Ильмар окинул взглядом свой лагерь. Обозные, выкатив телеги к крыльцу приземистого кирпичного дома рядом с полустанком, укладывали в них раненых и таскали мешки с фуражом. У шатра спешился Калеб, выделявшийся на фоне остальных соломенной шляпой с круглыми полями и клетчатым платком на плечах. Напарник Рэма, выросший в южной Пустоши, всегда ходил в мягких сандалиях, носил штаны и куртку только из чешуйчатых шкур ящеров-манисов, не признавал тканой одежды и выделанной кожи.

На площадку между шатром и стойлом выходили пешие и выезжали конные, многие держали пики с алыми флажками у наконечников.

Конь под Ильмаром фыркнул, переступил с ноги на ногу.

Когда медведковские въехали в ложбину, пыль почти улеглась. Ухмыляющийся Стеня, остановив лошадь позади бригадира, напоролся на жесткий взгляд Ильмара и отвел глаза. Выражение на лице у Хэнка не изменилось. Бригадир не спеша приблизился к атаману, и тот сказал:

– Отъедем.

Развернул коня, пришпорив, направился к полустанку.

Хэнк, нагнав его, заговорил первым:

– Юл не виноват. Он…

– Я что велел? – перебил Ильмар.

– Чтобы тихо все…

– Распоясались твои хлопцы, дело завалить хочешь?

Они остановились у приземистого дома; окна были заколочены листами жести, которые люди Ильмара нашли среди хлама на кургане из мусора, полусгнившую крышу залатали в некоторых местах брезентом.

– Ну, выкладывай.

– Что? – спросил бригадир неуверенно.

– Что! Все.

– Да что все?

Атаман сдавил каблуками тугие бока коня, заставил его подъехать ближе к бригадиру и грозно уставился прямо в маленькие туповатые глазки.

– Чего Юл твой отмочил?!

Хэнк качнул головой.

– Прошка не рассказал, что ль?

– Нет, сейчас говори.

– Ночью у Октагона двое появились. Один на мотоцикле был, другой… – Тут Хэнк задумался, почесал толстую шею. Ильмар терпеливо ждал. – Другой крепкий оказался. Юл его электродубинкой треснул, так он после махаться начал. В общем, монахи по мотоциклу садить с пулемета принялись. Ну и… Метис с Юлом деру дали.

– Слушай, ты! – Ильмар так резко подался вперед, что бригадир отпрянул и чуть не вывалился из седла.

Решил, наверно, что ему лбом в рожу звездануть хотят, нос сломать.

– Дело завалить хочешь? – процедил атаман. – Монахи теперь знают, что за Октагоном следили, осторожничать станут.

Заметив, что Хэнк взялся за пистолет, он положил руку на его запястье, сдавил пальцами, будто тисками. Хватка у Ильмара была прежней, мог еще подкову согнуть.

– Выпороть бы тебя.

– Ну так и что потом? – Хэнк дернулся, пытаясь высвободиться, но не смог. – Без меня бригада за тобой не пойдет…

– Ты, сынок, еще сиську у мамки просил, а я под Москвой уже караваны громил. И люди твои тебе не помогут. На ничейных территориях вы не обжились, караван торговца два дня назад взять не смогли. Твоим людям жрать нечего. Без денег, боеприпасов и фуража ты никто. Червяк в песке. А когда я прилюдно плетьми с тебя кожу сдеру…

Гнедой Хэнка мотнул головой и громко фыркнул.

Ильмар ухмыльнулся в широкое простецкое лицо. Его глаза сверкали, как у ночной гиены-хохотуньи.

– Свои же порешат, – закончил он.

И Хэнк сдался. Дернулся, высвобождая руку.

– Чего ж делать тогда? – произнес он.

– Виновных наказать, чтоб другие приказов не ослушались. – Ильмар остановил коня.

Подбежал один из обозных, ухватил повод.

– Сам решишь как, но чтоб вся бригада видела. Ясно?

Хэнк смотрел в сторону рельсовой дороги.

– Ты внял мне?

Бригадир кивнул, так и не повернув головы.

– Прилюдно! – Крест спрыгнул с коня.

Поднялся на крыльцо, взявшись за дверную ручку, оглянулся.

Мирч Сельмур сидел на передке своей повозки и переговаривался с Костой, поправлявшим упряжь ездовому ящеру. Зажатая в широких ладонях Сельмура черная птица крутила головой, поблескивая глазами-бусинками. Мирч выпрямился, подбросил ворона, который тут же взмыл в небо и, сделав круг над лагерем, полетел на юг.

Сплюнув, Ильмар вошел в дом. Вскоре в Киеве весь расклад будут знать, и отряд жрецов в Пустошь вышлют. Киевские, должно быть, надеются, что он им Зиновия Артюха отдаст. Некроз им в печень, а не Зиновий. Переговорщик не дурак оказался, знал, чем зацепить Ильмара, про Геста вспомнил, который сам с караваном выступит. От темы про Нарочь разговор увел, словно кость волку кинул, помянув ключ, – глодай, атаман.