– Нет, никуда я не уеду. Быть другим – это всегда риск. Но в эпоху перемен человек гибнет не потому, что отвергает толпу, а потому, что трусливо высовывается из толпы и издает слабый писк. Я буду открыто сопротивляться, даже если окажусь в одиночестве.

– Ты мне это серьезно говоришь!?

– Серьезно.

– Если тебе начинает казаться, что ты один нормален, то твое место в сумасшедшем доме.

– Или же наступает конец света. Вот уже и евреи цитируют Ницше. Ждать недолго.

– Латыши хотят независимости, а ты просто взъелся.

– Давай не будем ссориться, – Эдд пытался найти какие-то слова, чтобы закончить разговор. – Ты же знаешь, я не способен сидеть на кухне и скрежетать зубами как паршивый русский интеллигент.

– Нет, ты будешь сидеть на кухне как паршивый латышский интеллигент. Уж это я тебе обещаю.

Марсо нервно отдернула дочь от края тротуара. До сих пор она жила с убеждением, что если произойдет что-либо плохое, то только не с ними. Эдд постоянно во что-то ввязывался и всегда на стороне проигравших. До сих пор это было неопасно. Марсо серьезно считала, что по жизни их ведет некое провидение. Но теперь она по-настоящему испугалась.

Эдд обнял Марсо за плечи и чмокнул ее в щеку.

– Все будет в порядке, обещаю.

– Если бы я только знала … – Марсо подавила вздох. – Ладно.

– Что ладно?

– Наверно, я была не в себе, когда выходила за тебя замуж, – ее взгляд опять стал отсутствующим. – По правде говоря, я никогда не была так одинока, как сейчас. Хотя, что я говорю! Через десять лет любой брак теряет иллюзии.

– Сама виновата. Последнее время ты видишь во мне лишь то, что не в твою пользу. И погрязла в мистике. Все эти твои попытки оберечь нас от несчастья, стуча по дереву, эти твои излюбленные числа… Ты дошла до того, что ищешь знамение во всякой ерунде, – Эдд смахнул мокрый снег с лавочки у троллейбусной остановки, слепил снежок и кинул его в дерево. – Видишь, попал, значит, все будет хорошо!

– Издеваешься?

– Нет! – Эдд снял перчатки и ударил ими по столбу, чтобы стряхнуть налипший снег.

Марсо обреченно махнула рукой, а затем произнесла небрежным тоном:

– Не бросайся мной. Чтобы безобразничать вне дома, надо иметь прочные тылы.

– Ты даже не представляешь, как нужна мне, – Эдд опять притянул жену к себе и почувствовал, что она дрожит.

– Националы уморят нас голодом. Первая же финансовая проверка твоей конторы закончится банкротством. На что мы будем жить?

– Нас будет кормить само Латвийское государство. Я с гарантией прохожу в парламент.

– Тебя выгонят, – Марсо показала Эдду язык. – «Подайте бывшему члену Государственной Думы».

Эдд обиделся.

– Еще неизвестно, кто будет побираться. Я или их государство. Сначала они все разворуют, потом доедят последних коров и… голой жопой об забор! Будут выпрашивать подачки у Европы.

– Пророк хренов! Недаром говорят: тот, кто неудачен в политике, становится предсказателем. Мне нужны не слова, а поступки.

– Пусть будут поступки. Итак, когда наступит завтра, я… что?

– Когда наступит завтра, то вместо заявки на рекорд Гиннесса ты подашь прошение о политическом убежище.

– Где?

– Где угодно! Мне все равно. Везде, где можно жить, можно жить хорошо. Это твои слова.

Эдд воздел руки к небу.

– О боже! И где же я могу просить политического убежища? В тех странах, которые подталкивают Союз к развалу? Там я персона non gratа. Могу предложить Ботсвану, Новую Гвинею. Остров Занзибар.

– Поехали в Россию. Там мне будет не так стыдно бедствовать.

Эдд разозлился:

– Хватит плести ерунду. Бедствовать она собралась. Дура! Россия жестокая страна, там нечего делать с твоей наивной надеждой на судьбу. В два счета окажешься в дерьме.

– Значит, так ты любишь Россию. Так какого же черта ты ее здесь защищаешь?

– Любишь – не любишь… Причем тут это? Любовь к России может быть только отвлеченным чувством. К ней надо относиться как к спившейся матери.

– Я уже ничего не понимаю, – в голосе Марсо прозвучала полная безнадежность. – Дай воды! – она закрыла лицо ладонями. – Какой-то театр абсурда. Заколдованный круг. Все начинается с вешалки, и… ею же заканчивается.

Эдд вынул из кармана бутылку воды и протянул жене.

– Ты хочешь сказать, что действие переносится в гардероб?

– Да, в гардероб. На сцену лучше не выходить, там теперь можно погибнуть всерьез. Но и в гардеробе нет спасения. Вешалки превращаются… в виселицы.

Эдд озабоченно посмотрел на жену:

– Ты действительно не в себе. Это один из кошмаров Кафки.

– Никакого не Кафки, – Марсо остановилась и заревела. – Это мои собственные страхи! То, что ты делаешь со своей жизнью, – это такая… такая глупость, – слезы струйками лились у нее по щекам, глаза покраснели и сузились. – Латыши требуют независимости. Ветер им в паруса. Пусть отваливают. А живущие здесь Ваньки и Дуньки хотят на их плечах въехать в Европу. Для этого им надо чуть-чуть прогнуться перед латышами. Только и всего. Но ты, как всегда… – Марсо вся напряглась: – Тебя предадут! Знаешь ты кто? Ты блаженный Ешуа и придурковатый Донкихот в одном лице.