Стройные и высокие, грациозные и величественные, интеллигентные и не высокомерные, умудренные нелегким многовековым опытом своих поколений, борзые внимательно изучали нас пронзительным взглядом красивейших – огромных и на выкате, черных, блестящих, влажных – глаз. Скачав визуальную и энергетическую информацию, они плавно приблизились, чтобы обнюхать и тем самым получить последние сведения о прибывших людях. Исполнив задуманное и оставшись, судя по всему, довольными будущими хозяевами своего потомка, собаки полизали моего маленького сыночка в нос, от чего тот пришел в полный восторг. Он громко засмеялся, подпрыгнул на месте и захлопал в ладошки. Царственные особы в ответ приветливо махнули доходящими до пола хвостами, украшенными длинной, тончайшей, свисающей волнами шерстью, и снисходительно заулыбались: «Совершенно не владеет чувствами. Ребенок – что с него возьмешь…» Борзые важно удалились с видом исполненной миссии.

Натель провела меня и сына в дальнюю комнату. Там, в углу, посреди белых пеленок, уложенных на полу, мы увидели сплошное черное пятно, из которого торчала головка одного из щенков. Он уставился на нас мутными, но серьезными глазами крохотного волчонка. Натель удивленно воскликнула: «Ваша вас узнала!» Она выхватила за шкирку щенка и отдала мне в руки. В то же время пятно стало деформироваться и превратилось в семь борзых малышей. Я ожидала взять на руки огненного окраса комочек (ведь только что видела красных предков!), а мне всучили «Черную Ноченьку» – так впоследствии я часто звала свою первую борзую. На мой понятный всем присутствующим немой вопрос, читавшийся в расширенных глазах, находчивая, быстро мыслящая и общающаяся скороговоркой Натель без промедления ответила, что детки пошли окрасом в папашу. Отец их, дескать, такой же красивый и такого же темно-шоколадного цвета, как… недолго думая, она указала пальцем на расположенный по центру комнаты полированный стол. Стол мне не очень понравился, да и не достало воображения, чтобы разглядеть в предмете мебели русскую псовую борзую. Но я уже не могла упустить мечту, копошившуюся в моих объятиях, страстно лизавшую мою щеку и успевшую на радостях увлажить мой новый свитер.

Детство я провела в общении с охотничьими собаками – курцхаарами (их еще называют «легавыми» и «легашами»), так как отец и дед были заядлыми охотниками на пернатых. Меня еще семимесячной малышкой нередко оставляли одну на улице под присмотром мальчика курцхаара по кличке Хэль, и тот никого не подпускал к детской коляске в радиусе двадцати метров. Он страшно рычал на прохожих, нарушавших определенную им на глаз границу, и не отлучался с поста до возвращения бабушки (матери отца) из магазина. Хоть бабушка и полагалась на Хэля в вопросе моей охраны, ее уму подобное поведение пса было непостижимо.

Дело в том, что Хель при любом подвернувшемся удобном случае не упускал ни единой возможности выскользнуть в открытую калитку забора и убежать к своей любимой подруге Мисс, которая была той же породы, что и он, и жила у друга отца через две улицы.

Он вызывал ее лаем, и друг отца выпускал легавую Мисс на свидание. Дом Мисс примыкал к каменной лестнице – достопримечательности города, – ведущей к морскому пляжу. Хель и Мисс отправлялись туда на променад.

Когда Хэль после подобных свиданий вбегал в наш двор, то каждый раз пузом ложился на землю и ползком подбирался к подбоченившейся бабушке. Его честные, широко открытые глаза источали раскаяние. Подобным манером он испрашивал прощения за побег, вызванный нахлынувшими чувствами. И всегда был прощаем.

Почему же склонный к непослушанию пес, оказавшись без присмотра на улице, не отходил от коляски с человеческим детенышем? Да потому что детеныш являлся членом его стаи (нашей семьи), которой пес был безраздельно предан.

С одиннадцати я лет участвовала в охоте на летающую дичь. Охоту эту по осени организовывала компания отца. Помимо отца, в компанию входило пятнадцать друзей его детства и столько же охотничьих собак. В таком составе мы выезжали по выходным дням с ночевкой в степь. Грузовая машина с открытыми бортами поутру доставляла нас в степные просторы. Днем вместе с охотниками я мерила шагами километры сухой травы и пахоты. Собаки впереди делали стойки. Из-под них выпархивала птица. Мы били ее в лет. Я стреляла довольно-таки метко из доверенной мне одностволки и имела личные трофеи. Думаю, хорошие способности к прицельной стрельбе я унаследовала от отца.

Уставшие от дневной ходьбы, к вечеру мы делали привал возле исполинского стога сена и варили кондер в привезенной с собой стальной трофейной немецкой бочке на десять ведер. «Кондером» охотники называли жидкую кашу, или густой суп – представляйте, как хотите – из дичи и пшеницы. Большой, искрящийся и жаркий костер согревал нас, оберегая от надвигавшегося ночного холода. На нем в кипящей воде сначала доводили до готовности добытых птиц и попутно подстреленных зайцев. Хорошо проваренные, коричневые с темно-желтым жирком тушки выкладывались в широкую металлическую чашу, в каких раньше колдовали над вареньем наши бабушки и прабабушки. Мясо остывало, заставляя людские и собачьи носы усиленно ловить в аппетитной истоме порхающие кулинарные ароматы. Тем временем полученный бульон засыпался предварительно замоченной в холодной воде – и потому разбухшей – пшеницей. Зерно томилось на небольшом огне прогоревшего костра, а мы – в ожидании неповторимо вкусного блюда.

Тягучим варевом наполняли вместительные алюминиевые миски – одинаковые для людей и собак. Первыми кондер, обильно приправленный измельченными кусочками дичи, с жадностью поглощали натруженные за день собаки. Охотники соблюдали незыблемое правило – от души накорми собак, чтобы подняться не могли (соответственно, чтоб не попрошайничали), а затем с чистым сердцем ешь сам. Мужчины доставали из-за пазух деревянные ложки. Те не обжигали губ и захватывали увесистые порции пшеницы, пропитанной сочным диким жиром. Мясо ели вприкуску. Разговоры во время еды не велись. Охотники тем самым отдавали дань природе и ее дарам.

Ничего более вкусного, чем тот кондер и та дичь, мне так и не удалось отведать за всю свою немалую жизнь. Я до сих пор убеждена, что лучшего не бывает.

Лишь насытившись и отставив пустые миски, облизав и спрятав ложки, мужчины расслаблялись на байках, анекдотах. Смеялись и даже хохотали потихоньку, скромно, чтобы не потревожить прелести ночной степной тишины поздней осени.

После пиршества мы лежали на душистом сене и глядели на яркие ноябрьские звезды, освещавшие исхоженные накануне поля. Ночью поля преображались в чудесные, сказочные поляны с движущимися призрачными тенями. Всеобщее созерцание далеких созвездий сопровождалось баснями и подлинными повествованиями о случаях на охоте, о собаках, ружьях, боеприпасах, охотничьей амуниции.