Абдухаким Фазылов
Уникальное подпространство
Фантастическая повесть
День тот с самого утра показался мне необычным, каким-то странным. Проснулся я с удивительно легким чувством на душе. Можно сказать, в хорошем настроении. Вообще-то легкость на душе и хорошее настроение сами по себе еще ни о чем таком странном не говорят. Ведь сколько людей каждый день просыпаются в подобном состоянии - нельзя и сосчитать. Но дело в том, что я-то никак не мог рассчитывать на такое пробуждение, особенно в эти дни. А эта дурацкая легкость на душе никоим образом не вписывалась в рамки душевного состояния, ставшего привычным в последние месяцы. И уж совсем ни в какие ворота не лезла откуда-то вкрадывавшаяся в сознание мысль, подкарауливавшая меня с утра. Она вертелась в голове, как навязчивая мелодия: сегодня должно случиться что-то хорошее. "Должен же когда-нибудь наступить конец всему этому безобразию",- шептал мне вкрадчивый голос... Но меня на подобные фокусы уже не купишь. Я-то уже давно понял, что конец таким безобразиям не приходит просто так, вдруг. В самом деле, не может ведь быть, чтобы вдруг вызвали меня в дирекцию, или, скажем, специально созвав для этого заседание Ученого совета, публично заявили - дескать, мы ошибались, виноваты перед тобой, тема твоя актуальная, по крайней мере не менее актуальная, чем наши темы, иди, продолжай работать, мы больше не будем ее закрывать. Нет, не может быть! Хотя бы по причине того, что столько умственной энергии потратили они, чтобы юридически правдоподобно оформить каждый свой шаг, мало того, еще и "научно обосновать" нерациональность и нецелесообразность всего, что я начинал в последнее время. Действительно, с чего им вдруг идти на попятную перед таким растяпой, каким я, наверное, предстаю перед их взорами. Тем более тогда, когда почти все, что ими задумано, уже благополучно воплощено в жизнь. Эти, казалось, трезвые рассуждения очень быстро вернули мне подавленно-мрачное настроение, во власти которого я пребывал последние месяцы. И по привычке этих безрадостных дней я с утра прямиком направился в свое убежище - библиотеку. Деваться мне больше было некуда - везде я чувствовал себя чужим, посторонним. Таким ощущением я был обязан поразительному чутью той части публики, которая существует как обязательная субстанция в организациях типа наших и которая, мгновенно реагируя на то, кто в данный момент "в струе", а кто "в опале", создает и надежно поддерживает вокруг него либо ореол славы, либо холодный вакуум, в зависимости от ситуации. В библиотеке же, углубившись в потрепанные недра старых журналов времен романтической эпохи "революционных переворотов в науке микромира", я пытался уйти от суеты будней. И сегодня, еще один раз выдержав полупрезрительный взгляд красотки библиотекарши (действительно, с какой стати ей тратить свое "драгоценное время" на меня, конченого человека?), я с кипой пожелтевших от времени "Успехов химии" направился в свое излюбленное местечко в дальнем углу читального зала. Через минуту меня уже захватили идеи, еретический квантовый дух которых с грохотом сокрушал тысячелетние устои классической химии. Так обычно я некоторое время блаженно парил в этой атмосфере, пока какой-нибудь случайный фактор из реальности не возвращал меня обратно в среду моих "успехов" в институте... Вначале все это кошмарное наваждение я принимал за обычную "полосу неудач". Действительно, покажите мне человека, который не испытывает время от времени отрезвляющего действия этих "полос". Они ведь, как некая профилактическая процедура, сбивают с нас спесь и гордыню, которыми мы периодически обрастаем, как полировка пылью, особенно когда дела наши идут более или менее успешно... "Полосы" имеют разную природу. Например, какая-нибудь непредвиденная объективная причина мешает выполнить очередное задание руководства, ты толком не можешь объяснить свою невиновность, а руководство, недолго думая, в спешке больно наказывает тебя. Окружение хотя и видит в этом элемент несправедливости, считает "экзекуцию" полезной для сбивания той же спеси. Когда подобные неприятности идут подряд в течение недолгого времени, образуя цепочку, то это и называют "полосой неудач". Справедливости ради надо признать, что часто наш брат сознательно или несознательно маскирует под этим понятием цепь своих собственных глупостей, промашек. Естественно, я считал тоже, что глупостей делать не способен и что все происходящее - самая обыкновенная "полоса неудач". Считал я так месяц, два, три. Но на четвертый даже до такого остолопа, как я, наконец, начало кое-что доходить... А по существу происходило вот что. Меня почему-то начали оттирать от науки. Вначале незаметно, исподтишка, потом все откровеннее, но при этом юридически почти безукоризненно. Поначалу я связывал это с моими недавними провалами в экспериментах по подбору катализаторов для последнего цикла реакций. Неудачи в химии я со временем преодолел, но неприятности продолжали прогрессировать самостоятельно, с прежним успехом. Под различными благовидными предлогами мне отказывали в штатных единицах, оборудовании, в рабочих площадях, вообще в любом начинании. Мало того, ловя малейшие мои промахи, лишали даже того скудного багажа, что оставался у меня с прежних времен. Я метался, как раненый зверь, ничего не понимая в происходящем. Хорошо что пришли на помощь умные люди (благо, почти везде таковые имеются). Они и растолковали мне что к чему. Дурак ты, говорили они, неужели не видишь, что дело не в твоих временных неудачах в химии, у кого их нет, разве что у тех, кто просто ничего не делает. Все дело в том, что ты давно уже сидишь у руководства в печенках. Спрашиваешь, почему? Да потому, что ты никак не хочешь вписываться в общую схему, предначертанную ими. Все порываешься двигаться своим путем. Опять не понимаешь? Тебе обязательно надо называть вещи своими именами? Слушай. Наше руководство считает, что если в науке и надо что-либо планировать, так это очередность представления "самым заслуживающим" возможности делать диссертации. Естественно, это у них называется "правильным и планомерным воспитанием научных кадров". А ты что делаешь? Решил, что раз ты научный сотрудник, тебе без всяких предварительных заслуг положено заниматься наукой! Так ты, чего доброго, можешь невзначай сделать хорошую работу, хуже того, можешь без очереди, без соответствующего на то благоволения и защититься. Этим ты отнимаешь душевный покой у прилежных очередников, а руководство лишаешь такого мощного рычага власти, как возможность по своему усмотрению управлять карьерой сотрудников. Надо отдать ему должное, оно вначале довольно тактично предупредило тебя об этом, устроив несколько неприятностей. А ты решил, что это "полоса невезений" и пуще прежнего начал усердствовать в науке. Поняв, что твоя бестолковость совершенно безнадежна, руководство, ясное дело, решило полностью нейтрализовать тебя в науке, что ты и имеешь на сегодняшний день. Спрашиваешь, что тебе теперь делать? Уйти из института, если не хочешь, чтобы тебя уволили по какой-либо причине. А причину найдут. Хотя бы "ввиду полной безрезультатности", которую ты обнаружишь через год при таком развитии событий. - Если так, я молчать не буду! Пожалуюсь на них в общественные организации, в Ученый совет, в конце концов! Пусть потом пеняют на себя! В ответ раздалось форменное ржание. - Неужели до тебя еще не дошло, что уникальность нашего института в том и заключается, что у нас общественные организации, ученый и прочие советы выполняют свои функции, мягко говоря, не так как им положено? Они служат всего лишь для придания видимой законности и, самое главное, коллегиальности делишкам руководства, а не для защиты интересов таких бедолаг, как ты. Конечно, в нашем обществе подобные искусственно созданные руководством порядки вряд ли смогут долго удержаться, как не удержался бы некий уродливый водяной столб, поднявшийся на тихой поверхности озера в силу стечения невероятнейших проявлений стихии. Но, поверь, этого времени вполне хватит на то, чтобы зарубить карьеру десятков таких, как ты... Так что, раз попал в такой переплет, уходи отсюда пока не поздно. Спрашиваешь, куда уйти? Ты что, с Луны свалился? Конечно, в вуз. Сейчас все "неудачники" в науке, такие, как ты, бегут именно туда. Что? Педагогический талант? Да не смеши ты людей. В анкете, которую тебе дадут заполнять, нет такой графы... Поняв свою беспомощность в борьбе за существование в институте, я подал документы сразу в несколько вузов и в ожидании их решения проводил свои безотрадные дни в библиотеке... После меланхолического застоя, во власти этих невеселых мыслей, я с трудом вернул себя к уравнениям квантовой химии. Статья, написанная, видимо, молодым и напористым автором, виртуозно владеющим математическим аппаратом только что построенной тогда квантовой теории, разбив в пух и прах ряд многовековых представлений о строении вещества (в те годы это было в порядке вещей), заканчивалась на середине странички хлесткими фразами, звучащими как реквием-приговор добиваемой тогда классической теории. А ниже, с пустой половины странички, на меня издевательски косился синий чертик - шайтан, нарисованный бытовавшей еще в те годы чернильной авторучкой. Рисунок был удивительно живым и, казалось, представлял собой портрет автора приведенных чуть выше "еретических" формул. Издевательская физиономия шайтана опять возвратила меня в суровую действительность. Уставившись на него, я начал погружаться в нерадостные мысли... И вдруг - о ужас!
– длинный хвост шайтана, тянувшийся до правого нижнего угла страницы, слегка дрогнул и пришел в движение, негустая синяя шерсть на кончике распушилась. Потом встряхнулось тело и наконец ожило лицо, повторяя точь-в-точь заискивающе-льстивую улыбку нашего доктора наук Эшанходжаева, которую тот демонстрировал каждый раз, слушая очередную околесицу директора... Какой-то кошмар мультипликационный! Я в ужасе закрыл "Успехи химии". Что делать? Бросить журнал и бежать отсюда? Иначе, видать, дождусь, что однажды меня прямо из этих проклятых стен повезут в психиатрическую больницу. Нет для меня спокойной жизни в этом институте, даже в библиотеке. "Постой,- остановил я себя уже вставая,- не спеши. Давай разберемся с шайтаном. Был он все-таки или мне померещилось?" - во мне опять заговорил примитивно прямолинейный дух естествоиспытателя, пытающегося объяснить происходящее в рамках формальной научной логики. С журналом в руках я вышел из приятной прохлады читального зала в сорокаградусный зной институтского двора. Гнетущий туман, обволакивавший мое сознание в читальном зале, моментально рассеялся под жестокими лучами летнего солнца. Медленно шагая по раскаленному асфальту унылого двора, я осторожно открыл 21 страницу. Чертик улыбался. Как только я развернул журнал, он тут же правой рукой сделал движение, рассчитанное на то, чтобы прикрыть глаза от прямых лучей солнца, а левой, левой он сделал жест, явно адресованный мне. Ну нет! На сегодня с меня хватит! Только не хватало останавливать сотрудников и просить объяснить - живой этот рисунок или мне мерещится... Часов в десять вечера, немного отойдя от потрясения, дома, в своей маленькой комнате, при тусклом свете настольной лампы я опять раскрыл 21 страницу "Успехов химии". Чертик тотчас подмигнул мне. Этого мало раздался тонкий насмешливый голос: - Хватит прятаться, я же хочу помочь тебе. Я в курсе твоих "колоссальных успехов" в институте,- растягивая слово "колоссальных", он буквально растаял от блаженства. Потом, усмехнувшись, добавил:- Это ведь все наши козни. Тут я, невольно вовлекаясь в какую-то нелепую игру, как человек, которого вдруг осенило после долгих мучительных догадок о причине своих бед, набросился на него. - И после всего этого ты явился сюда поглумиться над своей жертвой? Вот сожгу сейчас эту библиографическую редкость вместе с тобой. Пусть потом увольняют из института по самой суровой статье! Шайтан переменился в лице. Он несколько скис, но все же довольно независимым тоном сказал: - Не кипятись, будь мужчиной, я уже ушел из группы, где занимаются твоим делом... Я тоже, как и ты, не в ладах с начальством... Видишь ли, оказывается, им не по душе мои выдумки, по вашему - идеи. - Какие еще идеи? Что ты морочишь мне голову? Шайтан опустил глаза. - Ты должен меня понять. Не обижайся... Эти идеи были... Короче, недавно я предложил план парочки изящных заворух, которые завершили бы твое дело в ближайшее время. Ну... чтобы ты тоже, наконец, начал мешать другим, стал бы переходить им дорогу, вставлять палки в колеса, пускать пыль в глаза и так далее. Сам понимаешь, чтобы все это освоить, ты должен был на себе испытать подобные штуки от других. Для этого все "удовольствия" последнего года мы устраивали тебе руками начальников и коллег... В общем, ты был уже почти готов. Еще парочка оплеух, и ты, окончательно созрев, начал бы действовать самостоятельно... - Мерзкая крыса! Ты еще пытаешься вести со мной какие-то переговоры. Кто мне вернет прошедший год? Эти бездарно и бестолково прожитые дни? За это время я не сделал ничего полезного, а если и научился чему-нибудь, то лишь изворотливости да подозрительности... - Ты пойми меня... Эта была моя работа. Против тебя лично я ничего не имел,- прервал меня шайтан.- Теперь я буду помогать тебе. - Будешь помогать?! Рассказывай кому-нибудь другому. Скорее всего, задумал очередную хитрость? Еще не было, чтобы кто-нибудь из вашего племени изменял своим. - Видишь ли, меня здорово обидели... Бесцеремонно, в самом корне зарубили мои лучшие идеи... Я их долго вынашивал, можно сказать, всю душу вложил... А на последнем заседании Малого Совета, где в числе других дел рассматривались мои предложения насчет очередных "ходов", посылаемых на твою бедную голову, начальство вдруг заявило, что боссы твоего института и без того кровно заинтересованы в этом деле и так усердствуют для его успешного завершения, что в дальнейший ход событий лучше не вмешиваться, дабы не испортить им чего-либо. Наоборот, мне было предписано внимательно наблюдать за приемами твоего Алима Акрамовича и его свиты, так как якобы у них есть чему поучиться... Это они, твои боссы, подпортили мне карьеру. Проведи я эти идеи в жизнь - мог бы спокойно баллотироваться на выборах в Большой Совет... - А что было бы со мной?
– зло спросил я. - С тобой, с тобой...- его лицо медленно расплылось в блаженной улыбке, но он тут же взял себя в руки,- позволь не отвечать на этот вопрос. Ты же видишь, я сам хожу в пострадавших. Меня так обидели, что никого из своих видеть не хочу. Хорошо, что кто-то нарисовал эту оболочку. Она пришлась мне как раз впору... Короче, я убежал от своих... Мне вдруг стало жаль шайтана. Я почувствовал, что нас многое объединяет-в первую очередь общие неприятности. - Что же ты хочешь от меня? - Позволь находиться при тебе. Я могу пригодиться, - быстро ответил он. - В чем? - Буду помогать тебе в твоей борьбе. - Но я не собираюсь, да и не знаю, как надо бороться. Мне не одолеть мое руководство. Они ведь профессионалы. А ваши козни еще не подняли меня до уровня, чтобы отвечать им их же оружием. - Я буду делать только то, что ты пожелаешь. Мы будем мстить,- с готовностью ответил шайтан. - Нет уж, занимайся своими темными делишками сам, а меня оставь в покое. При твоих возможностях такой компаньон, как я, нужен тебе, как пятая нога собаке, - немного подумав, ответил я. - Понимаешь, я хотел, чтобы эти деятели из твоего института были наказаны именно твоими руками. Только так можно добиться настоящего возмездия. У вас же зачастую все происходит наоборот - злодеи терроризируют одних, а запоздалую расплату за это несут, как правило, перед другими, и тогда, когда эта расплата никого не трогает. При этом возмездие, согласись, обезличивается. Оно воспринимается чуть ли не как великомученичество и иногда даже возвеличивает наказанного в глазах несведущего окружения. Мне эта философия понравилась, но тут же змейкой мелькнула темная мысль. - Погоди. Допустим, накажешь ты моих гонителей. А что потом? Я ведь знаю, как поступали в таких случаях твои коллеги - Мефистофель, Хромой бес Маймун... - Ну что ты,- перебил меня шайтан,- в душах у меня недостатка нет. Для душ же твоих гонителей у меня давно готовы самые комфортабельные места,- И, потупив голову, с обидой добавил:- Я исключительно из-за принципа. Хочу доказать кое-кому из ваших, да и из наших тоже, что если даже твои боссы и перестали бояться бога, то перед шайтаном им еще придется потрепетать... Так я связался с могущественным единомышленником и решился на борьбу, о которой вчера еще и не помышлял... Мы договорились, что впредь шайтана я буду носить везде в нагрудном кармане, вырвав страничку с рисунком - ясно, не сам додумался до такой "крамолы". Опасаясь, как бы не вышло чего-нибудь непредвиденного (рискованных ситуаций я избегал), жестко ограничил сферу и характер действий шайтана. А сигналом для его вступления в игру будет поглаживание сложенной вчетверо странички. Как я начал догадываться в последнее время, козырным оружием моих "друзей" был непринужденный артистизм. Они с удивительно невинным или по-деловому озабоченным выражением лица и соответствующим тоном говорят совершенно противоположное тому, что у них в это время на уме. А их действительные помыслы претворяются в жизнь совершенно негласно, застигнув врасплох окружающих, притом именно тогда, когда эти бедолаги либо уже не успеют, либо не смогут предпринять что-нибудь в ответ по каким-то причинам. Каждый раз, когда директор Алим Акрамович или его правая рука - зам по научным вопросам Расул Сагдуллаевич, замыслив очередную операцию, ее исполнение "в знак особого доверия" поручали ничего не подозревавшему подчиненному, а иногда как бы для забавы и самой намеченной жертве, тот, как и было задумано, не только не подозревал ничего плохого - наоборот, с пылом ревностного исполнителя бросался в бой, будучи опьяненным подобным "высоким доверием". Потом, когда дело сделано и, как говорят, поезд ушел, ходи и доказывай, что ты оказался слепым орудием в руках у нечестных людей. Никто не поможет. Ведь все же было в рамках закона и, естественно, "правил игры"! Вот мы с шайтаном и договорились, что борьбу начнем с убийственных разоблачений. В нужный момент по моему знаку он проникнет прямо в недра мозга одного из моих "доброжелателей" или его подхалимов (ему это, оказывается, ничего не стоит) и заставит его говорить то, что у того на уме. Вот будет потеха!
* * *
Первым, кого я встретил на следующее утро в институте, оказался многострадальный Рустам. С ним наши "друзья" расправились чуточку раньше, чем со мной, но, надо отдать должное, довольно оригинальным способом (в фантазии им не откажешь). Дело в том, что Рустам имел несчастье специализироваться в той же области химии, где большими кусками добывали свой хлеб "правая рука" - Расул Сагдуллаевич и его друг Бузрукходжа Саидходжаевич - заведующий одной из лабораторий - человек, у которого коварство, казалось, выплескивалось через край при каждом шаге его слегка качающейся походки. Но хуже всего было то, что бедный Рустам, на свою голову, разбирался в химии катализа раз в десять лучше, чем упомянутые корифеи, и своим существованием отравлял им жизнь. Тучи над его головой начали сгущаться два года назад, когда этот простофиля разбомбил очередной наукообразный доклад корифеев. В тот же день, прямо на том же семинаре, они объединились против него. Говорят, они даже и не сговаривались об этом (действительно, на что же голова!). "Незаслуженно обиженные" некоторое время не могли подловить Рустама, чтобы проучить его, пока однажды этот неискушенный, как обычно бывает, сам не дал отличный повод для расправы над собой. Желая расширить фронт своих исследований, он между делом начал заниматься чисто технической проблемой - определением количества влаги в волокнах хлопка. Казалось бы, чего еще ждать лучшего от научного сотрудника, решившего обеспечить свои теоретические исследования прикладной целью. Надо дать ему эту возможность - пусть разворачивается! А вот и нет. В любом деле сперва надо разобраться что к чему. "Правая рука" и Бузрукходжа Саидходжаевич разобрались и тут же пришли к выводу, что это как раз тот случай, которого они ждали. Дальше все "разворачивалось" довольно быстро. Втолковать Алиму Акрамовичу, что общеинститутские интересы требуют освободить Рустама от всех других дел, дабы он в полную силу занимался "важной народнохозяйственной проблемой", было делом пустяковым. Тем более, что при этом понятливый в таких делах Алим Акра-мович отчетливо уловил нотки личной заинтересованности наушничающих в этом вопросе (в любом деле он в первую очередь искал эту пресловутую личную заинтересованность, будучи по-своему убежденным, что она и есть единственный фактор, движущий всякое дело). И вот обалдевшему от такого поворота дел Рустаму в издевательско-торжественной обстановке было поручено это "почетное задание" в качестве основной его темы в институте. А со следующего дня началась предусмотренная заранее процедура "освобождения" его от химии проще говоря, у Рустама начали отбирать уникальные приборы (мол, для использования их в лабораториях, где "действительно занимаются катализом"), затем сотрудников (естественно, "в общеинститутских интересах"), а под конец и лабораторные помещения. Обобранный догола, отстраненный от привычных дел и на всякий случай несколько раз публично скомпрометированный перед сотрудниками института (чтобы публика перестала верить в его способности в химии), Рустам ходил потерянный, с видом изрядно побитой, но в меру подкармливаемой дворняги (да простит он меня - более достойного сравнения я не нашел). Через некоторое время Рустам, не найдя другого выхода, смирился со своей участью и, прекратив сопротивление, со свойственной ему серьезностью взялся за проблему измерения влажности хлопкового волокна. Вскоре по институту пополз слух, что его потрепанная группа делает совсем уж неожиданные успехи. Под руководством Рустама она за короткое время сделала несколько изобретений. Потом стало известно, что там сконструировали остроумный прибор для экспресс-анализа влажности волокон хлопка, который пункты приема хлопка-сырца начали вырывать у него с руками. И тогда "Правая рука" и Бузрукходжа Саидходжаевич, временно оставившие Рустама без "присмотра", опять зашевелились. Как же так: кто-то в институте напал на золотую жилу тему, результатами которой, кажется, начали интересоваться даже солидные министерства, а они, можно сказать, хозяева института, от которых все и должно исходить и которым должны приписываться любые стоящие заслуги, выходящие из этих стен, оказываются в стороне. И все это из-за того, что они якобы обидели Рустама, отстранив его от химии? Ну что же, если даже и так? Все это было продиктовано только заботой о его, Рустама, благополучии. Еще не известно, добился бы он в химии чего-нибудь подобного! И вот реакция тандема корифеев на неожиданные успехи Рустама многострадальный уже две недели не может получить визу директора на статью, где авторами значатся он сам и никому не известный лаборант. Какая наглость! "Правая рука" вначале вернул статью незавизированной, указав на самую безобидную причину. Рустам, естественно, ничего не понял и, добросовестно выполнив "указания", опять пришел за подписью. Тогда "Правая рука" намекнул на малочисленность авторов. Простак Рустам не нашел ничего лучшего, как заявить, что больше никто не работал и не участвовал. Пришлось в открытую втолковать, чего от него хотят, естественно, при закрытых дверях. Непонятливость Рустама неожиданно превратилась, как с огорчением жаловался потом "Правая рука", в ослиное упрямство. На этот раз Рустам действительно решил не сдаваться и заявил, что пожалуется директору ("Надо же быть таким идиотом,- думал уставший от препирательств "Правая рука".- Неужели непонятно, по чьей установке я действую?..").
* * *
Так вот, с утра попался мне уныло бредущий по коридору Рустам. - Как дела?
– спросил я у него с покровительственной уверенностью, приобретенной вследствие сговора с шайтаном. - Не визируют,- тихо проговорил Рустам, рассеянно проходя мимо. Я его остановил. - У шефа был? - Был. Не стал даже вникать. Сказал, пусть Расул Сагдуллаевич решает этот вопрос сам, - упавшим голосом сказал Рустам. - Что собираешься делать теперь? - Не знаю... Понятно, что Алиму Акрамовичу не надо было вникать в суть дела, в курсе которого он, несомненно, находился. Пусть "Правая рука" заставит Рустама записать в соавторы его и Бузрукходжу Саидходжаевича и, если сможет, так же и себя, а директор как будто и не имеет к этому грязному делу никакого отношения, в случае чего можно будет даже возмутиться "этим безобразием". А если не сможет, то это минус в "активе" "Правой руки". Факт наличия таких минусов в "активе" подчиненных шеф оценивал весьма высоко. Это ведь те прелестные педали, нажимая на которые (упрекая ими "с умом" и в нужные моменты) можно эффективно управлять людьми, особенно подчиненными. Прекрасно понимающий подобные тонкости "Правая рука" (ведь Расул Сагдуллаевич тоже готовил себя в руководители) только через свой труп пропустит статью Рустама. Круг, таким образом, замкнулся. Рустам будет ходить по нему до тех пор, пока не сдастся и не сделает все, чего, пожелает "Правая рука". После встречи с Рустамом меня осенила идея - вот где можно испробовать возможности шайтана. Сегодня на десять часов у директора назначено небольшое собрание для обсуждения хода выполнения хоздоговорных работ. Тема Рустама тоже должна быть заслушана. Возможно, там Рустам попытается как-то поднять вопрос о своих незавизированных статьях..,
* * *
Просторный кабинет директора... Длинный стол заседаний, во главе которого сидел сам Алим Акрамович, изобразив на лице привычное озабоченно-деловое выражение. Не прерывая собрания, он то и дело вызывал к себе главного инженера, водителя служебной "Волги" или кого-нибудь из своих доверенных приближенных и с не менее серьезным и озабоченным видом на специальном, понятном только вызываемому языке давал какие-то указания (все, конечно, догадывались, что, например, главный инженер получил указание немедленно наладить ремонт протекающего со вчерашнего дня водопроводного крана в его квартире, а водитель "Волги" должен отвезти его жену в гости, куда сразу же после совещания отправится и сам Алим Акрамович). Временами директор прерывал докладчика и переспрашивал какой-нибудь случайно попавшийся момент доклада, чтобы подчеркнуть, что все слушает и понимает. Выступающий после этого с большим жаром акцентировал все свое внимание на этом, иногда не имеющем прямого отношения к основной теме доклада второстепенном моменте, пока директор с отеческой снисходительностью не давал понять, что можно продолжать дальше. После каждого сообщения Алим Акрамович в туманных выражениях формулировал оценку качества и темпы выполнения работ. Присутствующие с преданным вниманием слушали его. А наиболее смелые приближенные, вроде "Правой руки" и доктора наук Эшанходжаева, осмеливались даже высказать "свое" мнение, которое в основном сводилось к подсказыванию шефу наиболее удачных фраз, "работающих" на его сиюминутное настроение и замыслы. Ну, а если кто-то решался на выступление, то должен был умудриться построить его, перефразируя околесицу шефа - притом из расчета не менее двух ссылок на его имя в одном предложении. Не дай бог, если Алим Акрамович начинал ругать кого-нибудь по известному только ему соображению. Тогда критикуемый, даже при явной необоснованности нападок, мог рассчитывать, в лучшем случае, на холодное молчание сидящих, в худшем - на дружное или даже яростное нападение со стороны всех тек, кому сегодняшняя "политическая ситуация" предписывала лишний раз "блеснуть" перед шефом... А в таких ситуациях у нас никогда не было недостатка... Рустам коротко и лаконично описал состояние своих работ. Успехи были налицо. Но присутствующие с трудно скрываемым любопытством молчали, не зная, в какую форму выльется реакция шефа на эти успехи. Ведь руководящая линия для открытого проявления своего отношения к делам Рустама еще не дана. Ко всеобщему удивлению директор по-отечески и с явным оттенком снисходительности начал хвалить Рустама. В частности, он заметил, что Рустам вначале не хотел браться за работу, предложенную институтом (имелась в виду неосновная работа, которая была начата как раз самим Рустамом, а потом навязанная ему как основная), все хотел копаться в своей малоактуальной химии катализа (где сильно мешал "Правой руке" и любимцу шефа Бузрукходже Саидходжаевичу), а теперь, как видите, образумился (сломался и подчинился воле конкурентов) и делает большие успехи. При этом шеф не забыл несколько раз подчеркнуть, что он-де тогда предвидел их, эти успехи. Все кивали, и даже послышалось несколько робких реплик в пользу Рустама. Под конец, расчувствовавшись (видимо, от своих же слов), директор спросил, не нужна ли Рустаму помощь. Тот решил воспользоваться неожиданной благосклонностью. - Алим Акрамович, по результатам этой работы написаны две статьи, - Рустам остановился в затруднении, было видно, что он подбирает выражения помягче, дабы не слишком раздражать своих "друзей", - но их по какому-то недоразумению не визируют, - с досадой добавил он. Алим Акрамович помрачнел. Все видели, что жалоба даже в таком смягченном виде ему не понравилась. Рустам тоже увидел это и застыл, слегка побледнев. Но было поздно. Алиму Акрамовичу надо было перед публикой хотя бы для вида решить вопрос. Ничего, благо это он умел делать мастерски. - Расул Сагдуллаевич, в чем дело?
– спросил он, повернувшись в сторону "Правой руки", словно впервые слышал о "недоразумении". Тот поднялся с места с надменной ухмылкой на лице. Естественно, ответ у него, как всегда, был готов - там наверняка фигурировали такие обороты, как "общеинститутские интересы", "обратная сторона медали", "для пользы дела" и тому подобная демагогическая дребедень. Вот сейчас над Рустамом засвистит кнут - после директорского-то пряника. Ну нет, решил я, пора пускать шайтана в дело. Такой случай упустить нельзя. Пусть "Правая рука" впервые за свою жизнь скажет то, что у него на уме, а не то, чем он обычно морочит головы окружающим. Я слегка погладил сложенный листок, не спуская глаз со своей жертвы. И сразу же заметил, что, уже открывая рот для ответа, он вмиг переменился в лице. Надменная улыбка исчезла, глаза стали недоуменно-злыми. - Алим Акрамович, как вы сами понимаете, из стен института не каждый день выходит такая работа. А этот, - "Правая рука" просверлил взглядом Рустама, - возомнил, будто он один является ее автором.
– Мы-то ладно, - "Правая рука" кивнул в сторону Бузрукходжи Саидходжаевича, - но он даже вас не вписал в соавторы. Вот я и держу статью, надеюсь, рано или поздно до него дойдет, чего от него хотят. Наступила зловещая тишина. Рустам, не ожидавший такого оборота событий, не решался даже согнать одинокую муху, севшую на его поразительно побелевший нос. Директор, не поверив своим ушам, обалдело уставился на Расула Сагдуллаевича. Через некоторое время, с трудом овладев собой, он неуклюже сыграл роль человека, не уловившего суть ответа. - Расул, я тебя не понял. О чем ты говоришь?
– спросил он упавшим голосом, а обычной уверенности в нем не было и вовсе - он почувствовал неладное. - Алим Акрамович, почему сразу уходите в кусты, ведь понимаете же, о чем речь? Я вполне с вами согласен - приятно оказаться автором интересной работы, к которой, между нами говоря, никакого отношения не имеешь. Но почему всю грязную сторону этого предприятия должен тянуть один я? Вместо того, чтобы переспрашивать меня, отругайте этого нахала, пусть впишет наши фа... "Правая рука" не успел закончить, кабинет сотрясся от низкого рева директора. - Что ты мелешь?
– Алим Акрамович вдруг осекся, с опаской быстро прошелся взглядом по лицам застывших людей и зло кинул "Правой руке".
– Садись, я с тобой потом поговорю. Расул Сагдуллаевич сел с обиженным видом. Директор перевел налившиеся кровью глаза на остолбеневшего Рустама и резко бросил: - Давай сюда свою стряпню. Предусмотрительный Рустам дрожащей рукой вытащил из папки рукописи и положил перед директором. Алим Акрамович тут же поставил на них размашистую визу и с презрением швырнул статьи растерявшемуся автору. В это время тяжелую тишину кабинета нарушил легкий нарочитый кашель, затем раздался заискивающий голос доктора наук Эшанходжаева. Поблескивая очками то в сторону шефа, то в сторону публики (таким образом он следил за реакцией нужных людей и с ходу корректировал свое выступление), Эшанходжаев начал говорить, по своему обыкновению растягивая некоторые слова, для того чтобы придать им особый вес (никто не знал точно - он делал это нарочито или умело пользовался дефектом речи). - Я как член Ученого совета считаю, что на плечи именно дире-е-е-ктора ложится основная тяжесть ноши институтских забот. О-о-о-о-н пробивает финансы, оборудование, штаты. Создает для нас все-е-е-ех,- сверкающие очки прошли по кругу этих "всех",- необходимые условия для работы. Это отнимает у него массу времени и сил. Поэтому я считаю, что в результатах всех выполняемых в институте научных работ есть львиная доля деятельности дире-е-ек-тора. Следовательно, я считаю, каждый честный научный работник должен сам включать его в авторы самых важных... - За перечисленные вами функции директор получает самую высокую зарплату в институте и еще имеет кое-какие льготы, - прервал с места Расул Сагдуллаевич, кивнув в сторону водителя служебной "Волги", который как раз в этот момент заглянул в кабинет, очевидно, чтобы сообщить шефу, что жена его отвезена куда надо. - Кончайте базар!
– крикнул Алим Акрамович, увидев, что один из маститых подхалимов не справляется со своими обязанностями, а другой, можно сказать, самый надежный, ведет себя непостижимым образом.
– У меня около пятисот научных трудов, сделанных кровью и потом (все знали, что эта цифра "случайно" совпадает с количеством статей всех сотрудников института, выпущенных за срок директорства Алима Акрамовича). В большем я не нуждаюсь. Повестка дня исчерпана. Все свободны, - повернувшись к "Правой руке", добавил, - а ты останься,
* * *
На следующий день институт тихо гудел, как разбуженный улей. Директор не вышел на работу. Расул Сагдуллаевич же заперся у себя в кабинете и никого не принимал. Только иногда, неожиданно появляясь в приемной, вызывал нужных людей тоном, не терпящим ни малейшего возражения, отчеканивал распоряжения и опять скрывался за дверью. Все старались не приближаться к дирекции и дрожали при вызове туда. Зато в лабораториях, в укромных местах коридоров вовсю шли обсуждения вчерашнего инцидента. Источником этой смуты были участники совещания, сообщившие еще вчера же своим доверенным близким ("по секрету", естественно) о совершенно невероятных происшествиях, случившихся на только что закончившемся совещании. К полудню, как это обычно бывает, слухи и толки, полностью оторвавшись от первоисточников, начали существовать самостоятельно. Фантазия научных сотрудников стремительно устремилась ввысь, не признавая никаких границ. Суждения, прошедшие через призмы различных взглядов, открытых и тайных стратегий сотрудников, приводили к потрясающим версиям. Говорили о наступившем наконец разладе между директором и "Правой рукой" после десяти лет слаженной совместной работы. Передавали шепотом, что "Правая рука" решил занять место директора и что вчерашний инцидент есть первое звено его программы, рассчитанной на несколько месяцев. Рассказывали также, будто все это происходит из-за того, что Расула Сагдуллаевича больше не устраивает установившаяся между ним и шефом форма дележа, так называемого, директорского фонда, которым они распоряжались сообща в исключительна конфиденциальных целях. Были даже такие совершенно фантастические утверждения, что у "Правой руки" пробудилось нечто, отдаленно напоминающее человеческую совесть, которая подталкивает его к решению вывести шефа на чистую воду. Но большинство сходилось во мнении только в одном. После такого публичного выступления дни Расула Сагдуллаевича на посту заместителя директора по науке сочтены. К концу дня основная часть публики начала подчеркнуто почтительно здороваться с Бузрукходжой Саидходжаевичем, справедливо считая, что он и есть реальная кандидатура на этот, ставший почти уже вакантным пост. Вокруг Рустама сразу образовался глубокий вакуум. Хотя никто не мог толком сказать, в чем его вина, все были уверены, что в любом варианте дальнейшего развития событий ему несдобровать. Он конченый человек, и посему контактировать с ним бесполезно, возможно, и опасно. Исчезновение его из института - вопрос времени. Бедный Рустам! Я ликовал. Вчера, когда шайтан вернулся в рисунок, покинув лабиринт мозговых извилин Расула Сагдуллаевича, я развернул листочек. Чертик расплылся в улыбке. - Ну как? Тебе понравилось? Давай еще кого-нибудь заставим говорить правду. Например, этого, э... твоего, э... Эшанходжаева, а? Я погрозил ему пальцем: - Но-но, не увлекайся. По уговору сценарий буду составлять я. - Ладно, ладно... Может быть, мне сбегать, узнать, что там происходит сейчас у директора? - Этот прием мне не подходит. Надо посмотреть, чем кончится эта история. Шайтан сделал кислую гримасу, обиженно буркнул: - А жаль, было бы интересно... Я-то представлял, что происходило там, у директора, между ним и "Правой рукой" - кое-что начал понимать в их повадках за прошедший год. - Алим Акрамович, не ругайте меня, - поспешно должен был бы сказать Расул Сагдуллаевич, как только мы (и вместе со мной шайтан) покинули кабинет, я сейчас все постараюсь объяснить. - Что-о-о...? Ты еще собираешься что-то говорить после всего этого, подлец?!
– взревел директор. - Алим Акрамович, домла, со мной что-то случилось. Когда вы обратились ко мне, я встал уже готовый, чтобы разделаться с этим упрямым ослом. Через несколько минут этот трус сам начал бы просить вас о соавторстве. Но, как только я собрался говорить, вдруг кабинет с людьми словно перевернулся у меня перед глазами, и я перестал управлять собой. Я чувствовал, даже сознавал, что говорю не то, что нужно, но остановиться не мог. Словно шайтан какой-то вселился в меня и управлял моим языком. -- И ты хочешь, чтобы я поверил этой басне? Говори, какую цель преследуешь?
– грозно спросил шеф. - Домла, ради аллаха, поверьте. Я не знаю, что со мной случилось. Я по-прежнему верен вам... -...даже после того, как пытался бросить тень на мой авторитет?
– зло прервал шеф. На глазах у Расула появились слезы. - Не губите меня, домла, я не знаю, что со мной случилось. Поручите, я сотру в порошок всех, кто ведет себя вольно. Они будут трепетать перед вами пуще прежнего. Вы же знаете меня. Директор был сильно озадачен. Да, заместитель действительно был незаменим. Расставаться с ним так, сразу - жалко. - У тебя раньше бывало такое когда-нибудь?
– немного смягчившись, спросил он. - Нет, домла, это видимо, от переутомления. - Но зато ты сказал, что у тебя на уме? - Нет, Алим Акрамович. Меня какой-то шайтан попутал. Надеюсь, больше это не повторится. - Ну, ладно, допустим, на этот раз я тебя прощу. А что собираешься делать с народом? Люди наверняка уже знают обо всем. Как же мне работать с ними, сознавая это? - Алим Акрамович, вы же знаете сотрудников. Никто не посмеет даже упомянуть при нас об этом дне. Между собой тоже скоро перестанут говорить, побоятся доноса. Так постепенно и забудут...
– и тихо добавил,- если вы не измените своего отношения ко мне. Директор сделал паузу, сморщив лоб, потом сказал строго: - Ладно. Впредь стерегись, больше не прощу. Сегодня же сходи к психиатру. Считаю, что всего этого не было. Но если почувствую, что это было задумано тобой, смотри, твоя карьера кончена, и не только как химика. Я тебя везде достану.
* * *
Нет, не сверхъестественная сила, воплощенная в образе шайтана, а несколько простых, правдивых высказываний смогли устроить такой переполох в застоявшемся мраке институтского быта. Только теперь правда перестала быть для меня абстрактным понятием. Подумать только, всего несколько фраз, произнесенных публично, и так, что вещи в них назывались своими именами... - На одной твоей, так называемой, правде далеко не уедешь,пренебрежительно бросил шайтан у меня дома, разглядывая картину "Последний день Помпеи", висевшую над моим столом. - Не тебе говорить об этом!
– меня разозлил его тон. Я, можно сказать, наконец увидел силу, разрушавшую зло и несправедливость, а он издевается над моей верой. - Допустим, несколько человек где-то изрекли правду. Ну и что? Эти люди вскоре сами откажутся от нее, иначе рано или поздно с ними расправятся другие, не заинтересованные в такой правде. Я лично не раз участвовал в таких операциях. Самое забавное, они же не по своей инициативе и, значит, не всегда будут ее говорить, эту самую правду. В основном только тогда, когда я или ваши судебные органы копаемся в их извилинах, вытряхивая ее оттуда. После нас они, как мы имели возможность убедиться, начнут врать вдвойне - лишь бы реабилитироваться перед теми, кому успели насолить против своей воли. Другие же преспокойно продолжат врать и лукавить, лицемерить и злословить, клеветать и маскировать свои деяния в зависимости от необходимости и обстоятельств. Не могу же я, например, вселиться в черепа всех проходимцев одновременно, согласись? - Не много ли на себя берешь, шайтан, судя о делах людских? - Но, но, но, - прервал он меня обиженно, - в этом-то я кое-что понимаю. За вашими делами, в основном, наблюдаем, а иногда и вмешиваемся в их ход мы, а не те, кто на небесах, как наивно представляют верующие у вас. Тому, кто высоко вознесся, не до вас, поверь мне. Он знает себе только делить вас на грешников и безгрешных, как говорится, уже после пожара. "С ним надо быть поделикатнее,- подумал я.- Ведь нам еще вместе работать. К тому же он, кажется, совсем не глуп, его голыми руками не возьмешь". - Хорошо, хорошо. Возможно, мы ничего не добьемся в мировом масштабе с помощью наших операций. Но, по крайней мере, перепутаем карты ближайшему окружению. А то у них все получается слишком гладко и складно. Просто обидно. - Ты думаешь, у них все получается так, само по себе? Как бы не так. Возьми хотя бы такой факт, что все ваши общественные организации, в придачу и Ученый совет, превращены в службы, обеспечивающие надежную стабильность порядков вашего института. Это же ведь результат многолетней кропотливой работы вашего шефа и его сподвижников. Им надо было находить, как у вас именуют, беспринципных, но кровно заинтересованных в научной карьере людей, протолкнуть их на ключевые посты общественных организаций и через них проводить свои дела. А это дело непростое - ведь искатели правды оказывают сопротивление. Против них приходится бороться. - Не оскорбляй это слово! Борьба ведется только за справедливость. Карьеристы, проходимцы и приспособленцы маскируют свои действия этим возвышенным понятием. - Ну и принципиальный же ты у меня. Прямо топорная прямолинейность суждений. Чего же ты хочешь, в конце концов, от людей? - Чтобы никто не обманывал, никто не пробивался вперед, расталкивая других локтями, и никто не устанавливал свою личную власть над другими. - И что будет в результате? Чего ты этим добьешься? Неорганизованной, мелкомасштабной псевдосправедливости - анархии? Не лучше ли организованная несправедливость? Это все-таки система. Я чувствовал, что теряю самообладание. - Не интересует меня твоя философия. Я самый обыкновенный человек и считаю, что меня несправедливо притесняют. Я им покажу, как... - Ха-ха-ха! Личные счеты, корысть,- восторженно взвизгнул, потирая руки, шайтан,- так мне приятнее работать! У меня в руках оказался тяжеловесный том недавно переплетенного институтского годового отчета, готовый плюхнуться на шайтана...
* * *
Небеса не собирались разверзнуться и не случилось страшного землетрясения, к удивлению сотрудников, для которых незыблемость авторитета директора и его зама были не меньше, чем одна из основ мироздания. Дела в институте шли своим чередом, и все постепенно начали забывать, как правильно предсказал это Расул Сагдуллаевич, о необычном случае в кабинете директора. Казалось, понимание между шефом и "Правой рукой" даже возросло пуще прежнего. Сбитые с толку завлабы спешили засвидетельствовать свои верноподданнические чувства, тщательно скрывая недавнее нетерпение в ожидании крупных перемен "наверху". Все лишний раз убеждались, что в этом институте ничему не надо удивляться и, самое главное, не надо раньше времени выдавать свое отношение ко всяким неожиданностям, особенно если неожиданности касаются личностей из руководства. Поучительным примером послужили два инцидента, когда не в меру преданные своим шефам сотрудники - один Бузрукходже Саидходжаевичу, другой Расулу Сагдуллаевичу - понесли публичные наказания. Первый, будучи обижен при обычном, мягко говоря, не совсем равномерном дележе поступивших на склад дефицитных химреактивов, потерял осторожность и во всеуслышание накричал на сотрудников лаборатории "Правой руки", что их время уже кончилось, мол, хватит обирать других, скоро все равно их всех разгонят во главе с шефом. Поспешив лишний раз засвидетельствовать свою верность "Правой руке" и Алиму Акрамовичу, Бузрукходжа Саидходжаевич уволил этого не в меру преданного сотрудника "по собственному желанию". А второй, у которого подошла очередь на получение дефицитной мебели через профсоюзную организацию института, шепотом поинтересовался у председателя месткома - рассчитывать ли ему на что-нибудь перед фактом ожидаемого снятия с поста "Правой руки". Информированный по секрету об этом "предательском" вопросе "Правая рука" лишил его очереди на дефицитную мебель и, мало того, в обстановке один на один заявил, чтобы тот не рассчитывал и на премию за этот год. После этого жизнь в институте быстро вошла в прежнюю колею. Было такое впечатление, что случившееся даже пошло на пользу союзу шефа и "Правой руки", так как сотрудники еще долгое время на словах и на деле соревновались в проявлении своих верноподданнических чувств к этому союзу... Да, у них завидное умение нейтрализовать, а потом даже повернуть в свою пользу любой, даже самый неожиданный ход событий...
* * *
В пестро оформленном конференц-зале института (портрет великого философа Аристотеля здесь соседствовал, например, с каллиграфически выведенным текстом соцобязательств лабораторий) сходился на одно из первых заседаний Совет по присуждению ученых степеней в области химии катализа. Отец Совета, прошу прощения, председатель - Алим Акрамович - еще не появился. Совет был организован недавно, как результат воплощения в жизнь ненасытного желания директора иметь под рукой побольше средств, действенно влияющих на судьбы людей, и благодаря его таланту пробивать дела, мягко говоря, не совсем укладывающиеся в рамки установленных правил и норм. При пробивании вожделенного Совета основная трудность, возникшая перед будущим председателем, была в отсутствии в городе необходимого контингента ученых, специализирующихся в области химии катализа. Но, посудите сами, разве можно отказать себе в соблазне иметь под рукой собственный Совет из-за такой пустяковой причины? Если специалистов нет, то их надо "сделать"! И вот, недолго думая, Алим Акрамович благословил своих самых шустрых воспитанников на поиски тех химиков, которые могли бы быть соавторами хотя бы одной научной статьи, где лишь мимоходом упоминается хоть что-нибудь, касающееся, химии катализа. Такие люди, конечно, нашлись (ведь что ищешь, то всегда найдешь). Преподнести их общественности как крупных специалистов в этой области и включить в состав будущего Совета, не забывая в то же время делать это как величайшее одолжение этим "специалистам", было для шефа делом техники (недоумения "непонимающих" этих шагов он пресекал в корне страдальческим самобичеванием - он-де вынужден выкручиваться подобным образом исключительно в интересах региона: иметь возможность готовить собственные высококвалифицированные кадры - то бишь штамповать кандидатов). Да, Совет стоил загубленных в ходе его пробивания нервных клеток. Ведь он будет тем мощным рычагом, с помощью которого председатель эффективно, в первую очередь, с платформы своих интересов будет управлять подрастающим поколением ученых. Действительно, продержав несколько месяцев готовую диссертацию любого, даже самого одаренного аспиранта, он делал его шелковым, непременно добиваясь, чтобы тот публично признавал в директоре учителя-благодетеля, без которого бедный диссертант никогда в жизни не стал бы кандидатом наук. Определенная часть этих кандидатов, из числа тех, кто имеет особый талант в послушании я подхалимаже, в последующем будет включена в число доверенных людей. Дав начальный импульс карьере проходимца блестяще организованной защитой, председатель становился духовным отцом последнего. Такие не забывают "добро"... И вот члены этого свежесостряпанного Совета в ожидании председателя, и в то же время пользуясь его отсутствием, развлекались игрой в демонстрацию самодеятельности, независимости и даже научной принципиальности. Наконец в окружении ближайшей свиты в зал вплыл сияющий председатель. Сиять, как вы сами понимаете, он имел полное основание. Еще бы, по мановению его властной дирижерской руки сегодня заиграет еще один мощный оркестр. На сегодняшнее заседание была назначена защита кандидатской диссертации одного из аспирантов Расула Сагдуллаевича. Последний факт однозначно определял исход этой процедуры, которую и называть-то защитой было некорректно.. Действительно, не от членов же Совета защищаться. Они как раз, несомненно, выступят за эту "работу". Да, не следует забывать, что обычно в зале при защитах присутствует небольшая толпа случайных зевак и родственники диссертанта. Возможно, от них и придется "защищаться". После выполнения обычных формальностей, сводящихся к зачитыванию биографии диссертанта, справок о его научном пути и так далее, начался сам научный доклад. С кисло-сладким выражением лица диссертант начал декламировать текст, осточертевший ему во время заучивания наизусть. Члены совета мирно занимались своими делами. Отрешенный вид докладчика и его монотонный голос говорили только об одном - какое вам удовольствие слушать эту муру? Просто жалко вашего времени!.. Скоро поведение аспиранта слегка раздразнило Алима Акрамовича. Ради репутации нового Совета следовало бы проявить некую строгость и немного отрезвить диссертанта. Кроме того, наступила пора напустить на него положенную дозу страха, чтобы он, как положено в таких случаях, запомнил на всю жизнь, как и кто спас его от явного провала. Руководствуясь этими почти противоречивыми соображениями, Алим Акрамович бесцеремонно, тоном рассеянного ученого, которому не до формальностей, перебил диссертанта: - Послушайте! Вы уже говорите целых пятнадцать минут из двадцати, отпущенных вам. А я до сих пор не могу уловить логическую нить вашего выступления. Расскажите лучше про основные результаты вашей работы. Диссертант явно не ожидал, что его перебьют, да еще вопросом, ставящим под сомнение смысл всего доклада. Заметно побледнев, он проговорил, заикаясь: - Алим Акрамович, основные результаты я уже изложил. Осталось рассказать только о перспективах развития этой темы. Алим Акрамович, в планы которого, конечно, никак не входило напряжение обстановки, все же не выдержал, усмотрев столь явный намек на то, что он не слушает доклад или еще хуже - не понимает его. - Да что вы говорите?! Не только я, ни один член Совета не понял еще сути вашей работы,- произнося это, Алим Акрамович глазами обвел "просыпающиеся" ряды Совета,- а вы утверждаете, что уже все рассказали. Это окончательно убило диссертанта. Полностью растерявшись, он замолчал, опасаясь следующим ответом еще больше осложнить обстановку, а глаза его отчаянно искали поддержку у сидящего в зале Расула Сагдуллаевича. Тем временем Совет ожил. Но большинство находилось в замешательстве, не зная, как себя вести. Дело в том, что ситуация была несколько однозначной, что даже специальной работы среди них не было проведено. Все и так понимали, что диссертант- "свой человек" (не слепые ведь!), в его защите кровно заинтересован "Правая рука", следовательно, и сам Алим Акрамович. А он, Алим Акрамович, вдруг повел себя так, что даже "Правая рука" вначале несколько растерялся. Поскольку никто точно не ведал, что на уме у Алима Акрамовича, большинство очень умно решило воздержаться от какого-либо шага. Но, оказалось, этого было мало. Если бы знал Алим Акрамович, чем обернется его неуместная вольность! Дело в том, что в составе Совета было несколько новых членов, которые по-своему были преданы шефу, но еще не совсем ориентировались в неожиданных ситуациях, порождаемых изощренной сложностью его, шефа, натуры. Один из них, приняв грозные вопросы за сигнал расправиться с диссертантом, с нескрываемой иронией задал вопрос, который прозвучал в затихшем зале как смертный приговор: - Почему у вас в докладе не упоминался такой важный фактор, как диапазон температур, где нормально протекают ваши основные реакции? - Диапазон, диапазон... Я проводил реакции в области и низких, и высоких температур, - выдавил диссертант. - Неужели вы хотите сказать, что ваша контролирующая аппаратура одинаково хорошо фиксирует химический состав в той и другой областях температур? Если вы настаиваете на этом, перечислите, пожалуйста, температурные градиенты чувствительности вашей аппаратуры для всех элементов, участвующих в ваших реакциях. Это был конец. В зале наступило зловещее молчание. Все знали, что диссертант, привыкший к постоянной опеке могущественных покровителей, не настолько углублялся в детали своей работы, чтобы сообщить эти самые проклятые градиенты. Алим Акрамович кусал губы, поняв, какому опасному направлению событий он дал ход своей небрежностью. Но в этот момент на бедного диссертанта обрушился еще один удар в виде следующего восклицания: - А где, скажите мне, пожалуйста, в вашей работе химия? Если я не ошибаюсь, вы претендуете на степень кандидата химических наук? Это решил отличиться второй новичок в Совете! Один из членов Ученого совета, сидевший в заднем ряду, наклонился к соседу: - Э... э... э, братцы, так и завалить можно человека. Надо что-то предпринять. Как раз в это время Алим Акрамович начал предпринимать то самое "что-то". Он медленно встал и с виноватой улыбкой произнес: - Вообще-то мы все, и в первую очередь я, вели себя не совсем верно. По существующему положению мы не должны были прерывать доклад до его окончания. Давайте дадим возможность диссертанту закончить выступление. Потом начнем выяснять непонятные места. Думаю, что тогда он ответит на все вопросы удовлетворительно. Мы все не раз слушали его на лабораторных семинарах и знаем, что работа его хорошая, а он сам лучше, чем кто-либо из нас, разбирается в ней. Вот каков он! Члены Совета облегченно вздохнули. Теперь ясно - надо вытаскивать безнадежно утопающего. Для шефа они это будут делать с превеликим рвением. Совершенно сбитый с толку, растерявшийся диссертант дрожащим голосом кое-как закончил доклад. После этого начался так называемый парад - смотр на лояльность перед председателем. Первый решил блеснуть своими глубокими соображениями Бузрукходжа Саидходжаевич. Он начал с того, что будучи секретарем Ученого совета по долгу службы подробно ознакомился с работой. Притом он-де получил огромное удовлетворение, и это чувство никак не может быть затенено не совсем удачным докладом диссертанта, что, по его мнению, является естественным следствием огромного перенапряжения и усталости после завершения такой серьезной работы. Потом Бузрукходжа Саидходжаевич очень тонко намекнул на беспредметность и неуместность вопросов тех двоих. В частности, он между прочим отметил, что чувствительность аппаратуры по элементам, которой здесь очень интересовались некоторые, не имеет никакого отношения к основным результатам диссертации, а сам вопрос насчет отнесения диссертации к чистой химии или к технике говорит только о невдумчивости и недопонимании работы спрашивавшими. Затем своим хорошо поставленным бархатным баритоном заговорил Моисей Львович. Озабоченным тоном, который для данного случая был удвоен против обычного, он начал говорить о безусловной актуальности и полезности работы. Выступление было, естественно, насквозь пропитано негодованием в адрес членов Совета, которые задают не совсем тактичные вопросы. С пафосом он сделал остановку на одном измерении, осуществленном диссертантом (к слову сказать, весьма стандартном), и это измерение в устах Моисея Львовича было возведено в ранг оригинального... Через некоторое время почти все члены Совета один за другим реабилитировали себя за трусливое молчание в те критические минуты. На лица "тех" двоих, отличившихся, нельзя было смотреть. У первого нервы сдали очень быстро. По-видимому, с таким единодушием в обелении черного он сталкивался в жизни впервые. Поняв, в какое глупое попадает положение, он встал и заявил, что теперь понимает всю важность и серьезность работы и вопросы свои снимает из-за их некорректности. Второй был близок к такому же раскаянию. - Ну, нет, - спохватился я, только теперь вспомнив про свою "миссию". Такую возможность упускать нельзя. Чутье мне подсказывало, что до сих пор, из-за плохой ориентации в обстановке, этот человек говорил что-то близкое к правде, во всяком случае то, что думал. Пусть продолжит в том же духе. Я послал к нему шайтана. Любитель вопросов попросил слово. Председатель, склонившийся уже к мысли, что парад-смотр и так слишком затянулся и пора остановить его, вдруг в силу нахлынувшего неизвестно откуда и совсем неуместного чувства демократизма решил дать возможность реабилитироваться и этому "грешному". Какая опрометчивость! - Я все-таки не услышал ответа на вопросы, заданные мной и моим коллегой, - твердо заявил товарищ. Публика, естественно, разинула рты. Такого она не ожидала. - Ваш коллега, как вы должны были заметить, буквально минуту назад снял свой вопрос, признав его нелогичным. Пора бы и вам последовать его примеру, - с крайним раздражением ответил за диссертанта Алим Акрамович. - Алим Акрамович, я считаю, что снятие вопроса моим коллегой - это его личное дело. Хотя, догадываюсь, почему он это сделал, но не хочу отвлекаться на такую мелочь,- заявил настырный товарищ.
– Считайте, что у меня тоже возник тот же вопрос, и мне, в отличие от моего коллеги, хочется получить на него ответ, притом от диссертанта. Что тут началось!.. Не диссертант, хотя он и осмелел к концу спектакля, а весь Ученый совет во главе с председателем как по команде набросился на "вольнодумца". Тема спора очень быстро ушла от диссертации (а науки она вообще не коснулась). Разговор был успешно переведен в русло личных препирательств. Вначале объект нападения успевал парировать атаки меткими замечаниями о "достоинствах" самих нападающих. Постепенно большинство начало одолевать его. Бедный шайтан, при всей своей проворности, видимо, не успевал выбрасывать на свет божий очередную, необходимую правду, запрятанную в темных лабиринтах мозга объекта. В конце наступление под внешне не выставляемым напоказ дирижерством Алима Акрамовича стало настолько интенсивным, что объект был не в состоянии даже рта раскрыть. Его не слушали, а мастерски продолжая и дополняя друг друга, закидывали контрвопросами, основная цель которых сводилась к тому, чтобы правдами и неправдами скомпрометировать "наглеца". Стенографистки обалдело слушали все это, опустив руки. При таких темпах они все равно ничего не успели бы зафиксировать. Диссертант так и не вмешался в происходящее. Его испуганное вначале лицо постепенно приняло равнодушное выражение. Через некоторое время он уже спокойно, с нескрываемым любопытством наблюдал за происходящим - мол, как же сможет выкрутиться из этой заварухи нежданный критик его работы? Под конец атакуемый сник, опустил голову и полностью замолк. Я вытащил листок и увидел только что возвратившегося шайтана. Он стоял весь в поту, также с виновато опущенной головой. Это был полный провал. Когда я покидал конференц-зал, сзади донесся довольный голос Алима Акрамовича: - Прекратим дебаты, мы теряем время. Протокол заседания хотя бы с одним голосом "против" смотрится убедительнее, чем со стопроцентным "за". Сейчас начнем слушать отзывы официальных оппонентов...