Когда грохнул пушками и расцветил всё московское небо первый салют, Ната запрыгала и завертелась, хлопая ладошками:

– Папа стреляет! Папа!..

В этот час все трое Ратиковых были дома, стояли у окна - ждали неведомый тогда, непонятно какой салют, о котором объявили по радио. Сначала стремительно взлетел пучок разноцветных, светящихся шариков. Потом шарики эти стали похожи на букет красивых цветов, и в это время глухо ударили пушки.

Галина Фёдоровна отошла от окна и вытерла ладонью мокрые щёки. Она хотела сделать это украдкой, но Володя увидел всё и сказал:

– Мама, не надо. Увидишь - вернётся... Ната, не шуми.

Наташа не слушала брата. Она стояла теперь у окна, вспышки салюта разноцветными бликами ложились на её щёки, она изо всех сил хлопала в ладоши и кричала "ура!".

А Галина Фёдоровна уткнулась в угол и тихо плакала, скрывшись за спиной Володи. Он смотрел в окно на невиданную красоту и думал о том, что не может быть такой несправедливости: Ольга Олеговна живёт, а папа никогда не вернётся. Никогда... Он даже не мог такое представить, понять. Может быть, его не будет долго, очень долго. Но - ни-ког-да?

"Нет, этого не будет, - говорил себе Володя. И при этом, как восклицательным знаком, заканчивал свою мысль словом, которое повторял маме и тысячи раз себе: - Вернётся!"

"БУДЕТЕ ПОНЯТОЙ"

Вышло так, что не вернулась Ольга Олеговна. Выяснилось это через полгода после той ночи, когда она собиралась в прихожей, а утром уехала на дачу. Правда, однажды Галина Фёдоровна слышала вечером, как соседка вошла с улицы в прихожую, щёлкнула замком своей двери и через несколько минут, громыхнув, должно быть, чемоданом или ящиком, ушла. А потом спустя месяц пришла молодая женщина-милиционер и управдом, сгорбленный старик в подшитых валенках. Он сказал Галине Фёдоровне:

– Будете понятой: комнату вашей соседки вскрывать будем.

– А что случилось?
– взволнованно спросила Галина Фёдоровна.

Не любила она Ольгу Олеговну, да и за что любить-то её было, но такой уж характер всех Ратиковых - добром к каждому человеку, за добро вдвое платить, а зло забывать. И вот подсказало сердце Галине Фёдоровне недоброе, и она переспросила управдома:

– Что же с Ольгой Олеговной? Беда?

– Как сказать...
– Управдом звякал большой связкой ключей.
– Нету вашей Ольги Олеговны.

– Как так нету?

– А так вот. Подалась к немцам, а попала в рай.

Он отпер дверь и пропустил вперёд Галину Фёдоровну.

– Заходите...

Уже в комнате, где молодая милиционерша принялась переписывать вещи, даже какие-то безделушки, подушечки и коврики, Галина Фёдоровна узнала, что Ольга Олеговна погибла в своей даче, которая сгорела от немецкой "зажигалки".

Узнав об этом, Галина Фёдоровна подумала, что её соседка никогда не отличалась не только трудолюбием или хорошим характером, но не было у неё даже обычного ума и сообразительности. Любила говорить "как хочу, так верчу", не думая о том, возможно ли то, чего ей захотелось, и чем может кончиться её затея...

Уходя с милиционершей, управдом сказал:

– Вот она и вся история с вашей соседкой, Галина Фёдоровна.

На дачу Ольга Олеговна отправилась в те дни, когда фашисты подошли совсем близко к Москве. Но и спустя несколько лет, когда их гнали уже к самому Берлину, Галина Фёдоровна вспоминала соседку:

– Что ни говори, а жалко - погиб человек.

В этих случаях Володя молчал. А Наташа как-то сказала:

– Тётя Оля конфеты мне давала. А теперь конфетов нету...

Всё чаще и чаще салют радостно бухал пушками и расцвечивал светящимися цветами московское небо. Война шла к концу. А в семье Ратиковых с каждым днём всё меньше и меньше было надежд на возвращение Матвея Тимофеевича...

В том году Володя вспоминал поговорку отца: "Месяц апрель - ему не верь". И вправду сначала был снег, солнце и дождь вперемежку, а потом наступила летняя теплынь, и вдруг снова похолодало.

В те военные годы в Москве снег почти не убирали с тротуаров и мостовых, и потому солнце, как только стало чуть припекать, погнало по улицам целые реки.

Как-то дорогой на завод Володя увидел мальчонку, который пускал по весенней воде бумажные кораблики. Они плыли, эти треуголки, похожие на маленькие головные уборы маляров, целой флотилией. Кораблики кувыркались, опрокидывались и снова плыли, плыли, плыли...

Володя на мгновение остановился. Что это поразило его в таком, казалось бы, обыденном? Нет, не обыденном для тех дней. Четыре года тому назад Володя сам пускал кораблики и бежал за ними вслед, шлёпая по лужам. А потом война, и он как бы сразу стал взрослым. И за всё время войны он не замечал, чтобы кто-нибудь из ребят пускал кораблики. Видимо, не до того было. И вот - надо же!
– целая флотилия.

Ослепительная солнечная рябь подёрнула уличный ручей. Мутная вода неслась стремительно, кораблики не опрокидывались, и Володе страсть как захотелось побежать за ними - бежать, бежать, бежать...