Шрифт:
Надпись не исполняет свою функцию, если никто ее не читает.
Я буду приходить на твою могилу, мама, раз за разом подтверждая твое присутствие.
Что лежит в могиле?
Некое существо? Обрывки целого? Прах? Воспоминание? Маму проглотил ее труп.
Единственный смысл придала могиле сама мама: купила ее после смерти отца, установила там урну с его прахом – наши возражения не подействовали, он выбрал кремацию – и вооружилась терпением. «Он ждет меня там, однажды я к нему присоединюсь…» – спокойно повторяла она, очень довольная тем, что не только исполнила последнюю волю своего мужчины, но и навязала ему свою.
Эта могила объединяет моих родителей, олицетворяет их любовь, не принадлежа кому-то одному.
«Пойдем со мной на кладбище, повидаемся с отцом!» – много раз просила мама, но я ни разу не медитировал над серой гранитной плитой.
«Пойдем со мной на кладбище, повидаемся с отцом!» Я никогда не хотел увидеться с отцом – ни на кладбище, ни в любом другом месте.
– Где ты?
Откуда бы я ни звонил маме, путешествуя по городам и весям, она первым делом задавала мне этот вопрос. Сегодня я смотрю в пустынное небо и спрашиваю:
– Где ты?
Где она? Под землей? На небесах?
Ее настоящим убежищем станет моя память.
По правде говоря, в первую очередь я хочу утешить не себя – ее.
Тени занавешивают мамину смерть…
Решусь ли я написать о них?
Страх останавливает мое перо.
Во вторник, 4 апреля, я покидаю Гонкуровскую академию. Я очень ценю наш ежемесячный обед в ресторане «Друан», жаркие дискуссии, которые мы ведем, когда ищем литературные таланты. Эта задача разжигает в нас альтруизм, ведь обсуждаются только чужие книги, и никогда наши собственные, но больше не могу тащиться поездом в Париж и вести умные беседы, то есть быть независимым человеком.
Я пишу короткое письмо девяти коллегам-писателям, рыцарям овального стола. Они мои товарищи, некоторые – близкие друзья.
Почти сразу получаю ответные послания. Виржини Депант [3] , Филипп Клодель [4] и Поль Констан [5] выражают мне теплые чувства в изысканных выражениях, и я перечитываю их, чтобы насладиться дружеским участием. От Тахара Бен Джеллуна [6] приходит короткое сообщение, в котором говорится о «боли и разлуке, вечном молчании и неизгладимых слезах» и о том, что благоразумный человек должен учиться терпению.
3
Виржини Депант (р. 1969) – французская писательница, переводчица, поэт-песенник и кинорежиссер. С 5 января 2016 г. по 6 января 2020 г. – член Гонкуровской академии.
4
Филипп Клодель (р. 1962) – французский писатель и кинорежиссер.
5
Поль Констан (р. 1944) – французская писательница, доктор филологических наук, специалист по литературе XVIII века. Основала в Экс-ан-Провансе Центр писателей Юга. Кроме Гонкуровской премии, она дважды лауреат «Гран-при» Французской академии, лауреат премии имени Валери Ларбо и премии Международной амнистии.
6
Тахар Бен Джеллун (р. 1944) – марокканский романист, поэт и эссеист. Публикует стихи, прозу, после защиты докторской диссертации издает труды по психиатрии и социальной психологии, активно работает как журналист, занимается вопросами переселенцев и эмигрантов. Сейчас живет в Париже, пишет на французском языке.
Терпение…
Я знал терпение любви, теперь придется учиться терпению печали.
Собрать все факты. Рассказать о ее смерти. Найти истину. Дать трезвую оценку случившемуся. Сумею ли?
Я не составляю протокола. Романист, драматург, я наделен пылким воображением и решил придумывать истории из любви и отвращения к реальности. Человеческие особи вдохновляют меня, в этом источник моей любви. А отвращение? – спросите вы. Дело в том, что я описываю мир не только таким, каков он есть, но и таким, каким он мог бы быть. То есть должен был бы быть. В тесто реального я добавляю дрожжи идеального.
В маминой смерти идеал отсутствует.
Так чувствуем мы с сестрой.
«Молчание символизирует травматизм. Индивидуум превозмогает боль, когда облекает ее в слова».
Я записал эти фразы в Швейцарии, на коллоквиуме по психиатрии посттравматизма. Врачи бывают готовы говорить о начале выздоровления, если пациент описывает пережитое и признает себя героем либо жертвой рассказанной истории.
Мне трудно смириться… но я должен описать мамину смерть.
Я уже говорил, что молюсь за нее по нескольку раз в день?
Молюсь, чтобы она не запаниковала в том царстве, где окажется.
Прошу, чтобы ее хорошо приняли и она разгуливала бы там, веселая и счастливая.
Молюсь и прошу, чтобы она не тревожилась о нас, своих детях и внуках, своей семье, подругах и всех любимых существах.
А еще я молюсь – и это разрывает мне сердце, – чтобы мама испытала величайшую радость, найдя в том мире моего отца.
Не исключено, что мои молитвы не возымеют никакого действия: возможно, они не влияют на мир иной, а может, никакого такого мира просто нет.
Но я все-таки буду молиться.
А что еще делать, если ничего другого не остается?
Я верю в силу веры.
Разве любовь существовала бы без веры?
Кое-кто думает, что молятся те, кто хочет придать себе важности, воображая, что способны изменить мировой порядок.
Молитва дышит оптимизмом, волюнтаризмом, сопротивлением и вовлеченностью. Мои ценности. Отрекусь ли я от них перед лицом смерти? Ни в коем случае!
Пусть сама попробует перечеркнуть их.