А если вдруг чудесным образом деньги найдутся, то некуда будет эту скотину поставить. Как только вчера ли, позавчера коровник ли, свинарник опустел, его тут же начали растаскивать и разламывать, снося под самый фундамент.

Рассказывал я о Громославке, где на погонные метры поделили кирпичную кладку стен, разбили и развезли по дворам. Так было и в Попереченке, и в других местах, где колхоз распался. Но и там, где не распался, а просто помещение опустело, - картина та же.

Уничтожаются не только животноводческие помещения, но и вся производственная структура. Какие были полевые станы... Не убогие вагончики на колесах - капитальные помещения с кухнями, столовыми, душевыми, комнатами отдыха. Где они теперь? В той же Громославке ворота машинно-тракторной мастерской вывернул новый земледелец, притащил на подворье и порубил на дрова. "Мне тепло будет, а там нехай думают", - сказал он.

Но кому, скажите, будет "тепло", когда закрывают и сразу до основания разносят и разбивают котельную, которая отапливала весь поселок, когда сравнивают с землей вчера еще работавший клуб, фельдшерский пункт, магазин, детский сад, школу? Хутора Вихляевский и Клейменовский, Большой Набатов и... Счету им нет.

На день сегодняшний в жизнеспособном состоянии еще сохраняются коллективные хозяйства, во главе которых умные, волевые, что называется, "крепкие" руководители. Но таких немного. Большинство плывет по течению, ругая власти и время, выбивая дотации, зная, что спишут их, и ожидая новых времен, когда придут "наши" и "реанимируют" село. Кто эти "наши", они порой и сами толком не знают: коммунисты ли, аграрии. Лишь бы "пришли", "повернулись лицом к деревне", то есть дали денег, просто дали, а дальше "мы сами с усами", не успеете, мол, оглянуться, как потекут молочные реки и в высоких хлебных да мясных берегах. Забыто все: как при достаточном финансировании ревели некормленые коровы, десанты "доярок" привозили из райцентра, десанты механизаторов - из центра областного, десятилетиями не повышалась урожайность, - все забыто или отложено в далекую память, осталось одно: дайте денег! А в этом ожидании год от года трудовые коллективы, без руля и ветрил, без зарплаты, постепенно превращаются в кучу людей с одним лишь твердым убеждением: он должен, хоть кое-как, для видимости, работать в колхозе, чтобы иметь право взять ли, украсть зерно, силос, дробленку, лист шифера, две доски - все, что нужно для жизни, а иным - для пропоя. Пьянства становится все больше, и оно - откровеннее, наглее, потому что нечем его остановить. Воровство уже не считается воровством. Человек просто "берет", потому что ему не платят, а жить надо.

Деградация трудового коллектива и деградация крестьянина - страшнее деградации почвы. А она - налицо.

С таким коллективом порой ничего не может сделать и неглупый руководитель. Свалить его - пара пустяков. Справедливости ради надо отметить, что, стараясь как-то поддержать нынешние колхозы, руководители и сельхозначальники всех рангов, особенно "внизу", спасают село от окончательного развала. Если сейчас мы потеряли более половины животноводства, то без их усилий могли бы потерять все. Если сейчас на селе еще живы детские сады, школы, больницы, фельдшерские пункты, то могли бы рухнуть и последние. Потому что наше "реформирование села" начало проводиться новыми большевиками чисто по-большевистски: "...разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто бы ничем, тот станет всем".

И ведь, знаете, получилось. Среди моих "сельских" бумаг - набросков, заметок, статей - в этой же папке лежит фотография Акулины Арьковой, престарелой пенсионерки с хутора Большой Набатов. Снимок обычный: хатка-мазанка, ветхий забор, опершись на него, стоит старая женщина. Она осталась одна. Знаю ее давно. И прежде если не навещал, то справлялся: "Как там бабка Акуля?" - "Мы ей помогаем", - отвечали мне. А нынче летом приехал, спросил тоже, а мне в ответ: "Чего ей не жить? Миллионерша. Пенсию получает".

Вот так и получилось на пятом году реформы, что бабка Акуля с грошовой пенсией стала самой богатой на хуторе Большой Набатов и ей завидуют молодые, работящие, умелые ее земляки.

Реального реформирования бывших колхозов, конечно же, не было, потому что его начало - в главном вопросе: "Кому принадлежит земля?"

"Конституция уже все определила, - время от времени сообщают сверху. Крестьянин просто не понимает, что он уже давным-давно владелец своей земли". Опять мужик виноват: "не понимает".

Статья 36 Конституции: "Граждане... вправе иметь в частной собственности землю". Но... "если это... не нарушает прав и законных интересов иных лиц. 3. Условия и порядок пользования землей определяются на основе федерального закона".

Думаю, напротив: все прекрасно понимает мужик. Что это за "собственность", которую нельзя продать, заложить, подарить? Это не собственность, а лишь красивые слова. Недаром бумажки "на право владения" (лишь "на право") стопами лежат в районном земотделе. Не спешат за ними "хозяева земли". Федерального закона ведь по-прежнему нет. В нашу областную Думу областная же администрация внесла два проекта закона: "О залоге земель" (ипотека), "О порядке прекращения прав на землю". Оба закона были немедленно, в первом же чтении, отвергнуты. Судьба российского "Закона о земле" известна всем. Одна из главных причин ожидание: "Может, наши придут".

Вопрос другой в том, что нынешние колхозы, их производственные базы создавались в расчете не на одного-двух работников, а на большие коллективы и мощное производство: не коровник, а комплекс на три тысячи голов, не свинарник, а свинокомплекс на десять тысяч, не птичник, а птицефабрика. Как все это поделить, применяясь к одной крестьянской семье? Не разнести на куски: тебе - шифер с крыши, мне - полы, а поделить для работы? Кто подскажет? Пока помочь не может никто. В "Рассвет" Ленинского района приезжали специалисты из Москвы, помнится из Института экономики сельского хозяйства. В беседах личных они признавались честно, что проку от их рекомендаций быть не может, но им приказали ехать. Результат дележа - свезенный на бойню скот, разрушенные фермы. Так делить можно и без Института экономики.

Настоящее реформирование - дело тяжкое. Если начнутся настоящие реформы, то более половины селян останутся без привычной работы. Когда будет своя земля и придут настоящие хозяева, то вместо десяти механизаторов за глаза хватит трех, но работящих, непьющих. То же будет и в животноводстве. А уж кладовщики, учетчики, бригадиры, конторская служба и вовсе никому не будут нужны. Перелом жизни, перелом судьбы. Теперь пусть плохо, но живем, на завтра надеемся. А уйдет привычное, куда податься?

Понятно, что селу понадобятся, они и теперь нужны, парикмахер и сапожник, мастер по ремонту бытовой техники, портной. Небольшой ресторанчик непременная деталь всякой европейской деревни. Наконец, уже сейчас нужен сезонный наемный работник - на пахоту ли, на сев, на сбор овощей, для ремонта техники. Строители нужны. А в общем, хорошие трудовые руки.