Женевьева села за стол и, медленно глотая согревающий напиток, стала наблюдать, как Сайлас, достав из резного дубового комода свежие простыни, стелит постель, как ловко он взбивает подушки и разглаживает простыни грубыми, мозолистыми руками. Женевьеве, никогда в жизни не застелившей постели, только сейчас стали понятны слова Доминика о том, что она создает осложнения для других — ведь о ней приходится заботиться.

В этот момент в каюту вошел Доминик. Посмотрев на ее почти пустую пиалу и одобрительно кивнув, он налил себе кофе.

— С «Алюэттой» все в порядке, месье? — словно между прочим спросил Сайлас.

Женевьева навострила уши. Кто или что такое Алюэтта? Она внимательно прислушалась к тому, что отвечал Доминик. Сайлас выразил удовлетворение услышанным, коротко кивнув. Впервые с того момента, как взошла на борт корабля. Женевьева осознала, что по этим безмятежным на первый взгляд голубым водам гуляет опасность, и по разговору мужчин догадалась, как они рады тому, что пока еще не напоролись на что-нибудь пострашнее скользящего над водой акульего плавника. Было также очевидно, что в ближайшее время их ожидают серьезные испытания.

Так могла ли Женевьева встретиться лицом к лицу с неприятностями в одной рубашке? И она спросила, делая большой глоток кофе.

— Можно Сайласу принести мне мои вещи?

Доминик нахмурил брови и отрицательно покачал головой:

— Нет, я не позволю тебе снова надеть мужскую одежду. Не хочу, чтобы матросам это напоминало о тех днях, которые ты провела среди них. — Между его бровей залегла глубокая морщина. — Жаль, что ничего нельзя сделать с твоими волосами.

— Почему нельзя? Это легко исправить, месье, — возразил Сайлас, — если мадемуазель немного посидит на месте. — И, достав из шкафа большие ножницы, он недвусмысленно пощелкал ими.

— Но я и так уже достаточно коротко острижена, — занервничала Женевьева и попыталась встать.

— Дело не в длине волос, насколько я понимаю, — ответил Сайлас, указывая ей обратно на стул и встряхивая полотенце.

— В руках Сайласа ты можешь ничего не бояться, — успокоил Доминик, забавляясь ее испугом. — Раз уж ты поступила со своей прической столь варварски, не вижу причины опасаться, что будет еще хуже.

Обреченно опустив плечи, Женевьева села на указанный стул, а Сайлас накинул полотенце ей на грудь. Доминик, расслабившись и положив ногу на ногу, с большим интересом наблюдал за работой Сайласа.

— Поразительно, просто мастерски, — воскликнул он с оттенком благоговения, когда матрос положил ножницы, снял с Женевьевы полотенце, встряхнул его и дождь золотистых волос, кружась, медленно опустился на пол.

— Что поразительно? — Женевьева робко провела рукой по голове.

— Почему бы тебе не посмотреть в зеркало? — предложил Доминик, возвращаясь к завтраку.

То, что она увидела, можно было бы назвать метаморфозой. Круглый ровный горшок, который до того «украшал» ее голову, превратился в изящную, аккуратную шапочку, заканчивавшуюся на затылке острым мыском, на лоб небрежно ниспадало несколько легких завитков-перышек. Прическа была короткой, но, безусловно, женской. Сайлас поистине оказался мастером на все руки.

— Есть какие-нибудь предложения насчет одежды, Сайлас? — спросил Доминик.

— Конечно. В рубашке достаточно материала, — задумчиво заметил он, — но распределен он не так, как нужно. — Бесцеремонно взяв Женевьеву за плечи, Сайлас развернул ее и забрал в руку излишек ткани на спине. — Проблема не такая уж трудная. В мешке, который вы прихватили из дому, есть что-нибудь, что может оказаться полезным?

— Чистое белье, — ответила Женевьева, ничуть не смущаясь: с Сайласом подобные эмоции были неуместны.

— Хорошо. Не уверен, что смогу сшить нечто особенное, но мешок принесу. — Матрос вышел из каюты, прихватив две рубашки Доминика.

— Он меня не одобряет, — заметила Женевьева.

Доминик рассмеялся:

— Конечно, не одобряет. Но он вообще не одобряет женщин, а в особенности тех, кто не знает своего места в привычном ему порядке вещей.

— И, какое это место? — поинтересовалась Женевьева.

— В постели или на кухне, — без эмоций проинформировал Доминик. — Но уж точно не на борту корабля!

Женевьева озабоченно взглянула на идеально заправленную постель, потом снова на Доминика.

— Наверное, будет жаль испортить такую замечательную работу.

Он поманил ее пальцем, она, улыбаясь, подошла и оказалась между его колен.

— Подозреваю, что ты неисправима, — сказал Доминик, медленно поднимая на ней рубашку, склоняя голову и прикасаясь губами, дюйм за дюймом, к каждой клеточке ее живота.

От колючего трения его небритой щеки по нежной коже Женевьева вздрогнула, и в этот момент кончик его языка нырнул в крохотную воронку ее пупка. Покалывающие искорки разгорающегося пламени поднимались по ее телу вслед за снимаемой рубашкой. Когда нижний край ее оказался на уровне плечей, Доминик стал ласкать языком розовые соски с требовательной настойчивостью, отчего Женевьева почувствовала странную пульсацию в животе и чресла ее наполнились влагой.