– Там много золота! Смотри, какие купола!

– А зачем? – спросил пришелец.

– Что «зачем»? – не понял Михалыч.

– Зачем золото?

– Но это же храм! – удивился бомж.

Новичок усмехнулся.

– А разве, чтобы обратиться к Богу, нужно золото?

– Нет, но…

– Господь внутри нас, – сказал пришелец. – Мы можем разговаривать с ним, где угодно. Зачем же для общения с ним золото? Или вы считаете, что Господь – взяточник?

– Не кощунствуй! – воскликнул «хромой».

– Я всего лишь спросил, – невозмутимо ответил седой. – Ты ведь можешь поговорить с Господом вне храма?

– Как это? – удивился Михалыч.

– Подумать о нем. Обратиться внутренним взором к нему. Помолиться.

– Здесь?

– Да, здесь. Или вон там, чтобы никто не мешал.

– Наверное…

– Если Господь в сердце твоем, если ты веруешь в него, если твои слова искренни, услышит ли он тебя? – спросил незнакомец.

– Наверное, да…

– Тогда зачем золото?

– Так принято…

– Принято кем?

– До нас…

– Когда люди только принимали веру Христову, когда их преследовали за это, они молились в пещерах. Там не было золота. Значит ли это, что они были хуже вас?

Нищие не знали, как отнестись к словам незнакомца. С одной стороны, он был добр и двоим из них помог, а с другой, говорил вещи странные… Возразить ему было трудно, а хотелось: то, что говорил седой, противоречило тому, к чему они привыкли. Они молчали, испытывая неловкость и смятение.

Именно в это растерянное молчание ворвалось утиное кряканье – громкое, требовательное, нахальное. Распугивая транспорт, на Волхонку ворвалась полицейская машина. Следом за нею неслись два черных мерседеса с тонированными стеклами. У храма авто остановились. Правая передняя дверца у первого мерседеса распахнулась, из машины выскочил молодой мужчина спортивного сложения в темном костюме, белоснежной сорочке с галстуком и открыл заднюю дверцу. Из второго мерседеса выскочили еще трое мужчин очень похожие на первого, окружили появившуюся в проеме ногу в сверкающем черном ботинке. Один из охранников наклонился, и на тротуар ступил человек в длинной черной рясе, в белом головном уборе с изображением трех шестикрылых Серафимов. Сверху убора крепился крест. Мужчина опирался на посох с позолоченной ручкой. Оглядевшись, священнослужитель неторопливо двинулся в сторону храма. Один охранник шел впереди, один – сзади, двое – по бокам.

Нищие подобрались, засуетились, подступили ближе к калитке, немигающим взором следили за каждым движением важного духовного лица. Когда он приблизился, нищие стали отвешивать поклоны и неистово креститься. Важное лицо повернулось к ним, трижды осенив их крестом, отчего нищие стали кланяться еще ниже и еще неистовее креститься.

– Кто это? – спросил седой, когда важное лицо скрылось в храме.

– Это же патриарх! – воскликнула та, у которой была экзема.

– Первосвященник?

– Глава Русской Православной Церкви!

– А что он делает? – снова поинтересовался седой.

Все недоуменно посмотрели на мужчину в оливковой куртке.

– Как «что»?! – удивился Михалыч.

– Ну, что он делает? – повторил свой вопрос седой.

– Служит Богу! – сказала исцеленная от глаукомы.

– И как он это делает?

Нищие смотрели на пришельца, не понимая, то ли притворяется, то ли на самом деле хочет понять то, что знают малые дети.

– Служит службу, – пояснил «хромой».

– Как?

– Читает проповеди, возносит хвалу Господу…

– И все?

– Управляет патриархией.

– А как управляет?

– Как, как! – разозлился «хромой». – Подписывает бумаги, дает указания, следит за порядком…

– И что, все священнослужители – его подчиненные?

– Ну да! – сказал «хромой».

– Все-все?

– Ну да.

– В таком случае это не церковь. Это министерство. А ваш патриарх – министр!

Нищие переглянулись.

– Патриарх – наместник Бога! – воскликнул Михалыч.

– Да? – удивился седой. – А кто его назначил?

– Собор.

– Так не может быть, – возразил седой. – Наместника Бога может назначить только Бог!

– Ты что, дурак?! – не выдержал «хромой».

– Почему? – невозмутимо отреагировал седой.

– Как же его Бог назначит? Его же никто не видел!

– Ты не веришь в Бога? – спросил седой.

– Почему не верю? Верю!

– Как же ты веришь в то, чего не видел?

– Он потому и Бог, что его никто не видел.

Незнакомец широко улыбнулся, словно учитель на уроке, услышав милую глупость ученика.

– Ты ошибаешься, друг мой! Он Бог не потому, что его никто не видел. Он Бог потому, что мы чувствуем: он есть!

– Хорошо журчишь, – заметил Михалыч. – Но объясни мне: как тот, кого я только чувствую, должен назначить патриарха? Он что, указ должен подписать? Или как, мать его ети!

– Господь никого не назначает. Ему это не нужно.

Четыре пары глаз впились в пришельца. Нищие пытались ухватить мысль новичка, но это удавалось плохо. Яков облизал пересохшие губы, та, что излечилась от глаукомы, лихорадочно крестилась.