Но вот бабушка вновь разбудила меня на рассвете и показала на Хазарулу:

– Глянь-ка, нена!

Величавая стояла Хазарула в бледно-розовом одеянии, распахнутом на груди, как это делают старухи, умаявшиеся после долгих трудов, стояла и улыбалась, ехидно поглядывая в нашу сторону.

– Ну, что я тебе говорила!
– торжествовала бабушка.

– Боже, да ты никак решила свести меня с ума?
– спросил я невпопад.

Расцвела Хазарула, но как расцвела!.. Отовсюду слетались к ней пчелы, и какими роями! Завязались на ветках плоды - сколько их было, не счесть! Потом, созревая, они налились, да еще как налились! Хазарула на целый год завалила нас и наших соседей яблоками - сушеными и свежими, вареньем и повидлом. Скотина небось набила себе оскомину, вечно жуя плоды Хазарулы. Помню, я что ни день относил полную с верхом корзину яблок корове Теофана Дугладзе.

– Хватит, бичо, оставь корову в покое!
– разгневался как-то Теофан при виде моих чрезвычайных забот.
– Скоро она будет доиться яблочным компотом!

– Что ты наделала, Хазарула? Как умудрилась свести с ума всю деревню?
– спросил я ее в канун наступления зимы, сбивая длиннющей палкой с самой верхушки последнее яблоко, исклеванное дроздами.

– Раз уж ты дерево плодовое, да еще яблоня, только так и надо поступать!
– отвечала Хазарула, скрипя старческими своими суставами.

Год этот запомнился нам надолго: Хазарула больше не стала плодоносить. Сколько я ни пугал ее, как ни грозился, ни молил, - баста! Иссякла хазарульность Хазарулы.

Два года спустя, когда мы черпали из квеври вино, бабушка вдруг взглянула на небо, потом на Хазарулу и, покачав головой, сказала мне, словно какому-то чужаку:

– Быть сегодня снегу, а мы остались без дров.
– В голосе ее слышалось раздражение.
– Совсем пропадем от холода. Надо срубить Хазарулу.

– Подождем еще годик, бабуля, тогда и срубим, - взмолился я.
– А ну как я снова ее напугаю...

– Да пойми ты, нена, это конец. Ее, как и меня, старуху, ничем не испугаешь.

– Нет, - заявил я, - не могу, не могу я срубить ее!

– Как так не можешь!
– вспылила бабушка.
– Тебе, видно, что мои слова, что собачий лай - все едино!

Я уперся было:

– Да нет же, бабушка! Нет... Просто я не могу срубить ее.

– Почему?
– удивилась бабушка.

– О женщина, не ты ли уговорила меня: дерево, мол, все слышит?!

– Полно, нена, на старости лет чего не сболтнешь. А ты и уши развесил. Человек человека, бывает, не слышит, куда там дереву... Вон люди на фронте убивают друг друга. Я тогда пошутила, внучек, и в мыслях не держала, что ты мне поверишь.

– Нет, - настаивал я, - не могу! По-моему, дерево не только слышит, но и видит. Погляди, как оно отворачивается от нас.

– Диду, диду!..* Что слышат мои уши, лучше бы им оглохнуть! запричитала бабушка и в сердцах шлепнула себя ладонью по щеке.
– Э-э, да какой с тебя спрос. Я тебе, дурню, мозги запорошила, мне на тебя и управу искать. Эй, соседи! Люди добрые, сюда, сюда! Сажайте всем миром на цепь взбесившегося мальчишку! О горе, долго ему не жить!
– Она взывала теперь ко всей деревне.

_______________

* Д и д у!
– междометие, означающее крайнюю степень изумления.

– Эй, вдова Каландадзе! Чего ты хочешь от мальчика? За что собираешься господу богу подкинуть его душу?
– откликнулся на ее вопли шагавший куда-то по проселку меж плетнями Анания Салуквадзе и завернул к нам во двор.

– Как это чего хочу, батоно Анания! Сам посуди, заставила я в позапрошлом году родного внука напугать эту бесплодную Хазарулу. А теперь вот прошу - сруби ее, умоляю по-всякому. Так он, видишь ли, не желает. И знаешь почему? Дерево, мол, все видит и слышит... Черт знает что!
– в сердцах объявила бабушка и протянула гостю стакан, наполненный чистым, розовым вином "одеса".

– Доброе утро и бог тебе в помощь, калбатоно Дареджан, - благословил бабушку Анания Салуквадзе и с таким смаком выпил вино, что у меня слюнки потекли, словно сам вовсе не стоял перед открытым чури, полным вина.

– Видит... и слышит?
– переспросил Анания и погладил свои отливающие рыжиною усы.

– Не только видит и слышит, дорогой Анания! До того обалдел сопляк, уверяет: дерево еще и говорит!
– пожаловалась бабушка.
– Но нет, не его здесь вина. Это я сама задурила ему мозги, мне теперь и в петлю лезть!

– А вина твоего он случаем не пробовал с утра?
– спросил Анания Салуквадзе.

– Да вроде выпил стакан-другой, - отвечала бабушка; перед нею вдруг блеснула надежда.

– Тогда налей мне еще стакан, калбатоно Дареджан, - улыбнулся Анания, - и я точно скажу, кто его свел с ума, ты или вино.

Бабушка наполнила стакан, Анания одним махом опрокинул его в свою глотку.

– Сдается мне, калбатоно Дареджан, - начал он, выдержав долгую паузу, - вы оба свели его с ума - и ты и вино. Но чтоб я вынес окончательный приговор, налей-ка еще стаканчик.