И потом, куда мне возвращаться? В свое время для меня там развесили фонарики с теплым нежным светом – я их оборвал. Мой путь усыпали лепестками первого чувства – я их растоптал. Мне доверили на сохранение лучшие годы – правильно: я их промотал. И к кому мне после этого проситься? Когда светофор превращает зеленую ягоду в желтую, а желтую в красную – это нормально. И запустить процесс распада вспять ему тоже по силам. В жизни же это заканчивается красно-желто-зеленым отвращением…

Но сына я вам в обиду не дам. Разнесу к чертовой матери весь ваш наркоконтроль, но вы его не получите! Вот только оденусь, попью чайку – и не получите.

«Ах, Леха, Леха!.. – думал я, шагая через мост. – Вот ты и дорос до государственного к тебе интереса. Я в твои четырнадцать о таком и не мечтал…»

Вчера была Пасха. Река – небо, небо – река. Облака по голубому, словно льдины. Льдины по синему, как облака. Радуйтесь, блики ликования, распевайте акафисты, аллилуйствуете! Христос добирался до нас восемьсот лет, а мы сейчас к нему за четыре с половиной часа, после чего жалуемся, что благополучно добрались…

К половине одиннадцатого я был на месте. Пришел пораньше, как договорились, чтобы заранее обсудить с сыном ситуацию.

– Ну, пойдем на улицу, – обнял я его, уводя от казенного аскетизма. – Рассказывай, что почем и как дело было.

Достал сигарету и закурил. Сын поморщился.

– Что, неужели не куришь? – поддел я его.

– Не дождешься.

И это мне знакомо. Сигарета – первый знак мужского значения. Для многих часто и последний. Может, курит, да не хочет расстраивать?

– Как мама?

– Похудела.

– Не мама похудела – платье поправилось! – нравоучительно сообщил я. – А чего похудела?

– Не знаю.

– Ну, значит, весна. Я тоже, брат, похудел, – предъявил я лопающийся пояс брюк. – Ладно, давай рассказывай.

Выяснилось, что сын поперек отца и божьего духа влез в историю с тремя неизвестными. Были два его одноклассника, которым Ванька Сомов, шустрый молодой человек четырнадцати лет из их же класса, предлагал таблетки. Какие и зачем – все, само собой разумеется, знали. Какие же еще таблетки могут предлагать в школе? Это, знаете ли, и первокласснику известно. Так вот, они сообщили об этом Лехе, а тот, в свою очередь, поделился с классной. А та, не будь дура, доложила директору. А тот, не будь дурак, накатал заяву в этот самый наркоконтроль. Когда стали разбираться, то те двое, кому это предлагалось, от всего отбоярились, и оказался мой сын рыжим и честным, а таких, как известно, правосудие любит пользовать и сзади, и спереди. Кроме того, взбеленилась успешная, горластая мамашка Ваньки Сомова, грозя затаскать нас по судам за поруганную честь своего недоноска. Ну, не суки ли?

Телефон в кармане попросился наружу по нужде.

– Вы уже встретились? – спросила нас мать моего сына.

– Все в порядке, не волнуйся.

– Он тебе все рассказал?

– Да, во всех подробностях.

– Ну, и что ты думаешь?

– Вот дырку они от бублика получат, а не Шарапова! – от все души пообещал я и показал телефону руками, как это будет делаться.

– Хорошо, спасибо, – культурно поблагодарила жена. – Побудь с ним потом, если сможешь.

– Обязательно смогу, не волнуйся.

И мы двинулись на допрос. Сунулись было в кабинет, но там было занято, и нас попросили подождать. Пока ждали, я косился на сына, украдкой разглядывая его упрямый профиль. Весь в мать. Моего ничего не проглядывает. Может, и хорошо. Бог даст, не будет кобелизмом мучаться. Как быстро и бурно он меняется! Грядущее возмужание гонит с лица остатки ребячества, последние следы сказки пасуют перед застывшей наготове усмешкой. Прыщики на щеках у носа, черная пушистая полоска над губой. Дорогой ты мой, куда же ты так спешишь!

Я вдруг вспомнил его маленького, радостно-косноязычного, одолеваемого непослушными словами.

"Очень больно болит!" – жаловался он мне, показывая на сбитую коленку.

"Мы его сделали, мы его стукнули 400 раз!" – хвастался он, победив мальчишку со своего двора.

"У меня так температуры много!.." – говорил он мне по телефону, болея гриппом.

"Сегодня холодно градусов!" – заглядывал он в зимнее окно.

"Этот шум мне даже в ухо попадает!" – рассказывал он про ремонт в соседней квартире.

"Почему ты так долго проснулся?" – спросил он как-то раз, дозвонившись до меня, развратного, в середине дня.

Однажды летом я его спросил:

"Какую ягоду ты ел на даче?"

"Не знаю…" – поник сын.

"Ну, какую? Ну, черную смо…"

"Смалину!" – подхватил он…

Я вспомнил, как мне его вручили на выходе из роддома – белый конверт с неведомым посланием внутри. Жена откинула накидку, и мне предстал мой сын – серьезный, спящий, слепой, в истинно первозданном, божьем виде. Моя надежда, мой завтрашний день.