Без малейшего намека на стук дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась темноволосая кудрявая голова Генри:

– Можно?

– Можно, можно, – усмехнулся Джек, сворачивая ненавистную карту, всю испещренную разнообразными карандашными росчерками и пометками, сделанными в процессе вычислений. Вслед за юношей в дверь протиснулся хмурый и недовольный Макферсон, которому он приветливо улыбнулся и снова посмотрел на Генри с веселыми искрами в глазах:

– В чем на сей раз ты провинился?

– В невыполнении вашего прямого приказа, капитан, – в темных глазах юноши сверкнуло довольно редкое при его покладистом характере выражение затравленного упрямства. Джек поднял бровь:

– Даже так? Интересно, и каким же образом?

– Отдав половину своего обеда нашему… кхм, господину бывшему подполковнику, – проворчал Макферсон, недовольно поглядывая на них обоих: ему и самому не слишком нравилась навязанная Рэдфордом игра, но, в отличие от Генри, он привык в точности выполнять указания начальства. – Капитан, вы ведь сами распорядились, чтобы…

– Совершенно верно, мистер Макферсон, – с трудом сохраняя невозмутимый вид, кивнул Джек. – Я с ним серьезно поговорю. Что-нибудь еще?

Слава Богу, ничего более значительного у слишком серьезно относившегося к своим обязанностям старого боцмана не произошло, и Джек с облегчением собственноручно захлопнул за ним дверь, после чего на пару секунд прижался к ней лбом в приступе беззвучного смеха и, приняв строгий вид, обернулся к по–прежнему неподвижно стоявшему у стола Генри.

– Это несправедливо, – тихо и необыкновенно серьезно проговорил тот. Веселье как рукой сняло – Джек шагнул к нему и привычно обнял за плечи:

– Я же уже говорил тебе, что твоя доброта ничем не поможет. Знаешь, что этот Дойли сейчас думает о тебе? То, что ты унизил его своей помощью, и только. – Юноша упрямо молчал, не поднимая на него глаз. – Чего ты добиваешься? Я очень, очень рад, что ты присоединился к нам и смог найти общий язык с командой, но ты ведь не думаешь, будто этого достаточно, чтобы стать пиратом?

– Не думаю. Просто мне казалось, что надо помогать своим товарищам, как ты сам и говорил, – по–прежнему тихо отозвался Генри. Рэдфорд закатил было глаза, но тотчас припомнил, что действительно сказал это пару недель назад в приступе чрезмерной разговорчивости, уже не раз и не два подводившей его в жизни. Мысленно ругнувшись, он попытался придумать какое-нибудь достойное объяснение своим словам, но, не найдя его, честно сказал именно то, что думал:

– Так если бы товарищам. А то – этому Дойли, будь он неладен…

***

То, что матросы пиратского корабля никогда не примут его как своего товарища, Эдвард понимал с самого начала. Понимал – но сперва ему это было просто все равно, а потом… впрочем, потом тоже. Безразличие ко всему вообще было необыкновенно полезно: стало легко и просто выполнять самую черную и грязную работу, вне очереди выстаивать полную ночную вахту по четыре и пять раз за неделю, а потом, пошатываясь от усталости, заваливаться спать в засаленный, пропахший солью и потом гамак, не слушая насмешливых или оскорбительных окриков. Эдди–Неудачник – обидное, но верное прозвище на редкость быстро приклеилось к нему, и спустя месяц он начал отзываться на него, будто на родное имя.

Пол камбуза, набранный из кое-как обструганных досок – видимо, первоначально здесь был один из трюмовых отсеков, пока пираты, по своему обычаю, не перекроили весь корабль так, как им пришлось по душе – был неимоверно грязным и жирным, и Эдвард с отвращением думал, что после едва ли получится дочиста отмыть руки. Мерзкое сало забивалось под ногти, пальцы щедро усеивали крупные и мелкие занозы – о, теперь он прекрасно понимал то злорадство, с которым Джек отправил его сюда… Отвратительнее всего было громкое чавканье кока, наблюдавшего за его работой тоже наверняка с издевательской ухмылкой – Макферсон в своем рвении заявил, что и ужина сегодня «господин подполковник» может не дожидаться. Оставались лишь поспешно сунутые ему Генри и теперь припрятанные за пазухой два сухаря – остальное, то, что Дойли не успел сразу убрать туда же, заметивший все боцман поспешил забрать. Сперва Эдварду и самому неимоверно хотелось швырнуть эту подачку в лицо наглому юнцу, но желание есть пересилило гордость, а теперь, отчаянно презирая себя, он все же не мог дождаться момента, когда удастся спуститься в темный трюм и там уничтожить, наконец, заветные сухари.

– Эй, ты долго там собрался возиться? Заканчивай давай, мне еще ужин на всю вашу братию готовить, – недовольно окрикнул его уже покончивший со своей трапезой кок. Эдвард стиснул мокрую тряпку побелевшими пальцами и хрипло ответил:

– Одну минуту, мистер Хоу.

– То-то же. Добро бы хоть мыл как следует, а то… – проворчал тот, гремя посудой. Смягчившись, порылся в одном из ящиков, стоявших у стены, и протянул Эдварду кусок вяленого черепашьего мяса: – На вот, держи. Опять, небось, без ужина останешься ведь…

– Благодарю, – с отвращением к самому себе принимая новую подачку, кивнул Дойли. Ее он, завернув в вытертый и потерявший всякий вид носовой платок, сразу же отправил за пазуху, к сухарям: во второй раз Макферсон вполне мог и отправить его в карцер, куда уже пару раз побывавшему там человеку совершенно точно не захотелось бы.

Слава Богу, на этот раз боцман ничего не заметил – или просто сделал вид, что не заметил: в сущности, он вовсе не ненавидел Эдварда и никогда не стремился как-то намеренно ухудшить его положение – разве что по прямому приказу капитана. Стоило бывшему офицеру опрокинуть за борт ведро с грязной водой и зачерпнуть свежей, как Макферсон без долгих речей отправил его в помощь Дэнни, Питеру и Эйбу – матросам, проверявшим припасы, вынесенные из нижнего грузового отсека, где разглядеть их качество при слабом свете фонаря не представлялось возможным.