Минасолтан всегда подхватывала шутку сына, понимая, что он хочет рассеять ее невеселые думы. Она постаралась улыбнуться:

– Этот богач - наш Ширин! Он раздобыл на Базаре немного ячменя и проса и поделился с нами... Вот, помололи, испекли...

– Как всегда... Пшеница у богатого, щедрость у Ширина... Так и должно быть...

"Год великого голода" навсегда остался в памяти людской... Если в те дни в каком-нибудь доме пекли хлеб, то запах его доходил до седьмого соседа. Ради куска хлеба для голодного ребенка матери ходили с мольбой даже к дверям вчерашнего врага... Сегодня хлебный дух шел из дома Сеида Азима. Ворота, от которых еще никто не уходил с пустыми руками, без надежды, отворились не сразу, а медленно, тихо, только в последнее мгновенье скрипнув. Во двор вошла старая женщина с ввалившимися глазами. Она взглянула на Минасолтан, которая перестала вращать рукоятку жерновов.

– Добро пожаловать, сестрица Гюльгез, заходи, соседка, заходи...

Мать большого дома Гюльгез ступала боязливо, хотя глаза ее были полны надежды и мольбы. Она стеснялась своего прихода в этот небогатый дом, где тоже полно детей, но не могла отвести взгляда от ручного жернова...

– Минасолтан, родная, дети мои пропадают...

Минасолтан знала, что не может отказать голодающим, но и у своих детей она отнимала последнее. Она взглянула на сына, который умывался неподалеку у края бассейна. Их глаза встретились. Мать с сыном прекрасно понимали друг друга. Минасолтан проговорила:

– Аллах милостив, дал на сегодня, даст и на завтра... Если сосед останется голодным, разве мы сможем проглотить кусок?

Гюльгез не позволила себе взять много. Она отделила от готовой муки несколько горстей, на одну-две лепешки, переложила в платок и тщательно завязала его, чтоб не просыпать даже щепотку.

– Пусть аллах принесет вам изобилие, Минасолтан, пусть аллах не сочтет Агу лишним и для тебя, и для нас...

До самых ворот раздавался голос, молящий за здоровье хозяев.

Не успели затихнуть шаги Гюльгез, как ворота отворились снова. Вошла плакальщица Сенем... В былые дни люди одаривали плакальщицу сверх меры, теперь же, хоть в городе по-прежнему умирали люди, никто не прибегал к ее помощи, а когда она приходила сама, старались выпроводить ее... Сенем вошла во двор, когда за жерновом сидела не Минасолтан, а Джейран. Не успели закрыться ворота, как они скрипнули вновь и во двор вошла третья женщина.

Джейран знала положение соседей не хуже свекрови. Но ее дети, ее дети... "Что же нам останется? Если мы все раздадим, чем я буду кормить своих маленьких? О аллах! Помоги!" Она посмотрела на мужа, увидела улыбку, промелькнувшую на его губах, и как будто прочла его мысли: "У нас, жена, просто дом Гаруна аль-Рашида. Богатство не успеваем раздавать!" Он незаметно подмигнул Джейран, стараясь приободрить ее.

Так как Минасолтан не было во дворе, женщины обращались к Сеиду Азиму:

– Ага, да буду я жертвой твоего предка...

– Да буду я твоей жертвой, Ага! Пусть все беды твоего сыночка Мирджафара-аги войдут в мой правый глаз... Дай и мне на один лаваш.

– Дай, Джейран... Обеим дай... Раздели оставшееся...

– А мы?..

– На сегодня есть, сегодня поедим. А завтра, как мама говорит: "Аллах милостивый падишах!" Хоть наш Ширин на падишаха не похож... Как все, так и мы...

– Я...

– Я уже все сказал, Джейран... Если у соседей дети заснут голодными, будут плакать, и у меня, и у тебя кусок в горле застрянет, не то что хлеба, даже масла... Дай, дай им... Нас с тобой и без того народ своими подношениями кормит, пусть аллах народу и дает прежде всего.

Минасолтан вышла во двор, когда происходил дележ муки. Она без слов поняла все. Наклонилась молча над скатертью, отделила от уже распределенного по две полные горсти и только тут сказала:

– Про меня, я вижу, вы забыли... У меня тоже дети есть...
– И ушла в дом с остатками муки.

Сеид Азии и Джейран не могли удержаться от смеха... Этот поступок всегда щедрой и ласковой женщины прозвучал укором сыну, как будто она сказала: "Если ты, отец, не можешь позаботиться о своих детях, я сама о них позабочусь! Разве мои - не дети?!"

... Да, это был известный в истории "год большого голода".

В тяжелом положении семья Сеида Азима оказывалась довольно часто. Кредиторы требовали денег, бакалейщики, мясники, хлеботорговцы отказывались продавать в долг. Он часто вынужден был обращаться к ростовщикам, закладывая то, что тот соглашался брать под залог, иногда даже пенал с письменными принадлежностями поэта...

Сегодня пожелтевшие лица детей окрасились румянцем сытости и счастья. "Хорошо, сегодня - Ширин Абдулла нас накормил, а завтра? Богатство - у богатых, щедрость - у бедняков..." Жизнь моего поэта целиком зависела от пожертвований, а в "год великого голода" жертвователей становилось все меньше и меньше, и сегодня он вернулся из Лангебиза и Биджова с пустым хурджином...

Когда на рассвете Минасолтан вышла во двор после утреннего намаза, она увидела у ворот маленький мешочек. В нем была мука. Кто бы это мог принести? Снова Ширин? Нет, непохоже, ведь он приносил только вчера, а о том, что они все раздали, он еще не успел узнать... Минасолтан бережно отсыпала немного белой муки. Сегодня она сварит детям пшеничную кашу.