Шрифт:
– Почему на гобелене именно тигры? – спросил Чумной Доктор с первого ряда.
Она моргнула, но не подала виду, что удивилась:
– Потому что я буду рассказывать о тигре.
– А почему о тигре?
– А почему бы и нет?
Доктор покачал головой.
– Я знаю, почему ты не заболела.
– Отчего ж?
– Ни одна бацилла не выживет в тебе. Она подохнет от скуки и тоски прежде, чем ты почувствуешь хоть какие-то симптомы.
– А вы научились шутить, госпожа Смерть.
Доктор дернул головой, словно хотел что-то сказать. Но она успела закрыть глаза:
– В небесах или глубинахТлел огонь очей звериных?Где таился он века?Чья нашла его рука?Что-то зашуршало там, в мире за закрытыми глазами.
Она разлепила веки.
Человек, весь замотанный в тряпье, тяжело опираясь на клюку, ковылял через площадь к сцене. Добравшись до ближайшей скамьи, он тяжело упал на нее, но тут же поднял голову. И, кажется, приготовился слушать.
– Что за мастер, полный силы,Свил твои тугие жилыИ почувствовал меж рукСердца первый тяжкий стук? —продолжила она.
Люди.
Люди шли сюда.
Каким-то образом почуяв, прознав – они шли сюда.
Шли за искусством, шли к искусству – забыв про мор и чуму.
Ковыляя, помогая себе палками, поддерживая друг друга – они шли сюда.
Что за горн пред ним пылал?Что за млат тебя ковал?Кто впервые сжал клещамиГневный мозг, метавший пламя?Чумной Доктор не находил себе места. Словно каждый вновь пришедший человек выталкивал, выпихивал эту птицеобразную фигуру, изгонял прочь. Доктор появлялся то на одном, то на другом ряду, иногда даже пытался метнуться к выходу с площади, но, будучи приглашенным, не мог покинуть ее.
А когда весь купол звездныйОросился влагой слезной, —Улыбнулся ль наконецДелу рук своих творец?Гобелен за ее спиной зашевелился. Сначала медленно и едва ощутимо, потом все сильнее и сильнее, пока не заходил ходуном, словно под порывами пустынного бурана. И среди движения гобелена она чувствовала и еще одно – рождение чего-то нового, могучего и великого.
Неужели та же сила,Та же мощная ладоньИ ягненка сотворила,И тебя, ночной огонь?И два огромных тигра, сплетя свои гибкие тела, в едином прыжке ринулись на Чумного Доктора.
И исчезли вместе с ним во всполохе света, рассыпавшись солнечными зайчиками.
Тигр, о тигр, светло горящийВ глубине полночной чащи!Чьей бессмертною рукойСоздан грозный образ твой? —тихо закончила она.
– Мама, мама! – мальчишка прыгал за окном, пытаясь подтянуться на подоконнике. – Мама!
– Что тебе? – мать подняла голову от гобелена.
– Мама! Мы нашли в овраге такое!
– Что – «такое»?
– Мама, иди посмотри! Мама, это здорово!
– Потом, хорошо? Вы же никуда это «такое» не денете?
– Нет! – мальчишка замотал головой. – Нет, мы спрячем это в наши сокровища!
– Вот и славно, – кивнула она. – А я потом как-нибудь совершу набег на ваши сокровища. Хорошо?
– Хорошо! – он еще пару раз подпрыгнул, а потом побежал обратно к оврагу.
Приятели толпились на краю, шумно обсуждая находку, валявшуюся у них прямо под ногами.
Старый плащ, перчатки, какая-то палка с крюком, поношенная сумка. Стеклянные линзы, странный кожаный чехол, истрепанная шляпа.
И еще «такое».
Череп.
Странный, не похожий ни на один виданный доселе. Чуть больше человеческого, с массивными костями. И, видимо, очень прочный и тяжелый.
С вытянутыми челюстями, – как будто сложенными в клюв, – и огромными провалами глазниц. Словно останки гигантской птицы. Неведомой, страшной и чужой. Не из этого мира.
– Теперь уж стонов никакихИз этой кости не исходит,И сим единым не походитОна на черепы живых [3] —3
Дж. Байрон. «Стихи, вырезанные на чаше, сделанной из черепа».