В романе события вековой давности неожиданно находят своё продолжение на просторах донских степей двадцать первого века.
Что может сподвигнуть молодого успешного столичного бизнесмена Алексея на принятие решений, приводящих к резкому повороту в его жизни? Нестандартная командировка в дальний хуторок. Там он испытывает будоражащий спектр ярких эмоций от знакомства с местными жителями и погружается в теплый самобытный, оказавшийся ему родным деревенский колорит. Сельский флёр создаёт контрастный фон для происходящих захватывающих событий, а его категорично-прагматичный склад ума даёт сбой.
– Мама! – голос Любы предательски дрожал, когда она переступила порог отчего дома, – Маам, – протяжно повторила она.
В дальней спальне она услышала шорох и смело пошла на него. «Слава Богу, живая» – шевельнулось в голове.
– Здравствуй, доченька, – Зинаида, лежала в постели.
– Мамочка! – дочь подошла и стала целовать утопающую в подушках больную.
– Вот, Любушка, хотелось взглянуть на вас, видишь, слегла.
– Прекрати, ты не болела никогда. С чего удумала то?
– Дак, не я решаю, это за нас решено. Вот и я хочу вам – детям, из теплых рук… Тонька с Танюшкой тоже обещались.
– Едут, едут. Созванивались уже, – заверила дочь.
– А ты с кем? На чём? А то март месяц, все тает.
– С Валентином, он пошёл хозяйство твоё глянуть, может управить кого надо.
– А-а, так нет, Филипповна – соседка приходила давала, вечерком закрыть обещала. Зорька моя в запуске. А Валёк твой – хозяин, правильно, чё она тёща-то, подождет, а вот животина моя – она ж к вам переедет.
– Мам, ну ты опять.
– Да нет, я рада за тебя, с ним не пропадёшь, – полным сарказмом голосом сказала мать.
– Душно у тебя, дай хоть форточку открою.
– Открой, доченька, открой, а то вечером народ соберётся, а тут старушечьим духом.
– Мам, ну ты не меняешься!
– Ты тоже, но лучше два дня да в скачь, чем всю жизнь да в плачь.
– Ну вот это ты к чему?
– Да так, забываться стала, – при этом пожилая женщина взяла дочкину ладонь в свои руки, поцеловала, вздохнула и продолжила, – мозоли у тебя почище чем у иных мужиков, не научила я тебя себя беречь, вот и живёшь как в ярме.
– Ма!
– Так, иди на кухню, там тушка гуся, залей родниковой водой и ставь варить.
– А тебе бульон жирный можно?
– Мне теперь все можно…
– Есть кто живой? – услышали они боевой женский голос.
– Да, жива. Иди сюда, Тонечка.
И в комнату вбежала симпатичная голубоглазая женщина средних лет.
– Мама, я же предупреждала тебя, звала к себе. Нет, приросла к своей деревне, к корове, да соседке. Врач был? Какой диагноз?
– Фельдшер был наш – Илюша, молодой, да толковый, – на последнем слове Зинаида Петровна сделала особенный акцент, – Он то и сказал, что время поджимает.
– Молодой фельдшер глупости говорит. У нас в райцентре не Бог весть какие доктора, но все же…
– Тоня, я сама врач, хоть и ветеринарный, а про Илюшку ты зря, он мне здорово помогает, – при этом пожилая женщина закашлялась, – ой, Тоня, воды принеси.
Средняя дочь поспешила на кухню и вернулась со стаканом в руке.
– Всё. Передумала. Вот и помирать собралась и стакан воды принесли, а пить не хочется. Помоги-ка мне присесть, покаяться перед тобой хочу.
– Мам, может не надо? У тебя и так сегодня непростой день, градус эмоций повышен.
– Дети собираются – это радость, а вот ваши мужья будут жить со мной под одной крышей, так это да, чистый адреналин.
– Опять!?
– Что опять?
– Про мужей.
– Как будто они у вас поменялись…
– Мама, ты сама говорила, что люди не меняются.
– Люди-то не меняются, а вот мужья очень даже. Вон твоя школьная подруга с третьим живёт, а тебя опять Генас привез?
– Я с ним живу больше двадцати лет, а ты все никак не смиришься.
– Так вот, Тонь, рожать тебя я боялась. Молодая, глупая была, думала Люба у нас уже есть, не потянем, жили тяжело, работали, а вот видишь, как сейчас, и к себе зовёшь, и опять же стакан воды, да и за жизнь из вас троих ты самая цепкая. Прости, дочь, а!?
– За что!? Я ж тогда ребёнком только родительскую заботу и ласку помню.
– Устала я, иди к Любе, помоги с ужином. Картошка в погребе, масло в столе, да и дома вы, разберётесь.
Татьяна наступила на хрупкую мартовскую льдинку, отчего та лопнула, разлетевшись на множество осколочков, а снизу выступила талая вода. Молодая женщина высоко подняла голову и увидела отсюда, с автобусной остановки, родной хуторок. Он вытянулся вдоль речки и будто звал обратно, в её детство, юность, к первой любви. Она решительно шагнула навстречу этому зову. В домах еще топили и из труб то там, то здесь виднелся дымок. Отчего сердце так колотится? Наверное, от быстрой ходьбы, хотя нет, в Москве – городе бешеных скоростей, ей приходилось много бегать, так что тренировка была.
– Тань, ты бы помедлила, а то я не успеваю, – услышала она за спиной голос Алексея. Мужчина, одетый в светло-голубые джинсы и бежевые замшевые ботиночки неловко перескакивал, ища «чистый путь». Невдомёк ему, что в марте здесь просто нет этих «чистых путей», словно в продолжение женских мыслей, парень провалился в лужу, обрызгав себя. Татьяна звонко засмеялась, а Алексей обиженно надул губки. Каким же он был сейчас здесь нелепым – этот рафинированный москвич, странно, а там он ей казался «крепко стоящим на ногах».