— Ну, счастье твое, дай те горой, — сказал трубач, — что я тебя не поймал, я бы сделал из тебя мутовку [52] , не то заставил бы носом хрен копать!

— Что за счастье, — проворчал Ванька, — счастьем на скрипке не заиграешь, всякое дело мастера боится, а иной мастер дела боится!

— На копейку, что ли? — спросил квасник, выхватив стакан из-за пазухи.

— Пить так пить, — отвечал Ванька, подумав немного, — наливай на две!

Квасник налил, Ванька выпил, стянул у него же пятак, отдал за квас, да еще три копейки сдачи взял!

Гни сказку готовую, что дугу черемховую!

— Смотри, Демьян, не нажить бы беды, тройка наша храпит, того гляди — понесет!

— Понесет? — спросил Демьян, — а плеть на что?

— Да разве ты плетью держать станешь?

— Острастку задам плетью, так и вожжей слушать станут.

— Ой, Демьян, кобыла под гору побьет.

— Нет, разве я ее побью, так это скорей станется, — отвечал опять сват; а сам стегнет вправо, стегнет влево — рысак пошел через пни, через кочки, только держись, супонь да мочки!

Пристяжные в кольцо свиваются, из постромок порываются, глаза, словно у зверя, наливаются. Уснули, вздремнули, губы надули, а разбужу, подниму на ходули! Валяй, не страшно, будет на брашно — ой, ударю! Гни сказку готовую, что дугу черемховую!

Такими и иными, той же масти, проказами ремесла или художества своего прославился Ванька наш до того, что деды наши сложили про него сказку: О воре и бурой корове. Сказка эта вырезана в лицах, на лубке, не то на дереве, расписана широкою кистью медянкой, вохрой и киноварью Либо суриком; она продается в матушке Москве белокаменной, на Никольской улице, в книжной лавке Василья Васильевича Логинова, и начинается стихами: «Злоумышленный вор некий был, во многие грады для кражи ходил, и уже шельмован [53] был неоднократно, и то ему было невнятно!» В этой сказке в лицах, о воре и бурой корове наш Ванька играет лицо не бурой коровы, а вора. «Многие, — так продолжает сказочник, — ремесло его знали и ничего у него не покупали. Ванька об этом не плакал, не тужил, а чистые денежки удил да ловил. Но он таки не спускал, где трафилось, и товаров, у него дня не проходило даром. Случилось ему однажды через деревню идти и к крестьянину по пути ночевать зайти. У мужика была бурая корова, не дойная, так тельная, статна и здорова. „Корова моя, — подумал Ванька, — все дело в том, чтобы ее увезти, да себе хлопот не навести“. Утро вечера мудренее, а у Ваньки на почине и пальцы подлиннее. Лег он, задремал, на заре встал, корову со двора согнал и под дорогой в орешнике привязал; а сам на рассвете воротился и лег, где лежал, словно ни в чем не бывал. По утру хозяин его разбудил, да тюри ему накрошил; Ванька за хлеб, за соль его благодарил, а хозяин, собираясь в город, его спросил: „А куда тебе, сват, идти! Пойдем вместе, коли по пути!“ Ванька сказал, что идет в ближайший град, а крестьянин тому и рад; надломили хлеба, богу помолились и вместе в путь-дорогу пустились. А Ваньке не хочется покинуть коровы, ну как пойти и прийти без обновы? У него, про случай, давным-давно с три короба затей припасено. Говорит мужику: „Ты, сват, меня здесь маленько обожди, не то я и нагоню, пожалуй себе, иди, а я по дороге у человека побываю, не засижусь, небось, только должка попрошаю — давно, признаться, он мне продолжился; хоть и скоро отдать раз десять побожился, хоть уж и не деньгами с него взять, а чем-нибудь, только бы захотел отдать. Правду же, сват, люди говорят: „Не дать в долг остуда на время, а дать — ссора на век!““ А мужик придакнул, говорит: „Иди, да скорей назад приходи; а я сниму лапоть с ноги, да погляжу, не то соломкой переложу — не помять бы ноги, беда бедой, как придешь в уездный город хромой!“ Ванька пошел, корову отвязал, и ведет, как свое добро, будто за долг ее взял. Мужичек наш на нее глядел, глядел и наконец, не утерпел, говорит:

— Ну, воля твоя, а это, волос в волос, бурёнушка моя!

А Ванька плут ему отвечает:

— Неужто похожая? Бывает, сват, бывает; чай, твоя — кости, мясо да кожа, да и моя тоже; напрасно сходство тебя в сомнение вводит; ты знаешь, и человек в человека приходит; корову эту я у мужика за долг взял — и то засилу застал: ходишь, ходишь, постолы [54] обобьешь, да с тем же опять и отойдешь! Ой, сват, послушайся ты моего слова простого, а стоит оно ей-ей, дорогого: не дашь в долг — остуда на время, дашь в долг — ссора на век!

— Что клепишь — говоришь и красно ты баешь, да коровы твоей от моей не распознаешь. А станешь ее дома держать, аль, может, поведешь куда продавать?

Ванька увидел, что мужик крепко что-то добивался, да и струсив, чтоб в городе кто не придрался, и вспомнив, что его там всякий уж знал, и потому ничего у него не покупал, сказал:

— Хотел бы продать, теперь денег мне нужно, время тяжелое, да только крепко недосужно; кабы ты, землячек, ее по рынку поводил, я бы тебя после благодарил, поставил бы тебе вина полкварты, назвал бы братом да обыграл бы в карты!

Мужик говорит:

— Пожалуй, я продам, а выручку, не бось, сполна отдам.

Ванька отделаться по добру рад, думает: „Господь с тобой, возьми корову свою назад; а я встану, благословись, пораньше да шагну куда-нибудь подальше, так тут ли, там ли, на поживу набреду, где-нибудь не только корову, и бычка уведу!“ Глядит, а крестьянин уже воротился, за свое добро да ему же поклонился; продал сам свою бурую корову, а денежки принес Ваньке на обнову. Ванька ему полкварты поставил, а себе сапоги да три рубахи справил. Мужичек наш пьет, попивает, а что коровушка его иокнула [55] , того и не знает! Наконец, он домой на село приходит, на двор поспешает, а хозяйка с детками его встречает, говорит:

— Ох, у нас дома крепко нездорово, пропала с двора наша бурая корова!

А детки ревут в два кулака, кричат:

— Тятя, хотим хлебать молока!

Тогда мужик наш заикнулся, запнулся, слова вымолвить не очнулся: сам шапку с головы снимает, из головы хмель вытряхает, умом раскидывает, гадает:

— О, детки, детки, и я с вами пропал! Я своей бурёнышки и сам не узнал! Была в руках, да меж пальцев проскочила — беда-бедовая по ком не ходила! Ах, куда мне, детушки, вас девать, у кого теперь станем молока хлебать!

А жена ему стала говорить:

— Как ни плакать, ни тужить, а гореваньем другой коровы не нажить, а тебя, старого дурня, вместо коровы не подоить!»

— Стой же, сват, стой, заморим мы свою тройку, едем мы с тобой не сблизка, а сдалеку, сказка кончена, вино кизильное подле боку, — станем да переведем дух, выпьем с тобой, рука на руку, сам-друг.

…По принятии лазарета Артамон Матвеевич назначил Емельяна Герасимовича бессменным дежурным с тем, чтобы ни шагу из лазарета.