Евгения спускалась вниз, намеренно сдерживая шаг. Возможно, прав Рашил, который говорит, что царь уже не в том возрасте, чтобы носиться по стране, как конь по скаковому кругу. Эта кровная вражда в Готаноре — вопиющий случай, из ряда вон, но даже ради него не стоило самому ехать туда. Пожалуй, пришла пора остановиться, оглядеться и сесть на трон, который все-таки стоит здесь, в Киаре. Пускай отныне спешат другие.

Гонцы, отдыхавшие за столом в Большом зале, завидя царицу поспешили к ней.

— Меня прислал Бронк Калитерад, госпожа, с секретной почтой.

— А я из Рос-Теоры. Велено немедля переслать письмо повелителю.

— Хорошо. Отдыхайте.

Евгения опять поднялась в верхние комнаты. Письмо из Матакруса отчего-то внушало ей тревогу. Она прочтет это письмо сама, прежде чем отправить его Халену. Но сначала следовало ознакомиться с посланием Бронка.

В комнате, где ровно пять лет назад Бронк рассказывал Сериаде о красотах Островов, находились сейчас Эвра и Лива. Первая что-то писала за столом, вторая играла с молодым гончим псом. Евгения села в кресло, сломала печать на конверте. В сложной обстановке Этаки Бронк по-прежнему чувствовал себя как рыба в воде. Царь Процеро был все еще жив, хотя ненависть к нему собственного народа, казалось, давно перешла все границы. Калитерад писал, что Процеро давно не выходит из своих покоев и кое-кто даже подозревает, что его давным-давно прикончили немногие приближенные рассы. Но сам Бронк так не считал. Шедиз полон озлобленных военных, готовых броситься на первого встречного. Как на беду, Галафрия вступила в войну с кочевниками — обитателями бескрайних южных степей. Там, по слухам, появился новый вождь, которому мало своих земель. Это еще больше накалило обстановку в Шедизе. То тут, то там вспыхивают междоусобицы, даже в Этаке никто не может быть спокойным за свою свободу и жизнь. «Я нахожусь в непростом положении, — писал Бронк. — С одной стороны, мне следовало бы усилить охрану, так как здесь даже полномочный посол дружественной державы не может рассчитывать на безопасность; с другой стороны, увеличение моего военного сопровождения может спровоцировать недовольство местной офицерской клики, и я не уверен, что мне удастся их улестить. Все идет к тому, что в самое ближайшее время здесь случится бунт. Царь сам загнал себя в ловушку, сам воспитал зверей, которые теперь готовы его загрызть, если еще не загрызли. Есть как минимум три военачальника, готовых бороться за власть. Нас ожидают интересные события. Я пока остаюсь в Этаке, но при первых же признаках грозы переберусь поближе к границе. В столице у меня достаточно глаз и ушей, так что недостаток информации нам в любом случае не грозит…»

Евгения отложила письмо. Проблемы шедизцев ее мало волновали, гораздо больше она переживала за Бронка, который, похоже, считал наблюдение за тамошними событиями смыслом своей жизни. Она, его жизнь, стоит куда больше, чем весь Шедиз с его ошалевшими от деспотии солдатами, думала царица, разрезая второй конверт. В этом письме, подписанном начальником канцелярии Шурнапала Пасесертом Трантианом, было всего несколько строк, но они прозвучали, словно гром с ясного неба. Евгения замерла, широко раскрытыми глазами снова и снова перечитывая невероятную, ужасную новость. В комнате по-прежнему было тихо, лишь весело взвизгивала собака, но девушки, хорошо знавшие свою госпожу, тотчас почувствовали, что что-то не так. Лива отпустила пса. Он продолжал ластиться к ней, она оттолкнула его. Эвра отложила бумаги.

— Что случилось, госпожа?

— Это… это… Несчастье, — наконец выговорила Евгения. — Амарх погиб.

Лива вскрикнула. Эвра продолжала смотреть на царицу, крутя в пальцах перо.

— Амарх погиб, — повторила Евгения. — Убит на границе с Галафрией… — она посмотрела на дату, — меньше месяца назад. Бронк, написавший свое письмо шесть дней назад, еще не знал об этом.

Она трясущимися руками затолкала обе бумаги обратно в конверты, нагрела на свече чашечку с сургучом, капнула на срезы и приложила свою печатку. Затем она ринулась вниз, в караульную, и велела начальнику стражи Зенгуту немедленно отправить письма в Хадару.

Амарх Хиссан! Ему было… теперь уже было! — сорок два года. Могучий воин, отважный и ловкий, не боявшийся ничего на свете! У него остался всего один сын — в просвещенной Рос-Теоре цари не рискуют обзаводиться кучей наследников, — но тому нет еще и двенадцати лет. А царю Джавалю уже за семьдесят, он очень болен и утомлен полувековым царствованием…

— Ну что ж, — сказал Пеликен, когда Евгения принесла в казарму эту горькую новость. — Амарха жаль, очень жаль. Пусть станет он первым воином в подводном царстве теней! Однако у него есть наследник. Царь Джаваль протянет еще лет пять, как раз до того времени, когда мальчика можно будет возвести на трон. Может быть, царь проживет еще дольше — теперь, когда Амарх не будет без конца расстраивать его своими выходками.

— Однако никто не поручится за политику молодого государя, — возразила Евгения. — Он слишком юн, чтобы править сам, а в Шурнапале полно ушлых вельмож, готовых давать советы себе во благо. Я знаю жену Амарха — она не способна управлять даже собственным домом, не говоря уж об огромной стране. Теперь никто не поручится за спокойное будущее.

— А ты, моя госпожа, не можешь приглядеться как следует — вдруг увидишь, что там, за чертой настоящего? Иногда у тебя получается.

Она покачала головой.

— Нет, Пеликен, не могу. Будущее скрыто от меня.

— Будем ждать Халена, — заключил он. — Царь решит, что делать. Но войне быть, это точно.

Евгения испуганно посмотрела на него. Ей не пришло это в голову сразу, но он был прав. Матакрус не прощает оскорблений. А поскольку дом Фарадов связан с Хиссанами узами родства, Хален, несомненно, присоединится к ним в походе мести.

Царь прибыл через несколько дней. Он был бледен, под глазами появились мешки. Амарх был не только его братом — другом и товарищем по битвам. Сразу после получения печального известия он отправил в Рос-Теору письмо с соболезнованиями и предложением визита, а также просил рассказать подробности случившегося. Но к тому моменту, как пришел ответ от Джаваля, в Киаре уже получили послание Бронка. А несколько часов спустя в замок прибыл придворный из Красного дома, привезший сообщение самого Процеро.

«С теплых берегов океана южные степи кажутся нам далекими, как луны, — писал Бронк, — но отсюда, из Этаки, до границы с Галафрией всего двести тсанов. Это страна равнин и медленных рек. Люди здесь живут бедно, ловят рыбу, растят овес, который, впрочем, никогда не дает хорошего урожая, да бьют птицу и зверя в холмах. У Галафрии нет ясно определенных рубежей с юга, и на земли галафрийцев постоянно забредают кочевники из степей, что тянутся на тысячу тсанов до самой южной оконечности континента, где, говорят, даже летом холодно. Зимой там лежит глубокий снег, осенью и весной колеснице не проехать по грязи, и только летом земля становится проходима. Там пасутся конские табуны в тысячи голов и такие же стада оленей. Там живут сотни дикарских племен, большинство их названий даже галафрийцы никогда не слыхали. Они знакомы лишь с ближайшими из них, — теми, что летом нападают на их земли и уводят рабов, а зимой приходят в поисках пищи. Эти люди не похожи на нас даже больше, чем дикари северо-запада. У них светлые глаза и волосы белые, будто седые, даже у детей.