Пуговицы ссыпались в кривобокие глиняные горшки, — их лепили на заднем дворе, — туда же отправлялась прочая мелочь, вроде костяных цветочков и крохотных, с ноготь мизинца, ракушек.

В столице ими расшивали одежду.

Ко мне нейта Хордик относилась с тем снисхождением, которое люди проявляют в отношении иных, представляющихся им душевнобольными.

Какая нормальная женщина бросит своего мужа?

Откажется рожать детей?

Будет сидеть в углу лавки, ковыряясь в амулетах…

Корн не обманул.

То заседание было… гораздо более тяжелым, чем мне представлялось. Поняв, что мировую я не подписала, Мар пришел в ярость. А я… я вдруг узнала, каким ничтожеством являюсь.

Его матушка, комкая кружевной платочек, долго и пространно говорила о любви сына к неподходящей девушке. О том, каким унижениям подверглась их семья… о моей не благодарности… о… порочности натуры.

Она говорила и говорила.

И как-то так, что я сама начала чувствовать себя виноватой.

Потом говорила его сестра… и друзья… и…

В какой-то момент я поняла, что еще немного — и не выдержу, что…

А Мар привел какого-то целителя, несомненно, уважаемого, возможно даже, действительно хорошего. Но тот заговорил о моем душевном здоровье.

— Мы имеем явный пример излишней женской мнительности, происходящей естественным образом из особенностей женской психики, — целитель был в очках и при окладистой бороде, возлежавшей поверх темно-зеленого костюма. Он держал в одной руке трость, а в другой — узкую черную книгу. — Женский разум слишком слаб, чтобы самостоятельно справляться с нагрузкой, которой, несомненно, представляется нам учеба в заведении столь достойном…

Его голос убаюкивал.

Очаровывал.

— Это вполне естественно, что она не справилась с подобной нагрузкой. В таких ситуациях организм защищается. Женщины становятся истеричны…

— Он что, — я очнулась из полудремы. — Он пытается вы ставить меня сумасшедшей?

— Боюсь, что так, — Корн нахмурился. — Ты хочешь это слушать?

— Нет, но…

Как мне доказать, что я нормальна?

Или…

— Оставь это мне.

— Несчастной нужна помощь, — взгляд целителя задержался на мне. — Ей требуется покой и лечение…

Где-нибудь в маленьком частном и закрытом от внешнего мира заведении, о которых, если и заговаривали, то шепотом.

А мне-то казалось, что хуже быть не может.

Оказывается, что может…

Корн осторожно сжал мои пальцы.

— Последствия могут быть воистину ужасны… женщины, которые слишком много времени проводят за книгами…

— Учатся думать, — перебил свидетеля Корн. — А еще мы выражаем протест…

Он запнулся и нашел взглядом законника, который тотчас вскочил, поддерживая протест, а заодно уж аргументируя, почему и, главное, против чего мы протестуем.

— Идем… — Корн вывел меня из зала, а уж как мы оказались в экипаже, я и вовсе не помню. Именно тогда, кажется, я испугалась, до дрожи в коленях, до понимания, что Мар рано или поздно, но доберется до меня и тогда…

Он не простит.

— Тише, — Корн обнял меня, сдавил так крепко, что дышать стало тяжело, зато я перестала вырываться. — Тише… все будет хорошо… все обязательно наладится. Они просто тебя пугают.

— А если…

— Решением суда ты находишься на моем попечении, — Корн поцеловал меня в макушку, — стало быть, они могут приводить хоть сотню целителей, но пока я не дам разрешения, ни один из них к тебе не приблизится. Однако в одном эта сволочь права…

— Сволочь?

— Как есть сволочь… признанный специалист по решению деликатных проблем. У многих имеются неудобные родственники, а он помогает сделать так, чтобы эти родственники не мешали.

Я сглотнула.

— Не думай о нем. Ему объяснят, что в некоторые семьи лезть не стоит. А вот уехать тебе надо. Этот развод слишком тяжело тебе дается.

— А…

— Оформим доверенность. Без тебя это дело затянется.

— И… куда? — я сумела взять себя в руки и даже не расплакалась.

— Есть у меня один знакомый… из последних действительно вольных сала.

Я напишу ему письмо… только там… совсем не столица.

Ольс — и вправду не столица.

Камень.

И зелень, но не травянистая — трава здесь росла разве что у самого подножия замка, столь древнего, что выглядел он естественным продолжением скалы, из которой поднимался. Кое-как отесанные глыбины смыкались, а тот самый мох, который терял яркую свою зелень разве что в летнюю жару, скрывал и стыки, и щербины, и подпалины.