Вот еще отрывок из августовского моего письма Столетову летом 73-го года.

«Здравствуйте Аполлон Михайлович! Спасибо Вам за письмо, оно мне сейчас как самое целебное лекарство. Вы спрашиваете о стихах о здоровье. В том то и дело, что эти вещи у меня настолько взаимосвязаны, что когда нет одного – нет и другого. Когда Вы приезжали к нам в начале апреля, я ведь была совсем больная. Ваш приезд был чем то вроде сильнейшей тонизирующей инъекции. Но через день после Вашего отъезда я свалилась. Именовалось это «функциональным расстройством нервной системы». Главное глаза почему то не видели. Два месяца я совсем не могла читать и писать. Но встреча с Вами помогла мне излечиться от какой то внутренней окаменелости после прошлогодней горьковской рецензии. Я даже снова начала писать. Расколдовали!

Вы сказали, чтобы я написала с 15 таких стихотворений как «Гадкий утенок» и тогда никакие редакторши мне будут не страшны. Но вся то беда в том, что гадкие утята не каждый день на свет божий появляются. Я и сама чувствую такую радость, что оно у меня написалось… А это бывает у меня редко. Еще одно стихотворение появилось, которым довольна – «Злая бабка». Не знаю – что это меня на Север и в детство потянуло.

По сборнику ничего не сделала. Не из-за лени, нет! Просто очень уж я невезучая. Мне ведь пришлось в конце мая выйти на работу, не долечившись, так как моя помощница (на полставки) уехала на сессию. А работа школьного библиотекаря в конце учебного года теперь, когда на нас повесили все учебники – это сущий ад. Он продолжался весь июнь. Работала я больная, измотана была совершенно. Ни о каких стихах не могло быть и речи.

С июля начала готовить библиотеку под покраску и 10-го собиралась выйти в отпуск. А 8-го – заболела… свинкой! Начинаем помаленьку впадать в детство. Да так тяжело. Ну и разумеется осложнение. На уши. Воспаление. Сколько протянется трудно сказать. А там – отпуск. Представляете, какое у меня сейчас «творческое» состояние? Но даю слово: сделаю все что могу и даже через «не могу» по сборнику. И не потому, что мне так уж хочется увидеть свою книжку при жизни. Я и раньше не особенно рвалась печататься, а теперь это желание убито совсем. Просто в ответ на Ваше внимание и хлопоты я хочу с чистой совестью сказать: «Сделала все, что было в моих силах». Желаю Вам новых вдохновений и новых стихов. И, как всегда, прошу прощения за многословие».

Кончилась вся эта моя суета пшиком, конечно. Но тут уже близился звездный час в моем стихотворстве – пик поэтической официальной карьеры. А дела было в том, что наш знатный земляк Роберт Иванович, редактор тонкого двухнедельного московского журнала, секретарь правления Союза писателей страны, как то случайно обо мне вспомнил (он еще редактором областной молодежной газеты меня публиковал) и истребовал к себе в журнал.

Человек он тогда был важный, влиятельный и с пониманием. И все равно человеческая доброта его поразила меня тогда в самое сердце. Помню как при первой встрече в нашем городке я ему свои стихи показала, а он их у меня давай просить. Я не даю! Так он, молодец какой, за мной вокруг стола побежал и из рук их выхватил. Многие у нас его не любят. Говорят – тянет с области много больше чем дает. Но мне то он – благодетель. Издал в журнале большую подборку моих стихов. Потом в конце года премию мне присудил и на вручение ее в Москву выписал. Вообще – чистое золото! Доброта его во всей этой истории поразила меня в самое сердце. Не часто, говорят, он ее проявлял. Но даже его стараниями – никак я из гадкого утенка ни во что большее не выросла.

Что-то устала я от всей этой канцелярии. И вновь задумалась о своих детских Северах. Тундра, олени, морошка, гармошка… Настоящая жизнь, а не морок! Приложу-ка я здесь все эти замечательные про Севера стихи. Это же исток моей захолустной, но трепетной жизни.

Приложение 1. Русский Север

Северные олени

Слепой аркан их в стаде отыскал

И захлестнул, и бросил на колени.

Безмолвная щемящая тоска

В печальном взоре северных оленей.

Я не встречала ничего другого

Грустнее говорящих этих глаз…

В недвижности смирившихся рогов

Дух непокорства вольного угас.

Они стоят у нарт запряжены,

В ремнях узорных, праздничных оковах,

И ждут, как тетива, напряжены,

Заветного пускающего слова.

– Вперед! – и сорван тягостный запрет.

Невольников смиренных больше нет!

Откинута по царски голова,

Копыта высекают искры снега,

И вихрь – земли касаются едва –

Летящего, ликующего бега!

Несутся вдаль – попробуй уследи! –

На край земли умчаться им нетрудно.

Лишь бурунами белыми следы

Клубятся в снежном океане тундры.

На них каюр хозяйски закричит,

Хореем стукнет – не почуют боли!

Пурга сбивает, а упряжка мчит,

И все вперед, вперед – навстречу воле…

Такие эти олени трепетные, нежные, с замшевыми рогами. А как их хозяева – ненцы любят, как своих детей! Если олешка потерялся он пол-тундры пройдет, но его найдет. День и два будет искать. Потом назад к чуму приведет.

А мою злую бабку все хвалили. Сентиментально, мелодраматично, все как в жизни. Со мной как раз это и было в 12 лет – в поселке Несь на полуострове Канин Ненецкого округа.

Злая бабка

Память в сердце постучалась глухо,

Обожгла забытою бедой.

…Хлеб печет сердитая старуха

Из муки пайковой. С лебедой.

Я стою на кухне коммунальной.

Не мешаю, лишь гляжу, гляжу…

Взгляд завороженный и печальный.

Надо бы уйти… Не ухожу.

Знаю, что у всех пусты сусеки –