, слегка подволакивая ногу. Поравнявшись с домом, возле которого стоит забитый поломанной кухонной мебелью контейнер, я едва не подпрыгиваю от голоса у себя за спиной.

– Я так и знал, что здесь будет ремонт. Старика Джека отправили в дом престарелых, теперь вычистят все внутри и продадут как пить дать.

Резко обернувшись, я теряю равновесие из-за плохо слушающейся ноги и чуть не падаю. Говоривший успевает ухватить меня под локоть. Это высокий мужчина в кепке и непромокаемой куртке.

– Простите, не хотел вас напугать, – говорит он с легкой северной картавостью и слегка приподнимает пальцем козырек, показывая редеющие волосы. – Это я, Алан, из дома двадцать четыре.

Ах, Алан… Мы встречались несколько раз с его переезда. Он живет один, и ему явно не хватает общения. Он регулярно возникает у нас на пороге то с игрушками для Джеймса, то с коробкой яиц от своих кур, то с приходским бюллетенем и пригласительными на какие-то местные события.

– Надоел уже, – ворчит Джоанна, быстро вычеркнувшая его из своих матримониальных планов.

Мне, в общем-то, все равно. Я почти не выхожу из своей комнаты, так что отдуваться приходится сестре. Видимо, она рассказала ему обо мне, поскольку, встретив меня, Алан каждый раз обязательно напоминает, кто он такой. Еще он говорит со мной немного медленнее и громче, чем обычно, как будто я умственно отсталая.