Тихие шаги по кафельному полу ворвались в хаос, творящийся в моей голове столь же неожиданно, как и появление врача всего несколько минут назад. Я повернулся в сторону двери, оставленную Филиппом чуть приоткрытой, и увидел в ореоле дверного проема медленно идущего ко мне отца. «Что ж, меня ждет очередная выволочка» – подумал я. Однако его лицо выглядело на удивление спокойным. Я тяжело вздохнул, но заметил это только доктор, проследивший за взглядом своего пациента:

– Нет, нет Андрей, только не сейчас, – Филипп преградил путь другу, не давая добраться до кровати собственного сына. – Он только пришел в себя.

– Спокойно Филипп, я не собираюсь его казнить. Просто поговорю, – настойчивый взгляд уверенного в себе мужчины сумел преодолеть оборону врача и убедил того сдаться, хоть и не без выдвинутых встречных условий.

– У тебя десять минут, – Филипп быстро взглянул на меня, добродушно и оптимистично кивнув. – Я буду в коридоре. – Сказал друг семьи, и скоро исчез за белой больничной дверью.

– Ну, здравствуй, сын, – каким-то уж слишком неопределенным тоном произнес отец, подойдя ближе к кровати. Я промолчал, недоверчиво воззрившись на непроницаемое лицо отца. Ему было сорок пять, но выглядел он весьма молодо и подтянуто. Однако легкая проседь уже появилась в волосах, придавая особый лоск его внешнему безупречному виду успешного бизнесмена.

Я ничего не ответил, только молча продолжил сидеть на своей постели, но отец, по-видимому, и не ждал приветствия в свой адрес, а потому сразу продолжил:

– Я надеялся, что не придется так скоро затевать вновь этот разговор. Что на этот раз произошло с тобой? Опять был смертельно пьян? – отец оперся о металлический бортик кровати, сверля своим властным взглядом.

– Неправда, – только и вырвалось у меня, застывшего с гримасой на лице полной негодования и растерянности.

– Что ж, где это произошло? – Андрей отступил на шаг, и скрестил на груди свои руки.

Невольно я вновь попытался заглянуть во вчерашний день, и эта напряженная работа мысли не укрылась от отца, разочарованно вздохнувшего над притихшим телом своего двадцатилетнего сына, безуспешно старавшегося припомнить свои похождения.

– Я так и знал, – равнодушно подметил Андрей. – Жизнь тебя ничему не учит. Сейчас ты остался цел только по счастливой случайности, но в другой раз тебе может просто не повезти. О чем ты думаешь, скажи мне? Что ты видишь в своем будущем? Или ты не способен его представить, ведь даже не можешь вспомнить, что было с тобой несколько часов назад?

– Это уже клеймо – то, каким ты видишь меня? – зло отозвался я на вопросы отца. – Никак не можешь успокоиться, что эта часть твоей жизни не удалась. У меня есть своя жизнь, и я не хочу, чтобы ты в нее вмешивался.

– Вот как ты заговорил. Значит, больше не ценишь то бесконечное количество раз, которое я вытаскивал тебя из сомнительных компаний, сколько раз спасал твою шкуру от закона, а иной раз и от самой смерти? – бесстрастность в поведении Андрея, сменилась бурной импульсивностью, и в этот миг я узнал в суровом посыле властного мужчины своего настоящего отца.

– Я не просил тебя, никогда, – я отвернулся от Андрея. – Ты сам решил исправлять то, что тебя давно не касается.

– Ты мой сын, а я твой отец. Все, что происходит с тобой, меня касается, вот только это не может происходить до бесконечности. Твое саморазрушение когда-нибудь достигнет пика, и тогда даже я, не смогу ничем помочь.

– И не надо, – бросил я раздраженно.

– Кирилл, – многозначительно произнес Андрей. Я медленно повернулся. – Мне не все равно, что с тобой творится.

– Проблема в том, что ты никогда не слышишь меня.

– Дело не в тебе или твоей музыке. Как ты не можешь понять, мне уже и не важно, кем ты являешься. Я лишь хочу, чтобы ты имел нормальную жизнь, с ее пониманием и целью. Вот скажи, каким будет твой завтрашний день?

– Я устал от этих разговоров, отец. Просто дай мне, в конце концов, спокойно жить, и перестань уже исправлять чужие ошибки. Это только мои ошибки, мои, и я сам позабочусь об их исправлении.

– Что ж, сделай так, чтобы мы больше не возвращались к этой теме, – Андрей развел руками. – Если ты не желаешь стать хоть немного благоразумнее ради меня, сделай это хотя бы ради своей матери. Она ведь переживает не меньше моего.

– Ты боишься, что я когда-нибудь разрушу твою идеальную репутацию, – я исподлобья посмотрел на своего отца. – Что когда-нибудь выверенная до мелочей жизнь даст трещину, и именно я с наибольшей долей вероятности, по твоему мнению, нанесу удар по ней. Все твердишь, что я должен понять тебя, а сам даже никогда не пытался этого сделать в отношении меня. С чего я обязан проявлять большую инициативу? Я не хочу существовать с оглядкой на такого отца, вынужденный терпеть постоянный гнет и давление. Отпусти, в конце-то концов. Уже пора, знаешь ли. Не говори, что тебя по-настоящему заботят мои цели. Ведь волнует лишь одно – самое главное разочарование в жизни, а вернее его подавление – Я.