Я осторожно, надеясь, что широкий плащ скроет мои действия, повесила палку за ременную петлю на пояс и потянула из ножен дареный нож с чаячими крыльями. Уйти? Да не смешите! Разве что на тот свет, если очень сильно повезет. Если бы фэйри мог – он бы уже вступил в бой и отобрал бы мальчишку силой, но ему почему-то надо, чтобы я отдала его по доброй воле. Значит, все не так просто, и Самайн накладывает свои правила не только на Дикую Охоту, но и на вот эту пышную процессию «малого народца», который тоже решил своеобразно приобщиться к Дикому Гону, не присягая на верность королю в железной короне. Как сказал бы дядька Раферти в своей неповторимой манере – и на ёлку влезть хотят, и задницу не ободрать.

– Так что же ты молчишь, смертный? – фэйри чуть склонил голову набок, в чернеющей мгле его глаз зажглись два призрачно-зеленых огня. – Отвечай же, я теряю терпение. Вернешь ли то, что мое по праву?

В чем-то он прав. Молчать смысла уже нет.

– И по какому же праву? – негромко спросила я, и ветер подхватил мой голос, раздробил, разнес меж деревьев осколками дробного эха, чистого и звонкого, как хрустальные стеклышки.

– Ты женщина, – неожиданно улыбнулся фэйри, и от этой острозубой усмешки, которую я увидела сквозь кольцо, у меня встали волосы дыбом на затылке.

Так улыбаются, когда жертв уже не одна, а целых две, и смаковать смерть каждой можно с отдельным удовольствием. Так улыбались фэйри, когда по приказу Майской Королевы выходили в Бельтайн искать женщин для продолжения рода. И так смотрел на меня нежеланный ухажер, пытавшийся силой увести меня в Холмы перед тем, как появился Валь и весьма недвусмысленно заявил на меня свои права, как на жертву.

Белый конь под предводителем фэйри нетерпеливо переступил с ноги на ногу и сделал шаг вперед, ближе ко мне.

– Ты женщина – но всё же осмелилась прийти. Ты его мать?

Я подумала и отрицательно качнула головой.

– Тогда какое тебе дело, смертная? Как осмелилась ты претендовать на нашу законную добычу в такую ночь? – Ухмылка стала шире, раскалывая прекрасное некогда лицо почти что надвое. – Или не знаешь, что бывает с теми, кто встал на пути Дикой Охоты?

– Отчего же, знаю, – я вскинула голову, глядя в глаза фэйри в белых одеждах и чувствуя, как лунный свет начинает ощупывать мое лицо легчайшими прикосновениями тонких холодных пальцев. – Вот только вы кто угодно, но не Дикая Охота.

На лес упала тишина. Молчаливая, немая, беззвучная и тяжелая, как камень. И в этой тишине особенно хорошо был слышен шорох-скрежет острого лезвия, покидающего ножны. А я смотрела на белое, исказившееся от ярости лицо, которое почти утратило маску привлекательности – и чувствовала, как потусторонний страх испаряется. Попросту исчезает под напором какой-то лихой, горячей и бездумной бесшабашности пополам со злостью за судьбу ребенка, что держался за мой пояс и которому «малый народец» назначил участь бессловесной жертвы для трусливого подражания той Охоте, следовать за которой фэйри побоялись.

– Верни нашу добычу – и смерть твоя будет легкой, – его слова шелестом змеиной чешуи скользнули над палой листвой, а я лишь криво усмехнулась уголком губ, поудобнее устраивая нож в ладони и сильнее наваливаясь спиной на дерево в поисках лучшей опоры на случай, если придется применить оружие. – В эту ночь я решаю, кто будет жертвой и добычей, а кто осмелится помешать – погибнет.

– Отдать ребенка на расправу кучке заигравшихся фэйри? У вас нет права требовать добычу, поскольку Дикая Охота только одна, и ведет ее седовласый король в короне из хладного железа! В час Быка он выводит свою свиту из расколотого Западного Холма, и они летят по небу под кровавой луной – призраки, сумеречные твари, фэйри, великие воины! Они неудержимы и их не остановит хладное железо! – Я уже почти кричала – но не могла остановиться, слова будто лились из меня сами – а фэйри невольно отпрянул, будто бы я читала заклинание или призывала силы, которых «малый народец» боялся с начала времен. – И никогда тот, кто в ночь Самайна обладает властью вершить справедливый суд, не укажет в качестве жертвы на невинное человеческое дитя, ибо жертвы Охоты – это клятвопреступники, предатели и убийцы родичей, а сама Охота – лишь справедливое возмездие! Я знаю это, потому что сама была судима этим судом и была приговорена, и после того, как я стояла перед лицом Короля Самайна – ни один фэйри не сможет меня запугать!

Что-то шевельнулось у меня за спиной. Всего лишь за краткое мгновение между двумя ударами сердца я успела осознать, что опираюсь спиной не о шершавую, узловатую древесную кору, а на что-то гладкое, движущееся, живое, и потом сильная рука, закованная в доспехи, обхватила меня за плечи, заставив содрогнуться всем телом.

– Очень правильные слова, моя жертва.

Я узнала бы этот приглушенный, рокочущий голос из тысячи.

Валь!

Мне было почти стыдно за то невольное облегчение, которое я испытала, стоило мне лишь осознать, что Валь оказался рядом. За силу этого облегчения, когда я позволила себе устало опереться на его грудь, потому что еще немного – и здоровую ногу свело бы судорогой от напряжения, а на больную я не могла даже толком опереться без палки, что сейчас висела у меня на поясе. Мгновение, когда он просто придерживал меня надежной, будто бы отлитой из железа рукой, а у меня не было сил, чтобы стоять…

Он наклонился, и я услышала его дыхание совсем близко.

– Спрячь нож, смертная. Сегодня он тебе не понадобится.

Я подчинилась – и, кажется, впервые за очень долгий срок сделала это беспрекословно. Нож вернулся в ножны, а палка – в мою ладонь, и лишь когда я обрела надежную опору, Валь отпустил меня и легкой бесплотной тенью выскользнул у меня из-за спины, умудрившись не потревожить ни один сухой лист из тех, что покрывали дорогу неровным шуршащим ковром. Мой преследователь, мой охотник – он будто бы парил над землей, не задевая ее даже краем длинного черного плаща, который раскрывался могучим изрезанным крылом за его спиной при полном безветрии.