А женщина вновь указала на регенерационную камеру.

«Какой-то страшный сон, — подумал Мандштейн. — Кошмарный, нереальный сон».

Он начал раздеваться. Камера загудела, извещая о готовности.

Мандштейн сел в нее и, заткнув уши, наложил дыхательную маску. Потом окунулся в теплую жидкость. Он ничего не видел и не слышал, с внешним миром его связывал только шланг для дыхания.

Вскоре Мандштейн полностью расслабился. И комплекс амбициозности, конфликтности, чувства вины, вожделений, неосуществленных желаний и идей постепенно начал распадаться.

Он еле проснулся, когда его вытащили из камеры. Сам он едва мог держаться на ногах, так что пришлось его поддерживать. Он получил одежду и заметил, что это была одежда еретиков, но догадался не задавать вопросов.

Но сам себя спросил: как же могло случиться такое? Наконец на его действительно безвольное лицо была натянута термопластическая маска. Судя по всему, он должен был вновь путешествовать инкогнито.

В холле аэропорта Мандштейн с удивлением обнаружил, что все надписи сделаны по-арабски. Где же он? В Каире? В Мекке? Или в Бейруте?

Для Мандштейна и женщины с искусственными веками был заказан отдельный салон. Во время полета спутница несколько раз пыталась задавать вопросы, но Мандштейн никак не реагировал на них, лишь изредка пожимал плечами.

Самолет совершил посадку на аэродроме Тарритаун. Наконец-то знакомая территория! Электронные часы подсказывали Мандштейну, что сейчас среда, 13 марта 2095 года, 9 часов 05 минут. Он вспомнил, что спешил домой накануне, во вторник. Интересно, что же он делал всю вторую половину дня во вторник и ночь со вторника на среду? Пятнадцать-шестнадцать часов совершенно выпали у него из памяти.

Когда они уже находились под куполом здания таможенного контроля, женщина прошептала:

— Идите в туалет, третья кабина, и смените там вашу одежду.

Мандштейн послушно направился к туалету и в указанной кабине нашел пакет, в котором оказалась его голубая ряса. Поспешно сняв зеленую одежду, Мандштейн натянул голубую, потом вспомнив о маске, сорвал ее и выбросил в унитаз. Сложил зеленую одежду, перевязал и, не зная, что с ней делать, оставил в туалете.

Когда он вышел, прямо к нему направился мужчина среднего возраста. С радостной улыбкой, протягивая руку, он воскликнул:

— Аколит Мандштейн!

— Да. — Мандштейн не имел понятия кто это, но руку пожал.

— Хорошо поспали?

— Я?… Да, конечно… — удивленно произнес Мандштейн. — Очень хорошо…

В следующий момент они обменялись взглядами, и Мандштейн, к своему удивлению, не смог вспомнить, зачем он ходил в туалет и что там делал.

Забыл он и о том, что был в какой-то арабской стране и носил зеленую рясу еретиков.

Он был уверен, что провел ночь в своей скромной комнате, хотя не совсем ясно, что же ему нужно здесь, на аэродроме, и как он сюда попал.

Однако это было не так уж важно.

Почувствовав голод, он купил в буфете аэропорта обильный завтрак и тут же, стоя, съел его. В десять Мандштейн был уже в общине, готовый исполнять свой долг. Около одиннадцати мимо прошел брат Лангхольт и сердечно поздоровался.

— Вас не очень взволновал наш вчерашний разговор, Мандштейн?

— Я… Я сделал из него выводы.

— Вот и хорошо! И не надо быть таким честолюбивым. Все придет в свое время. А теперь прошу вас спуститься вниз и проверить гамма-излучение.

— Хорошо.

Мандштейн поспешил вниз по лестнице и подошел к алтарю сбоку. Голубой Свет продолжал сиять — источник спокойствия и уверенности в мире беспокойства и неуверенности. Аколит вынул гамма-счетчик из ниши, где он хранился, и, просмотрев данные, записал их. Он вернулся к своим обычным обязанностям.

Вызов в Санта-Фе пришел через три недели. Это поразило руководство общины, как удар молнии. Наконец известие достигло и ушей Мандштейна. Его принес один из коллег.

— Тебя просят зайти в кабинет Лангхольта. У него начальник округа Кирби.

Мандштейн испугался:

— Зачем же я им нужен? Я же ни в чем не провинился…

— А разве я сказал, что у тебя будут неприятности? Какая-то важная новость. Они там очень взволнованы. Кажется, пришел приказ из Санта-Фе.

«Странно», — подумал Мандштейн и поспешил в кабинет Лангхольта. Кирби стоял у книжных полок. Он оказался настолько похожим на Лангхольта, что их можно было принять за братьев. Оба — высокие, худые, с аскетическими лицами, примерно одного возраста, серьезны. Чувство ответственности выражали не только их лица, но и во вся фигура.