Я рад возрождению православной книжной культуры. Во времена моего детства добыть Библию было почти невозможно. Мне её принесла моя бабушка Мария Гурьевна. Сейчас появились священники-писатели, воскресные школы, восстанавливаются и строятся сотни храмов. Это хорошо, если, конечно, церковь не строят на фоне домов, разваливающихся от бесхозности. Что ещё меня смущает? Мне не нравится, когда людей с атеистическими взглядами объявляют неполноценными. Как в своё время неполноценными объявляли верующих. Это неправильно! Когда говорят: «Давайте вынесем тело Ленина из мавзолея и заживём!», я возражаю: «Ни в коем случае!». Что такое мавзолей и тело Ленина? Мавзолей – это позитивистский храм. Храм религии, в основе которой была вера не в Бога, а в безграничные возможности человека. В Киево-Печерской лавре лежат мощи святых, нетленные тела праведников. Это чудо, явленное Господом. А в мавзолее лежат позитивистские мощи. Это результат веры в то, что человек может быть равен Богу. Нет, не может, я полагаю. Но так думали несколько очарованных поколений и не только у нас в стране. И пусть этот памятник эпохи атеизма останется как назидание. Разорим – потом пожалеем, как жалеем теперь о взорванных золотых куполах.

– Вы многие годы выступаете за социальную справедливость. К сожалению, здесь подвижек нет. Трудно быть патриотом страны, где такое сильное расслоение общества. Что можно сделать для улучшения ситуации?

– Увы, реформы 1990-х годов проводились людьми ненадлежащими. И попытка сегодня канонизировать Гайдара смешна. Гайдар – это горе семьи и России. Мне довелось с ним общаться, когда он был всего-навсего сыном адмирала-правдиста Тимура Гайдара. Знаете, будущий реформатор произвёл на меня впечатление не совсем адекватного человека, с придурью, что ли.... Возможно, я субъективен… Но как можно экономического обозревателя газеты «Правда» назначать в реформаторы, если он не имеет никакого опыта практической работы?! И славить Гайдара сегодня – это то же самое, как гордиться тем, что больной, которому разрезал живот не хирург, а случайный прохожий, всё-таки выжил. Смешно! Гайдар и его подельники запустили страшный механизм немотивированного социального расслоения. Одни люди просто присвоили львиную долю общенародной и государственной собственности. Другие потеряли свой социальный статус, профессию, достаток. А ведь разумное социальное равенство вполне возможно. Это доказал опыт Советского Союза, где человеку были гарантированы работа, зарплата, отдых, бесплатное образование и лечение. Это всё производило громадное впечатление на Западе, запускало даже там, в капиталистической реальности, механизмы социального равенства. А мы после 1991 года двинулись в обратном направлении. У нас разрыв между кучкой богатых и основным населением гораздо больше, чем в развитых странах. Это претит чувству справедливости любого нормального человека и возмущает здравый смысл. Приезжаешь в город средней России, идёшь по центральной улице и видишь, что последние дома были построены в 1980-е. Люди живут очень скромно, чаще – бедно. Буквально выживают. А с другой стороны, читаешь, как наш миллиардер «имярек» обзавёлся очередной яхтой с площадками для вертолётов. И возникает вопрос: а что этот «имярек», порох выдумал? Изобрёл лекарство от СПИДа? Нет, просто подшустрил в залоговых аукционах, которые теперь всеми признаны жульническими.

Если бы богачи вкладывали деньги здесь, у нас, можно было бы скрепя сердце с этим смириться. Но они демонстративно поддерживают спорт в американских штатах, покупают западные команды, чудят с дворцами и яйцами Фаберже. Недавно в Монако мне показали самый дорогой в княжестве пентхаус, его за полмиллиарда евро купил наш нувориш, имени которого я даже прежде не слыхал. Представьте себе блокадный Ленинград, вокруг доходяги держатся за стенки, а мимо идёт упитанный человек, у него коробка с эклерами. И он их ест, причмокивая. Что бы там с ним сделали? Но ведь нынешнее вызывающее расслоение, по сути, то же самое. Что же, спросите, делать? У нас в Отечестве образ жизни, моральный канон задаётся людьми публичными – политиками, государственными деятелями, актёрами, музыкантами, писателями, спортсменами. У нас ещё силён патриархальный уклад.

Возьмём недавнюю трагедию в московской школе. Я уверен, что, таким жутким способом обращаясь с оружием, мальчик копировал отца. И видимо, впитал его отношение к людям. От этой фразы упадут наши правозащитники, но у нас до сих пор отношения власти и народа – это отношения родителей и детей. Хотим мы этого или не хотим. Можно над этим потешаться, а можно учитывать, борясь с негативными тенденциями в обществе.

– И последний вопрос. Чего вы ждёте от Олимпиады в Сочи?

– Многого. Грандиозное торжественное открытие на современном «с иголочки» стадионе показало, что мы снова можем многое. Кстати, впервые за много лет я увидел в этом грандиозном шоу достойное отношение к нашей советской истории. Не глумление, а признание высочайших достижений советской цивилизации. Это обнадёживает. И хотя «Тату» во время открытия тонкими голосками пели: «Нас не догонят!», я думал о другом: «Нет, теперь догоним!» По крайней мере, догоним здравый смысл.

– Грядёт День театра. С чем можно поздравить «именинника»?

– С тем, что он ещё жив, несмотря на глубокий кризис. Наш театр оказался пленником ложно понятой новизны и вседозволенности, застрял в своего рода «дне сурка» и никак не может выбраться. А как выберешься, если под обновлением языка понимается матершина, под творческой дерзостью – генитальная развязность, а под остротой подразумевается мучительная, как зубная боль, неприязнь к собственной стране. Многие режиссёры уверены: театр – это своего рода зрелищный «майдан», место неадекватной самореализации, где можно за казённый счёт воплотить любую самую бредовую свою грёзу. Зрителям дозволено при этом присутствовать, критикам разрешено хвалить, а несогласных объявляют мракобесами…

– Как можно судить об этом кризисе объективно? Ведь Станиславского не все принимали, кто-то считал Мейерхольда дегенеративным…

– Даже Михаил Булгаков язвил, что Мейерхольд погиб под трапециями с голыми боярами, рухнувшими во время репетиции «Бориса Годунова». Кстати, тогдашний театральный авангард и его кураторы считали «Дни Турбиных» не столько злостной белогвардейщиной, сколько устарелой «чеховщиной», по недоразумению пережившей революцию и гражданскую войну. То ли дело «Оптимистическая трагедия»! И где она теперь, эта «новая драма» тех буйных лет? А вот Булгакова ставят до сих пор. Чтобы быть современным, надо оставаться немного старомодным.

Теперь об объективных критериях. Недавно я был в Пскове на круглом столе, посвящённом состоянию российского театра. Вёл его президент Путин. Перед заседанием он обошёл реконструированный театральный комплекс, стоивший казне почти миллиард рублей, и остался весьма доволен. «Круглый стол» президента тоже, кажется, заинтересовал, хотя витиевато-цветастая уклончивость некоторых ораторов (например, Олега Табакова и псковского литератора Валентина Курбатова) вызвала недоумение. Всех удивило мелкое попрошайничество руководителя Театра Наций Миронова, умолявшего Путина отдать им в пользование помещения, где МХАТ имени Горького хранит исторические декорации. Гарант посоветовал актёру договориться с Дорониной.