— Вы разочаровываете меня гораздо больше тем, что говорите это с таким лицом.

— Но, в конце-то концов, зачем это нужно, непременно становиться писателем? — продолжал молодой человек. — Это такая жалкая, такая жалкая доля!

— Я вас совсем не понимаю, — сказала Мэриан Фэнкорт, и лицо ее сделалось серьезным.

— Ну если, скажем, сравнить его с человеком дела, с тем, который испытал на себе все то, о чем мы только пишем.

— Но что же такое искусство, если не жизнь — вы сами понимаете, что я говорю о настоящем искусстве? — спросила девушка. — Мне думается, что это-то и есть настоящая жизнь: все остальное так нелепо!

Пол Оверт рассмеялся.

— Это ведь так интересно встречать столько знаменитых людей, — продолжала она.

— Думается, что да; но ведь для вас же это не ново.

— Как не ново, я никогда никого не видела, я ведь всю жизнь прожила в Азии.

— Что же, мало разве в Азии примечательных людей? Разве вы не управляли в Индии провинциями, и не было у вас там разве пленных раджей и данников-принцев, прикованных к вашей колеснице?

— После того как мне пришлось бросить школу, чтобы туда поехать, я все время была там с отцом. Жилось нам чудно, мы были одни на целом свете! Но вокруг не было никакого общества, а для меня это самое важное. Никаких картин, никаких книг, разве что самые скверные.

— Никаких картин? Как? А разве сама ваша жизнь в Индии не походила на картину?

Мисс Фэнкорт обвела взглядом чудесную галерею, в которой они сидели.

— Ничего, что могло бы сравниться вот с этим. Я обожаю Англию! — воскликнула она.

— Ну, конечно, я вовсе не отрицаю, что здесь нам надо кое над чем потрудиться.

— Она еще и до сих пор остается нетронутой, — сказала девушка.

— Это что, мнение Сент-Джорджа?

В вопросе этом сквозила едва заметная и, как ему казалось, вполне простительная ирония, которой девушка, однако, не почувствовала и приняла все за чистую монету.

— Да, он говорит, что она нетронута, по сравнению со всем остальным, — ответила она совершенно серьезно. — Он рассказывает о ней столько всего интересного. Послушаешь его, так действительно хочется что-то делать.

— Мне бы, наверно, тоже захотелось, — сказал Пол Оверт, отчетливо ощущая в эту минуту и смысл сказанного, и чувство, которое ею владело, равно как и то, как воодушевляюще звучал этот призыв в устах Сент-Джорджа.

— О, вам… можно подумать, что вы ничего не сделали! Как бы я была рада послушать вас обоих вместе, — воскликнула девушка.

— С вашей стороны это очень любезно, только у него ведь свой собственный взгляд на вещи. Я склоняюсь перед ним.

Лицо Мариан Фэнкорт сделалось на минуту серьезным:

— Вы считаете, что он настолько совершенен?

— Далек от этой мысли. Среди его последних книг есть такие, которые кажутся мне ужасно плохими.

— Да, конечно… он это знает.

— Как — знает, что они мне кажутся ужасно плохими? — изумился Пол Оверт.

— Ну да, во всяком случае, что они не такие, какими ему хотелось бы их видеть. Он сказал, что ни во что их не ставит. Он мне такие удивительные вещи рассказывал — он такой интересный.

Пол Оверт был поражен, когда узнал, что знаменитый писатель, о котором они говорили, был вынужден сделать столь откровенное признание и унизил себя, сделав его невесть кому: ведь, как ни прелестна мисс Фэнкорт, все-таки это совсем еще юная девушка, которую он повстречал случайно в гостях. Но именно таким было в известной мере и его собственное чувство, которое он только что высказал; он готов был простить своему старшему собрату все его погрешности не потому, что не дал себе труда углубиться в его романы, но как раз потому, что он в них внимательно вчитался. Его благоговение перед ним наполовину состояло из нежного чувства, которое он испытывал к тем наскоро наложенным штрихам, к которым — он был в этом уверен — сам писатель относился наедине с собою крайне сурово и за которыми скрывалась некая трагическая тайна его личности. У него должны были быть свои основания для этой психологии a fleur de peau [3] — и основания эти могли быть жестоки; и от этого он только становился еще дороже для тех, кто его любил.

— Вы возбуждаете во мне зависть. Я сужу его, я нахожу в нем недостатки, но… я люблю его, — решительно сказал Оверт. — И то, что я в первый раз в жизни его вижу, для меня большое событие.

— Как это важно, как это великолепно! — вскричала девушка. — Как я буду рада вас познакомить!

— Если это сделаете вы, то лучшего и не придумать, — ответил Оверт.

— Он хочет этого так же, как и вы, — продолжала мисс Фэнкорт, — только до чего же странно, что вы до сих пор еще не знакомы.

— Не так уж это странно, как может показаться. Меня столько времени не было в Англии, за последние годы я несколько раз уезжал.

— И, однако, вы пишете о ней так, как будто безвыездно здесь жили.

— Может быть, как раз потому, что я уезжал. Во всяком случае, все лучшие куски написаны за границей, и притом в самых печальных местах.

— А почему же в печальных?

— Да потому, что это были курорты, куда я возил мою умирающую мать.

— Умирающую мать? — с участием прошептала девушка.