Он послушно выполнял еe приказы. Растерянно улыбался. Принюхивался к бухарским ароматам. Вслепую искал тесeмки передника на еe спине. Пальцы его радостно ошибались, шарили то выше, то ниже.

– Десять минут, пятнадцать - этому не следует слишком верить. Когда я их спрашивала, сколько минут тушить одно, жарить другое - они не понимали... Говорили: "...пока не сготовится..." У восточных евреев нет чувства времени... Всe соизмеримо с вечностью... А разрезать вечность на минуты и часы как-то не принято... Считается чуть ли не грехом... Соль и перец - чуть-чуть... Боже, неужели я забыла купить изюм? Нет, вот он... Молодец, Эсфирь, молодец, девочка...

Кипер не без труда вспомнил, где у него запрятаны сервизные тарелки. Кажется, он не доставал их после развода ни разу. Клетчатая скатерть взлетела над столом, как парус. Вилки и ножи, высокие рюмки для вина, штопор?.. Неужели опять в подкладке пиджака? Нет, вот он, на законном месте, в ящике справа. А где же, где же была та бутылка шардонне, которую он когда-то засунул в темницу буфета? Да вот же она, сбоку. Дождалась светлой минуты освобождения.

Бухарский плов удался на славу. Эсфирь была счастлива, горда, изумлена. Всe же в старинных рецептах есть непревзойденная завершeнность. Попробуй заменить хоть одну составляющую - например, положи персик вместо айвы, - и всe будет нарушено. Недаром нас так чарует всякая древность. Победа над временем это так заманчиво.

– В Израиле я однажды участвовала в раскопках. Это был последний класс школы, и мы летом записались в археологическую группу. Они раскапывали древний город Кесарию. На берегу Средиземного моря. На наших глазах, из-под наших лопат вырастал, очищался древний амфитеатр. Или крепостная стена. Или ипподром. Вода в город поступала с далeких холмов. Акведук тянулся на шестнадцать километров. Нам так нравилось это почтение к воде. Что еe не гнали где-то под землeй по тeмным трубам, а бережно переносили по воздуху, на красивых арках.

– Я давно мечтаю побывать в библейских местах, - сказал Кипер.
– Давайте поедем когда-нибудь вместе.

– С удовольствием. И мы обязательно выделим целый день на Кесарию. Или даже два. Говорят, в отрытом нами амфитеатре теперь устраиваются концерты. За спинами исполнителей - море. Кстати, оно там очень обманчиво. Порой опасно. Во время прибоя может образоваться невидимое течение, стремящееся прочь от берега. Если пловец попадeт в этот поток, ему не выплыть обратно. Он гребeт изо всех сил, земля кажется такой близкой. Но выбивается из сил. А секрет заключается в том, чтобы поплыть сначала в сторону. Двадцать-тридцать футов и ты вырываешься из плена этой невидимой реки. Теперь можно повернуть к берегу.

– Недаром древние евреи так не доверяли морю. В Библии оно почти не упоминается. Даже Иона, попавший в чрево кита, плывeт на иностранном корабле.

– Я думаю, это там, в Кесарии, мне впервые приоткрылась довольно важная вещь... Как бы еe назвать...
– Эсфирь начала рисовать вилкой в воздухе ускользающее слово.
– ...Мы всe спрашивали учeных, которые руководили раскопками: "А откуда вы знаете, что мы докопались до правильной Кесарии? До самой главной?" Но они только улыбались. "Главной - для кого?" Ещe до прихода евреев на этом месте был финикийский город Страто. Потом Ирод Великий выстроил здесь крепость, порт, дворцы. Потом, в византийские времена, это была столица провинции. Самое большое здание - контора по сбору налогов. Потом город захватывали то арабы, то крестоносцы, то турки. И каждый оставлял свой след, свой слой. Многослойность правды - вот как это можно назвать. И с людьми - то же самое. В каждом много слоев. Мы говорим про кого-то: "Смотрите, он оказался совсем не таким, как мы думали". Но это всегда чушь. Он - и такой, и другой, и третий, и четвeртый. Нужно это терпеть и не пытаться заполучить себе всего человека целиком, сверху донизу. А брать тот слой, который достался тебе. Который главный - для тебя.

Кипер молчал. Похоже, ему давали урок, который ему не хотелось заучивать. Да, он так не привык. С любого человека он первым делом кидался снимать обличья, маски и оболочки. И доходил вскоре до конца. До полной пустоты. Как в середине луковицы. Полина говорила ему, что так нельзя. И Долли - тоже. Каждый из нас - только луковица из облачений. Почему бы не выбрать тот слой, который тебе мил, и успокоиться?

КАЖДАЯ СОРВАННАЯ ОБОЛОЧКА - ЭТО ТОЛЬКО НОВЫЕ СЛEЗЫ.

– В прошлый раз вы говорили о комнате с окнами во всех четырeх стенах, сказала Эсфирь.
– Она ещe открыта?

Они пошли наверх. Взявшись за руки и переплетя пальцы. Поспели к концу представления - солнце пятилось за кулисы. Последние лучи кланялись под ветерком на шторах.

Эсфирь повернула его к себе, подняла лицо, зажмурилась. На еe губах оставался вкус бухарского изюма. Их раздевание растянулось, как обмен подарками. Я тебе это, ты мне - то и то. Ей нравилось, чтобы каждый подарок был рассмотрен и оценен по достоинству. Преувеличенные восторги не возбранялись. Она подавала ему пример. Испуская временами счастливое "ах!". Отдeргивала ладонь, будто обожглась. Поворачивалась то спиной, то боком. Благословляя его на смелое кругосветное плавание. Наперекор опасным приливам и отливам. Наперерез лямкам, тесeмкам, резинкам.

Кипер не принимал еe восторги всерьeз. Обмен подарками был явно неравным. Разве было у него что-то, чем можно было отдарить вот за этот изгиб? И за эту впадинку? И за этот незагорелый подъeм? Он чувствовал себя удачливым торопливым жуликом. Которому опять дико повезло. И которого могут поймать на обмане в любую минуту.

Вся надежда оставалась на еe непредсказуемость. И на эту способность всe дарить самой себе. Арбузы, тюльпаны, обеды. Древний город, заходящее солнце, опасное море. И древний несгибаемый стебель, бесстрашно непокорный даже перед дулом пистолета.