– И плохо кончил, – датчанин не мог успокоиться.

– Я знаю. Но вино здесь ни при чем. Королевская любовница сделала обожаемому монарху подарок – красотку-шлюху, дочь столяра. Страсть, оспа, подхваченная от девицы, и зараза сводит Людовика в могилу. На седьмом десятке умереть от любви – завидная кончина! И потоп, смею заметить, не начался… [22]

– Вы все шутите… А я так рассчитывал на встречу с Якоби!

– Меньше надейтесь, друг мой. Будет меньше разочарований. Да, у меня для вас еще одно письмо, из Парижа. От синьора Торвена. Вернее, не вполне письмо – он переслал вам газету. Смотрите, тут выделено чернилами – статья «Холера в могиле»…

– Нам только холеры не хватало, – буркнул Эрстед, разворачивая пожелтевшую, мятую «Шаривари». – Зря вы помянули оспу… Проклятье! Кажется, фон Книгге добился своего. Я становлюсь мнительным. Ну-ка, о чем сплетничают в Париже?

«Удивительное происшествие случилось вчера в районе Старых Ферм, на кладбище Монпарнас. Если верить свидетельствам очевидцев, то в семь часов утра у ворот кладбища столпилась целая процессия, настойчиво требуя, чтобы им разрешили внести гроб с покойником. Сторож, разбужен в ранний час, долго бранился, требовал показать ему разрешение на захоронение – и в конце концов отказался растворить ворота перед катафалком.

– Свободных мест нет, – заявил сторож. – Все занято.

Горюющие друзья и родственники стали уговаривать злосердечного стража сделать для них исключение. Дескать, один покойник, худой как щепка, тихо устроится в углу, и дело с концом. В дальнейшем, клялись они, ноги их на этом кладбище не будет. В канаве, под забором, где угодно, но здесь никто в землю не ляжет.

– Нет, и еще раз нет, – уперся сторож. – Не трудитесь умирать, господа, хоронить вас негде. Ни единой пяди кладбищенской землицы для вас не припасено.

Спор затянулся. Люди были настойчивы, сторож – неумолим. В итоге, разгневавшись, толпа самовольно взломала замок и, силой оттеснив стража, ворвалась на кладбище. Там, в западном секторе, их уже ждала разверстая могила, вырытая ночью неизвестными землекопами. Захоронение быстро завершилось, и все разбрелись по домам, прихватив с собой и сторожа.

Полиция отказалась расследовать случай взлома.

В сущности, происшествие не заслужило бы и нашего внимания, за исключением рассеянной улыбки, если бы не ряд занимательных фактов, открывшихся при внимательном изучении случая. Во-первых, сторож оказался поддельным. Настоящий сторож, дядюшка Лефоше, спал до полудня в караулке, мертвецки пьяный. Кто напоил его с вечера, он не помнил. Лжестраж нашелся к вечеру. Им оказался Филипп Карно – игрок и развратник, гнилой побег благородного семейства, племянник Лазара Карно, известного политического деятеля времен Директории и «Ста дней», а также кузен Николя Карно, физика и инженера, автора работы «Размышления о движущей силе огня и о машинах».

На вопрос, что вынудило человека, носящего такую знаменитую фамилию, участвовать в постыдном фарсе, Филипп Карно без тени угрызений совести ответил:

– Деньги, господа. Заплатите мне, и я с радостью похороню вас всех!

Назвать заказчика фарса он отказался.

Вскоре выяснилась и личность покойного. Согласно данным, полученным нами от руководства госпиталя Отель-Дье, в могилу лег некий Карло Брузони – боцман итальянской шхуны, на днях скончавшийся от холеры. Тело похитили из мертвецкой, не оставив следов. Хотелось бы знать, зачем и кому понадобилась столь сложная авантюра? Для розыгрыша все выглядит глупо, а главное, не смешно; для попытки скомпрометировать семейство Карно или госпиталь Отель-Дье – слишком нелепо.

На этом рассказ можно было бы и закончить, если бы не последнее, вовсе уж комическое обстоятельство. Узнав о случившемся, с улицы Сен-При, где, кстати, проживает и физик Николя Карно, без промедления съехал банкир Джеймс Ротшильд, глава «Rothsschild Freres», перебравшись в частный дом за городом. Газетчикам, заинтересовавшимся причиной отъезда, банкир заявил с отменным хладнокровием:

– А вы что, любите холеру? Лично я – нет!

Возможно, здесь сыграло роль какое-то суеверие, поскольку хорошо известно, что библейский народ и шагу ступить не может, чтобы не сплюнуть через левое плечо. Это и послужило причиной их многолетних странствий по пустыне…»

– Статья не подписана, – заметил Эрстед. – Вместо подписи – три звездочки. Это Дюма, я узнаю перо. К жизни и смерти наш квартерон [23] относится с бесшабашным юмором. Должно быть, кулинария – единственное, что он принимает всерьез.

Огюст вспомнил повара-литератора. Гребешки, луковый суп, записки опального маркиза… Если верить слухам, во время Июльского восстания, будучи стеснен в средствах, Дюма скупил на базаре уйму дынь, исключительно дешевых в связи с эпидемией холеры, и, объевшись, подхватил заразу. Но, будучи по природе своей человеком отчаянной смелости, обращаться к врачам не стал, а принял внутрь стаканчик чистейшего эфира – и, как ни странно, выздоровел.

«Все негры живучи», – пошутил его приятель, писатель Шарль Нодье.

– Это хуже, чем вы думаете, господа, – подал голос князь. До сих пор Волмонтович в разговор не вмешивался. Сидя у парапета, украшенного вазонами с мелкими лилиями, он протирал окуляры лоскутом тонкой замши. – Автор статьи не ошибся насчет суеверий. Я знаю этот обычай.

– Откуда?

– В юности у меня был пахолок. Это слуга, а не то, о чем вы подумали. Ему рассказал ростовщик, жид из болтливых, а он – мне. Чтобы отвести мор от своих к чужим, надо похоронить холерника силой. Сторож, препятствующий захоронению, выбирается из чужих – из тех, куда должна уйти холера. Ростовщик утверждал, что обряд очень сложен. Мельчайший промах – и хворь не захочет уходить, или превратится в другую болезнь, или еще что…