Я пожал плечами. Какая теперь разница?

– Из меня плохой исповедник, Филон. Но, если я вырвусь отсюда, вам и вашим друзьям лучше не попадать ко мне в плен. Живыми...

Костистое лицо дрогнуло. Кажется, я его все-таки задел.

– Понимаю, маркиз. Я и сам себя не прощу. Но кое-что можно исправить – и очень многое предотвратить. Если хотя бы часть того, что я видел в Грядущем, исполнится... Вы не слыхали об Иоганне Иерусалимском? Жаль, я прочел его слишком поздно. Нет, умирать нельзя!

Над головой нависал низкий потолок – крышка гроба.

– Валяйте, Филон. Живите. Авось наверху зачтется!..»

Шевалье отложил листок в сторону, на крашеные доски скамейки, вдохнул глоток июньского, напоенного липой и жасмином воздуха. Хорошо! Ровная гладь кормилицы-Сены, гранит набережной, островерхие башенки; квадрат огромного древнего здания.

Дворец Правосудия – Консьержери.

Он решил дочитать рукопись на лавочке, у реки. Гей, гей, у самой реки! Славное место. И Часовую башню видать – высокая, выше прочих. Там, ближе к облакам – Механизм Времени. Тикает, значит. Делит его на равные и справедливые части.

Читалось легко. Красивый почерк Александра Дюма звал за собой, вел, словно под конвоем, темными коридорами, заставляя обдумывать каждую фразу и даже сопереживать. Людей гонят на смерть, под лезвие наигуманнейшей в мире «национальной бритвы». Так же, как обоих дедов Огюста, как тысячи виновных и безвинных.

Людей тоже делят на части – неравные и несправедливые.

Тело – здесь, голова – в корзине.

«...он ответил не сразу.

Я не торопил. Коридор вел дальше, в сердцевину логова Смерти. В воздухе плавала старая пыль. Свет, льющийся из редких окошек, был тускл и сер. Санкюлоты – и те приуныли, бросили шутить и отпускать ядовитые реплики. В Аду плохо с весельем. Сегодня на казнь ведут меня, завтра – твоя очередь.

– Держите!

Рука Филона на миг коснулась моей, передав что-то маленькое и круглое. Монета? Амулет? Не возражая, я спрятал подарок в карман.

– Зажмите в кулаке. Не выпускайте, что бы ни случилось. Ничему не удивляйтесь. И – не говорите со мной, пока я сам к вам не обращусь.

Я с трудом понял, чего он от меня хочет. Словно разучился понимать немецкий. Ладно, хуже не будет – в любом случае. Улучив момент, я взглянул на загадочную безделушку. Пуговица, обычная пуговица с сюртука. Нитки свежие – видать, только что оторвана.

– Пришли! – с удовлетворением выдохнул конвоир-лакей. – Пожалте бриться, господинчики!

Высокая дверь, караул по бокам. Революционный Трибунал. Епархия граждан инквизиторов Рене Д. и Антуана Фукье-Тенвиля...»

Шевалье недоуменно перечитал последнюю фразу. «Рене Д. и Антуана Фукье-Тенвиля...» Что за секреты? Фамилию маркиза Р. скрыли по просьбе семьи, но какая надобность прятать под инициалом «Рене Д.»? Тоже мне, Железная Маска! Каждый школьник знает, что Общественным обвинителем был Фукье-Тенвиль, Фукье Кровавый. Председателем же Трибунала назначили Рене Франсуа...

Дюма!

Не выдержав, Огюст рассмеялся. Дрогнуло перо автора «Нельской башни», не решилось помянуть однофамильца. Не дай бог, явится во сне, как убийца из пьесы, начнет родством меряться! Сбежит из Прошлого в Настоящее, предъявит счет...

Где от такого спасаться? – разве что в Грядущем.

«Жить ради Грядущего, – сказал во сне Эминент. – Что может быть прекраснее?» Странное дело – Огюст был уверен, что человек-вне-времени не шутил.

«...зал был забит до отказа.

Я даже не пытался рассматривать публику, прекрасно понимая, кого увижу. Этнографию Трибунала в те дни знал каждый француз. Возвышение для судей, «яма» для присяжных, скамьи для злодеев-аристо. В последнем из читанных мною номеров «Le Moniteur» сообщалось, что по требованию председателя Д. число скамей увеличили вдвое.

Будь со мною орудийная батарея и приличный запас картечи, я бы, конечно, заинтересовался публикой. Обычный комплект: мегеры-вязальщицы со спицами на изготовку, за ними – густые ряды безработных, получающих за «общественную активность» иудины полфранка в день; на галерке – мальчишки.

Растет смена...

Репортеров я не заметил и обиделся. Я, конечно, не Дантон, но... Хоть бы одного прислали! И пахло в прибежище Справедливости какой-то дрянью. Проветривать зал не спешили.

– Вали к своей шайке! Шевели кюлотами!

Толчок приклада уточнил направление.

Скамья подсудимых – длинная узкая лавка, окрашенная в черный цвет – оказалась полупустой. Председатель считал необходимым абонировать не менее сотни мест для клиентов. Он погорячился – нынешнее заседание не собрало и трех десятков. Бегло рассмотрев товарищей по несчастью, я рассудил, что если они и шайка, то не моя. Такие же голодранцы, как толпа в зале. Двое прилично одеты, остальные – из трущоб Сент-Антуана.

Сливки сняли, пошел обрат.

Я присел возле тихого, равнодушного ко всему старика в рабочей блузе, хотел крикнуть председателю, чтоб начинал, и лишь тогда вспомнил о моем странном спутнике. Я-то здесь, а он, простите, где?