Подумал я, а уж доходил тогда, а тут еще бабушка надвое сказала: может быть, и дождусь часа. Вот и дождался. Вы все обречены, ребята. Но я опытный командир и всю лагерную систему знаю. Если поверите мне-со мной дольше продержимся. Хоть душу отвести, со сволочью этой посчитаться и чтоб люди узнали, что и как. А не поверите-застрелите. Я это все одно заслужил".

Снова потолковали, решили-верим. Стал он у нас вроде военный командир. Начальником штабатот самый старший лейтенант. Вот и штаб, и разобрались по взводам-часть как часть. Дисциплина. Решили соседний лагпункт освободить. Он недалеко, на каменюгах стоял, у каменоломни. Полковник, даром что одноглазый, ему на следствии глаз выбили, а в том лагере все загодя выглядел, на память, где там что, показал и начертил. С ходу взяли поселок охраны и зону. Ни одного человека из наших даже не зацепило. Харчами, оружием здорово разжились, да и солдат прибавилось. Целый полк образовался. Дальше пошли, в низину спустились. Там болота, тундра, гнус, но нам все нипочем. Зэки-то снова солдатами стали, да какими! Всем полком думали, что дальше делать. Решили дойти до Воркуты, взять ее штурмом.

Там мощная радиостанция. Обратимся в Организацию Объединенных Наций и в Верховный Совет, расскажем, что с людьми в наших тюрьмах и лагерях делают. Будем просить помощи и еще, чтобы член Политбюро к нам приехал. Так и пошли, пошли. Лагпункты, как орешки, щелкаем. Растет наша сила! Выслали на нас вохровские части, так те годились только безоружных зэков пинать и убивать. А мы их размолотили в одночасье, и духа не осталось.

У нас уже разведрота была. Разведка ближняя, дальняя, все как положено. Полевые кухни, походные каптерки.

Как-то разведка докладывает: танки против нас двинули...

"Тут голова Павлика запрокинулась, тело его задрожало. Марк Соломонович выскочил из палаты и почти тут же вернулся с неизвестно откуда взявшейся Марией Николаевной. Она быстро и точно сделала Павлику инъекцию морфия, он перестал дрожать и уснул.

– Ведь вам с утра на работу. Мария Николаевна,- посетовал Ардальон Ардальонович.

– Ничего, завтра день без операций. А он,- кивнула она на Павлика,часа два поспит. Только вот на всякий случай свет не тушите, если, конечно, согласны.

– А как же,-отозвался Кузьма Иванович со своей койки, лежа на спине после операции.- А как же!

Мустафа молча отвел Марка Соломоновича к кровати и чуть не силой заставил его лечь. Сам же сел на табуретку возле Павлика.

Мы с Марией Николаевной, у которой был ключ от двери корпуса, вышли в сад и сели на скамейку, прятавшуюся среди кустов сирени. Она молча закурила свой "Беломор".

– У тебя кто-нибудь есть, Маша?-поинтересовался я.- Ну. муж, родители и все такое...

– Были, а теперь нет. Погибли, кто на фронте, кто в оккупации, кто в лагерях.

– Но ведь ты красивая, для тебя женихи и теперь найдутся.

– Моими женихами вся дорога от Москвы до Берлина вымощена. Нет уж, пусть Галя своего счастья ищет...

– Дай закурить,-поспешно попросил я.

Мы молча просидели, наверное, около часа, а потом Маша сказала:

– Пойдем в палату, время подходит.

– Не слишком ли ты часто ему морфий колешь?

– Глупый ты, глупый,-ласково и печально протянула она.-Ты что же, ничего не понимаешь?

Возвращаясь в корпус, я увидел, что окно кабинета Дунаевского светится. Спросил:

– Там?-Она молча кивнула.

– Отчего же он к Павлику не подходит?
– удивился я.

Она ответила тихо. как будто нас кто-то мог услышать:

– Знаешь, по медицине для Павлика уже давно летальный исход должен был наступить. Как он держится. понять нельзя. Конечно, Лев Исаакович, что мог, сделал. Да понимаешь, когда он с ножом дернулся, все порвал, и теперь уже не поправишь. Наверное, он держится на том, что ему очень рассказать надо, а может, если продержится, снова организм чудо сделает, успеет. Ничего нарушать нельзя. Если Лев Исаакович сейчас придет, Павлик может решитьтретий звонок, и прощай. А так пусть рассказывает.

вдруг да успеет.

– Рассказать, что ли?

– Организм успеет совладать,-терпеливо объяснила она,-а Лев Исаакович глаз не смыкает.

Когда мы вошли в палату, там по-прежнему горел свет и Павлик все еще спал. Но через несколько минут проснулся, и Мария Николаевна снова сделала ему укол. Он, однако, на этот раз не уснул и. найдя меня воспалившимися глазами, сказал:

– Сядь и возьми меня за руку.- Л потом продолжал, как будто и не прерывался его рассказ, и даже чему-то улыбнулся своими искалеченными губами.- Танки-то танки, да они по тундре, по болотам не пошли-увязли. А мы идем, лагеря освобождаем, всех катов в расход. Небось жалеешь эту мразь,-неожиданно обратился он к Марку Соломоновичу.

– Всякую тварь жалко, Пашенька,-смиренно ответил тот, вставая.-Однако господь наслал на египтян десять казней не за то, что они обратили евреев в рабство и четыреста лет их так держали, а за то, что они хотели помешать евреям освободиться, когда те смогли.

Павлик подозрительно посмотрел на Марка Соломоновича, наморщил лоб, но вскоре продолжал:

– Сук ихних, вохровских. мы не трогали, ну и ребятишек, конечно, тоже. Уже до Воркуты километров пятьдесят осталось. Там уже семьи ихние вывозят, эвакуация идет, архивы жгут. Тут наша разведка донесла: десант в заслон перед Воркутой выбросили. Ничего, братва. Мы еще поглядим, кто кого (десантники или мы, кровью мытые-перемытые, да все больше нашей же кровью). Тут, однако, штурмовики, как коршуны, налетели. Ладно-вохра, каты, они и есть каты. А ведь это летчики, солдаты. На бреющем летают. Ревут моторы, пулеметы трещат, патронов не жалеют. с воздуха расстреливают, высматривают, кто еще шевелится-добивают. А с земли им стоны и мат, надо думать-через трескотню слыхать. Многих перебили, многих, да не всех. Меня тоже пули ихние не достали. Это уж потом один из заградотрядов при