Достойнейшими посланниками инициаторских мифов были волхвы, знахари и мудрецы, отвечавшие в племени за связь с духовным миром. Это была та пора общественного устройства, когда высшей властью наделялся не столь вождь, как шаман, потому как первый не мог общаться с миром духов, а какой-нибудь сумасбродный отшельник из вигвама почитался в два, а то и в три раза больше племенного главы. Связывалось же это как раз из-за возможности вести метафизические беседы с потусторонностью. Область духовности, как и религиозная настроенность народных масс, обладали куда большим могуществом, нежели владычествование над объективной реальностью, от чего в шамане начинали усматривать провидца истины и божественного закона.

Главным же примечанием культовых мифов становится их инициаторсво юных neophytos7 в потусторонние пространства. Поскольку культы и обрядность родились в излучине шаманизма, то они и продолжили держаться намеченного течения. Поток шаманских практик поставил перед человеком вопрос: чем отличается посвящённый в таинства от мирского профана? Антиномия эзотеричности – экзотеричности отошла вспять, стоило добавить к ритуалам такие элементы, которые в повседневной жизни, никто бы в здравом уме не стал добавлять. Причина столь радикального отказа от совмещения духовной жизни с жизнью мирской связана с самоистязающими процедурами. Таковы были первые аскетические практики: шаман прохаживался босыми ступнями по раскалённым углям; купался в озёрах при тридцатиградусном морозе; наполнял своё тело токсичными веществами и принимался входить в экстатический транс. Это и многое другое было неотъемлемыми испытаниями для проверки: действительно ли тот чудаковатый тип является шаманом.

Складывая мозаику из исторических хроник, можно проследить такую связь, что стадия шаманизма дала толчок тем же аскетическим и метафизическим идеям, выраженным уже более умеренно. Аскеза воплотилась в сдержанности восточной мудрости, а отвлечения в иные реалии превратились в трактаты античных философов. Каждый аспект шаманизма нашёл свою реинкарнацию в будущем, но прежде, чем настали все эти метаморфозы, человечеству требовалось изжить уже имеющуюся перед ним перспективу. Ведь что толку заниматься столь пытливым изнурением, если оно лишено какого-то более глубокого смысла? В те времена, если кто и сказал бы, что все эти шаманские традиции – результат бессознательного влияния архетипа Животного, того сочли бы не то, что смехотворным малым, но могли и вовсе на кол посадить, ибо что за дерзость, посягать на отношения с духами столь дерзновенными домыслами! Однако, всё именно так и обстояло.

Исторически, эпоха архаических практик соответствует развитию в человечестве модели архетипического Животного. В отдельно же взятой личности, та же животность обосновывалась какой-то жизненной переменой, вступлением в какую-то общину, семейство или организацию. А главное предназначение Животного состояло в открытии психического мира. Животное – это и первый архетип, и в то же время, ключик, отпирающий ставни со всех остальных начал. И не стоит думать, что схождение с архетипами Женственности или Мужественности будет походить на миленькую беседу; первоначальное отношение с нашими внутренними образами высекается с весьма острыми углами и грубыми гранями. Поначалу, общение с каждым из архетипов будет походить на нечто вроде обуздания, непростое покорение всё противящейся нашей воле сущности, но чем дольше и напористее мы окажемся в своём желании постичь внутреннего духа, тем податливее будет становиться и сам образ. Сначала, всякий архетип оказывается скорее не другом, а демоном, всё донимающим нас и с превеликой радостью просовывающий нам палки в колёса.

Демоничность архетипов – это и был тот мотив, побуждавший человека инициироваться в шаманы, так как одна из посвящающих практик состояла в том, что всё того же несчастного neophytos натирали крапивой и затем, провозглашали разодранным демонами8. Подобное принесение своего естества в жертву очень близко к представленной мною функции Животного архетипа, так как само «расчленение» является символическим превращением kakos daemon’a9 в agathos10. И самое интересное, что после проведённого жертвоприношения, архетипические демоны поселяются в душе новообращённого и человек таким образом заклинается на общение с ними11. Другими словами, всего только раз пробудив в себе архетип – его уже не удастся повторно усыпить. Адепт не столь просвещается, как скорее проклинается. Наложенной порчей при этом служит извечная вражда, а впоследствии, неустанные разговоры со своими внутренними архэ. На этот счёт, немецкий писатель Ф. Кафка писал в своём дневнике следующее: «Человек чище, чем утром, время перед усталым засыпанием – это время настоящей свободы от призраков, все они изгнаны, лишь с продолжением ночи они возвращаются, к утру они уже все снова здесь, хотя и незримы, и вот здоровый человек снова принимается за их ежедневное изгнание»12. Изо дня в день, из ночи в ночь, с сомкнутыми или поднятыми веками – человек обязуется следовать тем заповедям развития, которые ему теперь будут диктовать его духовные наставники. А архетипическое ментарство заступит на пост правления лишь в том случае, если хорошенечко растормошить самый первый, наиболее древний и архаичный архетип – Животное начало.

Подводя итог по всей скрытой в человеке животности, в общемировом плане, это стадия расцвета шаманизма и его наследия – ритуалов посвящения и обрядов инициации; в контексте же личностной истории, Животное претворяет собою своего рода расщепление души на определённое количество частичек, которые как раз и являются ещё одними архетипическими образами, побеседовать с которыми нам пока так и не довелось. Животное начало – это разрыв со старым комфортом, целостностью и гармоническим внутренним строем, который пестовали в нас родительские узы и семейные традиции.

В таком случае уместно возомнить, на кой чёрт тогда рушить психическую цельность, если целое испокон веков ценилось всегда выше раздробленности? Такие розмыслы легко парируются тем простым фактом, что, коли уж целое – это состояние умиротворённого блаженства, почему тогда столь многие по своей собственной воле, без принуждения соглашались пробуждать в себе внутренний мир; почему Гаутама Сиддхартха объявил войну своим множественным страстям; почему каждый подросток так и рвётся вступить со своими родителями в конфликт? Во всех вариантах проигрывается один и тот же сюжет – это нарушение невесть как сложившегося в раннем детстве психического уклада, дабы уже самолично, со всей полнотой осознанности выстроить новое устройство таким, каким оно сможет удовлетворять нас куда в большей степени. Ответ на вопрос, почему же в один период жизни мы так и стремимся превратить свои действия в разрывающее наше психическое единство долото, состоит не в укрывающемся за флёром пресловутой периодизации половом созревании, а в той истинной причине, что едва ли когда-то будет своевременна кому-то известна – во всех расчленяющих поползновениях мы следуем одному единственному мандату, прописанному в нас ничем иным как архетипом Животного, а этиологические мифы идеально подкрепляют действующий внутри закон тем, что многими сказами, демонстрируется превращение из человека в животного, как результат влияния архетипических божеств13.

Мифология Женственности

Наконец проснувшись от столь затяжного сна и избавившись от того остова детской неосознанности, нам открывается пожалуй самая великая способность, о которой, как мне кажется, животные только и могли бы мечтать – это самостоятельно выстраивать собственную судьбу. И на проектировании своего бытия как раз и зиждется различие между состояниями ещё пока спящих архетипов и уже пробудившихся. Животное (здесь я имею в виду не образ, а реально существующего представителя фауны) склонно к следованию лишь первичным надобностям и тем потребностям, что играют какую-то значимость в жизнеобеспечении; остальных же желаний, вроде развития культуры или проявления интереса к загадкам мироздания, дикий зверь не испытывает и не может испытывать, так как обременён примитивными страстями. Для человека же, примитивность оказалась преодолимой; удовлетворив самые элементарные влечения к пище и безопасности, разум тут же неугомонно начинает искать, чем бы таким себя занять, чтобы столь универсальная мыслительная машина как человек не пылилась рядом со своими эволюционными предшественниками в бездействии. Этим же отличием славится и Женское внутри нас начало. Познавать женственность – это нечто близкое к познанию Terra Mater14, тех же феноменов природы, но уже не в чисто практическом смысле, а в некотором абстрактном.