Но более всего для нас священна сама жизнь, и самым страшным преступлением мы считаем то, что у других народов в порядке вещей, - самоубийство; из-за того, что жизнь для нас так необъяснимо священна, наше отношение к любви почти молитвенное. И когда мы отдаем кому-нибудь сердце, мы отдаем его без остатка.

Так было с Рут и со мной. Мы стали одно целое. Не знаю, что в те дни думал адон. Я жил, и мое сердце пело свою собственную песню. Не знаю, осуждал ли он меня, зная - и я сам часто об этом думал, - что я наношу удар Иегуде.

Рут была моей, и весь мир был моим. Мы бродили по холмам и лежали в благоуханной траве под кедрами. Мы переходили босиком вброд через чистый ручеек Тувел и отдыхали, присматривая за пасущимися козами.

Это было безмятежное время. Урожай был собран, а сев еще не начинался, так что с работой, которая должна была на меня навалиться теперь, когда не было Иегуды, можно было еще повременить. Иоханан и Ионатан проводили много времени в синагоге - большом старом каменном здании, которое днем служило школой, по вечерам - местом сельских сходок, а на восходе и закате солнца - молитвенным домом. Иоханан и Ионатан корпели над старинными свитками, мне же, когда сияло солнце и пели птицы и мое сердце пело в ответ им, было не до ученой премудрости. Я был влюблен, и каждый час, который я проводил без Рут, казался мне бесконечным и мрачным.

Тогда-то мы по-настоящему узнали друг друга. Она побудила меня разобраться в себе, оценить свои поступки и осмыслить то подспудное и горькое, что стояло между мной и Иегудой. Как хорошо она меня знала, эта высокая и прекрасная женщина! И как мало я ее знал! Я помню, как однажды я заговорил с ней об Иегуде - больше я уже никогда не заговаривал о нем, - и она чуть не в ярости повернулась ко мне:

– Ты сказал, что ты знаешь Иегуду, но ты его не знаешь! И меня ты не знаешь! Я для тебя - словно неживой человек!

Я посмотрел на нее - длинноногую, высокогрудую, царственно величественную, - на нее, которая для меня была более живым человеком, чем кто-либо на свете.

– Что это у тебя, как в древности, что ли?
– спросила она.
– Тогда у мужчин было десять жен и десять наложниц, и если рождалась девочка, то ее имя даже не записывали в книги. Если у меня родится дочь...

– У тебя?

– Если у меня родится дочь, - сказала Рут, - будет ли она тебе дочерью?

– Если у тебя родится дочь, - сказал я.

– Шимъон, Шимъон! Чего ты боишься? Иегуда прекрасный человек, великий человек, и ты - тоже. Я всегда это знала. Когда я приходила к вам в дом, я приходила в дом Мататьягу и его сыновей, и для меня не было другого такого дома. Шимъон, ты хочешь, чтобы я стала перед тобой на колени?

– Дорогая моя...

– Шимъон, когда ты хорошо поймешь меня, то больше не будешь бояться, я тебе обещаю. Ради тебя я буду сильной, Шимъон. Наступают трудные времена, я это знаю, и я знаю, где должны быть сыновья адона. Но ради тебя, Шимъон, я сумею быть сильной. У нас впереди еще долгая-долгая жизнь. И она еще будет такой же, как раньше, - и наступит на солнечной земле мир и покой.

Она любила нашу землю так, как любил я, как могут евреи любить землю и плоды земли. Чрево Рут не бесплодно, и я верил, что будут у нас дочери и сыновья, которые наследуют мне - и старое семя даст новые всходы.

И я сказал адону, что через месяц мы поженимся.

– Ты мужчина, - сказал адон, - и в том возрасте, когда люди могут жениться. Зачем ты говоришь мне об этом?

– Потому что ты мой отец, и я хочу твоего благословения.

– Но ты не спросил меня заранее.

– Мы любим друг друга.

– Где твой брат?
– спросил адон.

– Разве это я отослал его прочь? Разве он сказал мне, куда отправляется? Неужели всю свою жизнь я должен слышать: "Где твой брат?" Всегда одно и то же: "Где твой брат?"

– В этом ли твоя жизнь?
– спросил мрачно адон.
– Твоя жизнь принадлежит Богу - не мне, не тебе самому, а Богу. Горе пришло на землю Израиля, а тебе ни до чего нет дела, кроме своего счастья?

– Это плохо?

– Ты говоришь о том, что хорошо и что плохо, Шимъон бен Мататьягу, или о том, что справедливо и что несправедливо? Или я взрастил тебя так дурно, что ты уже не еврей, что Закон - это уже не священный договор для тебя? Или ты уже позабыл, что рабами были мы у фараона в Египте?

– Но это же было тысячу лет назад!
– воскликнул я.

– А разве тысячу лет назад, - холодно возразил адон, - разве тысячу лет назад ты был в Храме и видел там то, что видел я?

Я рассказал все Рут.

– Он старый человек, Шимъон, - сказала она.
– Чего ты от него хочешь? То, что он увидел в Храме, разбило ему сердце.

Она взглянула мне в глаза.

– Шимъон, Шимъон!

– Боже, помоги мне!

– Шимъон, ты любишь меня?

– Люблю, как не любил никого на свете.