Плач звучит громче и громче. Господи, уже тошнит от всеобщей скорби! Слезы, сопли – это не про меня. Я никогда не была такой прежде. Прежде… До аварии. Моя жизнь разделена на две части – до и после. Первая гораздо лучше второй. Кто хочет увидеть фильм о моей жизни – смотрите предысторию. Продолжение – отстой.

Кто-то с кем-то шепчется… Сплошные секреты. Джоанна хочет защитить меня, но от чего? Что может быть хуже этого? Я никого вокруг не узнаю, даже себя саму.

Через силу я сажусь в кровати и жду, когда пройдет головокружение. Неудивительно, что мне снятся танцы – наяву мне с трудом даются даже жалкие десять шагов по комнате. Я чувствую себя состарившейся прежде времени, и это дико бесит. Злость за то, что у меня украли мою молодость, не отпускает ни на минуту. Доктор Лукас говорит, что это постепенно пройдет. Надо приспособиться к своему состоянию, и тогда я оправлюсь и вернусь к нормальной жизни. Я знаю, что она права, что нужно работать над собой, но все мне теперь дается так тяжело… Иногда я целыми днями просто лежу в постели, глядя на белые следы самолетов в небе. А если день пасмурный, то у меня не остается и этого.

Я стою на лестничной площадке, прислушиваясь. Вздрагиваю, видя незнакомое лицо, которое смотрит на меня. Приходится напомнить себе, что это всего лишь мое отражение в зеркале. Я еще ничего, даже шрам почти не виден – теперь, когда волосы отросли. Нужно бы их покрасить и сделать стрижку. Не помешало бы немного румян и глаза подвести, вообще как-то оживить глядящий на меня бледный лик. О нас с Джоанной всегда говорили, что из двух сестер она умная, а я красивая. Сомнительный комплимент для нас обеих, но я втайне всегда считала, что лучше уж быть красивой, хоть и считается наоборот. Интересно, что думала Джоанна… Наверное, в свою очередь, полагала, что именно ей повезло больше, и не спорила с таким разделением. В конце концов, кому-то не достается ни того, ни другого.

Миновав зеркало, я поднимаюсь на самый верх и осторожно наклоняюсь над перилами – так, чтобы меня саму не было видно снизу. Там какая-то женщина снимает пальто и туфли. Малыш рядом плачет, стоя в верхней одежде и резиновых сапогах.

– Ну же, солнышко. – Голос принадлежит Джоанне, хотя раньше она никогда не употребляла подобных слов. Это уловка, чтобы смягчить постоянно звучащее в ее тоне раздражение, когда она говорит со мной. Или, как теперь, с этим мальчиком. – Давай снимем твои сапожки, милый.

Все время, пока она его разувает, малыш не перестает плакать. Она нагибается, чтобы расстегнуть ему куртку, и шепчет на ухо:

– А кто здесь забыл, что он мамин храбрый малыш? Будешь вести себя молодцом, и сразу все станет хорошо, правда-правда?

Он наконец успокаивается, кивает и, шмыгая носом, рассматривает что-то, вложенное ему в руку. Предмет полностью поглощает его внимание, заставляя забыть о своем несчастье – совсем как на меня действует наблюдение за следами самолетов.

Я переступаю с ноги на ногу. Скрипит половица. Джоанна, накидывая просторный желтый кардиган, оборачивается и изображает на лице яркую улыбку.

– Привет, соня!

Я тупо смотрю вниз, малыш глядит на меня в ответ. Я точно должна его знать, раз он пришел с Джоанной. И он меня знает, судя по настороженному выражению. Надо разобраться. Я начинаю спускаться по лестнице. Дело это непростое – одна рука на перилах, правая нога, потом левая, переместить руку вперед, повторить… Остановившись, я снова отыскиваю глазами мальчика. Он ставит свои сапожки на полку для обуви. Я вдруг понимаю, что он здесь живет.

– Сара, ты в порядке? Мы как раз собирались пить чай с тостами… – весело щебечет Джоанна, но я вижу, что она напряжена. Как и малыш.

– Кто это?! Что здесь происходит?! – В моем голосе звучит паника. Я ужасно напугана этим внезапным пробелом в памяти. Почему я не могу вспомнить мальчика?!

Шагнув навстречу, Джоанна протягивает мне руку и помогает преодолеть две последние ступеньки.

– Это Джеймс, Сара. Мой сын. Он живет с нами. Он просто немного расстроен кое-чем, что случилось в садике. Ничего, чай с тостами его утешит, да, малыш?

Она улыбается и ерошит ему волосы. У Джеймса на щеках следы от слез и сопли пузырями. Я точно уверена, что вижу его впервые в жизни, однако Джоанна не стала бы врать. Вот так каждый раз – стоит решить, что мне уже лучше, как я вновь оказываюсь там, с чего начинала.

– Ты ведь уже не первый раз объясняешь?

Джоанна скашивает глаза на Джеймса. Тот увлечен своей игрушкой – маленькой деревянной пожарной машинкой.

– Не надо беспокоиться, – воркует сестра, аккуратно подбирая слова. – Пойдем со мной, и все устроится.

Она тащит меня в кухню, словно я тоже маленькая. Я сопротивляюсь, мотая головой. Не нужны мне чай и тосты. Я слишком устала, я хочу вернуться обратно в кровать и уснуть, наблюдая за самолетами.

Однако Джоанна все же усаживает меня за стол и принимается хлопотать с чайником и чайными пакетиками. Малыш Джеймс тем временем играет с пластмассовым набором кухонных принадлежностей. «И этот туда же», – недовольно думаю я. Как я могла забыть, что у сестры есть сын? Может, мне становится не лучше, а хуже? Надо будет спросить доктора Лукас.