И еще одна ночь прошла в кутеже.

— В армию уходишь? Это, по-моему, прозаично и скучно, — лепетала захмелевшая Нэльчик. Люсик возражала:

— Брось ты свою теорию обреченности! Возможно, Богик попадет в морской флот. Будет ходить в заграничные плавания. Он увидит свет. Парамарибо, Сидней, Монтевидео! Эх, почему я не родилась мужчиной! Здесь мы прозябаем. Жизнь там! — она резко и значительно показала рукой выше голов собеседников. Ей не возражали…

— Вы призываетесь в пограничные войска, — стройный майор пожал Богдану руку. — Поздравляю, товарищ Верескун. Вас ждет, не скрою, трудная, но почетная служба. Верю, оправдаете высокое доверие народа.

Да, майор, прибывший за молодым пополнением, верил парням, призванным служить на границе. У всех у них были примерно одинаковые биографии, которые излагались на полстранице; школа, год работы или учебы, комсомол. Не отличалась она ничем по документам и у Богдана Верескуна. Школьная и комсомольская характеристики положительные. Родители судимости не имели, за границей из родственников никто не проживал. Формально не было никаких оснований не призывать Верескуна на службу в пограничные войска. А то, что случилось с ним за короткий срок в большом портовом городе, осталось тайной, покрытой мраком. Ее Богдан никому не раскроет. Все это в прошлом. Оно, думал Верескун, забудется.

Вскоре родители получили от молодого солдата первое письмо: «Вот я и в армии. Сразу узнал ее „прелесть“. Гоняют день и ночь. В ушах чуть не лопаются перепонки от команд. Сержанты нам попались горластые и злые. Им нельзя сказать против слова, сразу дают наряд вне очереди. Несколько раз был рабочим по кухне, чистил картошку. Чистить надо много, а она грязная и корявая. Дважды убирал в туалете. Противно, но что сделаешь? Кормят здесь однообразно, чаще дают на второе каши разные. Я их дома терпеть не мог. Выпивать не разрешают даже по праздникам. Будете слать посылку, водку не кладите — отберут. Вообще лучше присылайте деньги. Посылки здесь принято делить на всех. Сейчас я на учебном пункте. Ходим везде строем, даже в столовую, да еще хочешь-не хочешь — заставляют петь песни. Спать раньше отбоя не разрешают, а после подъема бегаем, как сумасшедшие. Все сутки разбиты на распорядок, и от него — ни на шаг. Да, со мной вместе служит Вовка Литвиненко, мой бывший одноклассник. Я его в школе не очень любил. Здесь он здорово выслуживается. Уже получил благодарность. Вы думаете за что? За добросовестное отношение к служебным обязанностям. Ха-ха! Все! Кричат. Бегу строиться…»

В этот же день семью Верескунов навестила мать Владимира Литвиненко. Она принесла письмо своего сына и с радостью сообщила, что Богдан и Володя служат вместе. Письмо прочитала вслух:

«…Вот я и солдат. Выдали нам форму (хлопчатобумажную и парадную), личное оружие и зеленые погоны. Надели мы форму с гордостью. Сразу все изменились, друг друга на первых порах не узнать. Хлопчатобумажная на нас сидит пока не совсем ладно, потому что она новая и носить мы ее еще не научились. Но парадную, кто ни примерит — прелесть! Пришлю фотокарточку — посмотрите. Удивительная вещь — на „гражданке“ я не замечал за собой медлительности. Она мне не мешала. Здесь же нерасторопность видна на каждом шагу. И еще я заметил, что выносливость солдата не имеет предела. Можно долго-долго быть на ногах, спать иногда только по четыре часа в сутки, а потом — опять на ногах, и ничего — жив и здоров. А главное я понял, что мне без армии обойтись было нельзя — здесь из меня сделают настоящего мужчину. Физически уже окреп, чувствую, что мои мышцы наливаются свинцом. Стал я стройнее, подвижней и внимательней. Ем с большим аппетитом, успел поправиться на два килограмма. Если пойдет так дальше, через год превращусь в богатыря.

Командиры у нас строгие, но справедливые и заботливые. Это очень заметно. После учебного пункта нас отправят на границу. Ждем с нетерпением этого дня. А ведь это здорово — охранять государственную границу СССР! Такое доверяют не всем.

Сообщаю еще одну приятную весть. Здесь же служит мой одноклассник, Богдан Верескун. И хотя нам не довелось подружиться в школе, приятно служить с таким товарищем — есть о чем поговорить, есть что вспомнить. Хорошо, если попадем с ним на одну заставу. Сейчас сидим в Ленкомнате. Он тоже пишет письмо.

Завтра у нас волнующий день в солдатской жизни — принимаем военную присягу. Другими словами — даем торжественную клятву на верность Родине. Присягу выучил наизусть. Какие в ней емкие, берущие за душу слова. А вот от этих мурашки по спине бегают:

„Если я нарушу мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся“.

Личное время истекает. Кончаю. Пишите больше о себе, о нашем замечательном городке…»

Это крохотное селение с несколькими одноэтажными зданиями, обрамленное кирпичным забором с широкими воротами, походило издали на многие другие, разбросанные в разных уголках страны. Расположенное вдали от крупных населенных пунктов, оно на расстоянии напоминало или геологическую базу, куда время от времени съезжаются геофизические и сейсмические партии, или только что обосновавшийся животноводческий совхоз. Протяжное конское ржание и неровное урчание трактора усиливали впечатление, что здесь располагается именно сельскохозяйственная организация.

Вот послышался звонкий собачий лай и, словно он послужил тому сигналом, застрекотали автоматные очереди.

Все это рассеивало прежние впечатления и приводило к реальной действительности — молодые солдаты подъезжали к пограничной заставе. Над ней рельефно возвышалась наблюдательная вышка. В общей гармонии звуков теперь вызывало недоумение урчание трактора.

Но приблизившись к заставе, солдаты убедились, что и эта мирная машина здесь выполняет ту необходимую функцию, которая в общем комплексе зовется охраной государственной границы СССР — трактор разрыхлял широкую ленту вспаханной земли, называемую контрольно-следовой полосой.

Молодые воины еще на учебном пункте узнали, что днем и ночью, в любое время суток, в любую погоду следуют вдоль нее пешком, верхом или на машине пограничные наряды — неусыпные часовые границы. Ничто не минует их внимательного глаза, не останется неуслышанным малейший подозрительный шорох, посторонний звук.

Контрольно-следовая полоса — это глаза и уши пограничников. Как по строчкам раскрытой книги, читают по ней дозоры все, что успело отметиться на разрыхленной ленте от одного осмотра до другого. Опытный пограничник безошибочно определит, какое животное, в какую сторону и когда проследовало по полосе, отличит настоящий след от ухищренного. И если случится, что через нее пройдет незваный гость, встрепенется застава под резкой и бодрящей командой «В ружье!». Вмиг покинут люди теплые постели, не досмотрев свои короткие сны. Лязгнут затворы автоматов, быстро протопают по двору солдатские сапоги, прогарцуют за ворота конники, и на заставе наступит та тревожная тишина, которую пограничники называют напряженной и громкой.