Валентинов Андрей
Шрифт:
Таран – не человек!
– Ребята...
Черная глухая ткань на окнах, черные глухие тени по углам. Догорает светильник, умирает, фитилем черным чадит.
– Оставьте меня, ребята! Оставьте!
Черным кулем лежал на полу богоравный Амфилох Амфиараид, басилей кипрский. На лицо плащ накинут, руки-клешни в ковер вцепились.
– Оставьте!..
– Сейчас, – пообещал я. – Дуришь, богоравный?
– Сам ты, Тидид... богоравный. Не надо, оставьте!
Поднатужились мы с Капанидом, подвиг Гераклов совершили, подняли Амфилоха (ух, тяжелющий он, мой родич!), на ложе пристроили, подголовник кемийский под затылок приладили.
– Басилей Сфенел Капанид! – вздохнул я. – За лекарем, за знахарем, за колдуном, за ведьмой, за кем угодно – бего-о-о-ом!..
– Есть!
Протопали тяжелые эмбаты. Остались мы вдвоем с шурином, со Щербатым Амфилохом.
...Ну, Аласия, ну городишко! Сперва – пророк на базаре, теперь – басилей. Или здешнее безумие заразно, вроде чумы?
– Дуришь, богоравный? – повторил я. – Спятил, что ли?
– Да, Тидид, спятил...
И от такого ответа опустились руки, холод по спине пробежал. Ведь шутил я!.. А невидимая река, неотступная, неотвратимая, уже подступила, уже совсем рядом.
Плещет, плещет...
– Твой отец, Диомед, ты сам, Геракл, мой отец, брат... Теперь я...
Пустыми были глаза Щербатого, и Тартар чернел в них – безвидный, бездонный. И – седина на висках. А ведь Амфилох всего на восемь лет меня старше! Мне – двадцать три, ему только-только тридцать один стукнуло.
– Знаешь, когда мы с Алкмеоном были маленькие, то очень гордились, что наш отец – Вещий. Гордились – и все ждали, когда сами Вещими станем. Каждый сон запоминали, завидовали друг другу, старые свитки читали...
– Не надо, Амфилох, – попросил я. – Зачем об этом?
– Надо, – бессильно шевельнулись губы. – Мой брат... будь он проклят, мой брат! – сошел с ума. И тогда я понял, что это не дар – проклятие. И я надеялся, что мне... Зря надеялся, Диомед! Накрыло...
Сжал я кулаки, прикрыл на миг глаза. Будьте ВЫ прокляты, людоеды Олимпийские, поделившееся с нами ВАШЕЙ кровью, ихором, ненавистным серебром, несущим безумие и гибель. Будьте ВЫ!..
Плещет, плещет...
– Накрыло, Тидид! Я... Я вижу. Нет, не так...
Медленно вставал он, на кулаки бессильные опираясь, словно мертвец, колдуном-некромантом разбуженый. Да только не встал – обратно на ложе рухнул.
– Ты ведь Сияющий, Тидид? Плоской нам мнится земля, меднокованным...
– Номос и Космос – ответ, – вздохнул я. – Полно, очнись Амфилох!
– Второй Шаг, – дрогнули губы. – Да, конечно. Ты и дядя Эвмел... Слушай, Тидид! Титаномахия! Новая Титаномахия! Мы... Наш Номос... Мы все, как тельхины с гелиадами... Эти, на Олимпе, не ведают, что творят! Нельзя! Надо что-то...
Страшно было смотреть на Амфилоха Амфиараида, моего родича. Пусто было в его глазах, и чужими казались жуткие слова. Словно кто-то другой, незнакомый, лежал передо мною.
...А я вновь пророка-безумца вспомнил. Другими словами говорил он, да все о том же. Небо обрушится, и станет земля водой...
– Ты о Гекатомбе? – не выдержал я. – О том, что ОНИ решили всех нас, своих детей...
Страшен был его смех. Черен.
– Ерунда! ОНИ – недоумки! Жадные, трусливые недоумки, Тидид! Возомнили себя хозяевами, не зная, не догадываясь. Крон... ОН тоже пытался... Дурак!
Умолк Щербатый, глаза мертвые закрыл. И вновь почудилось мне, что над головой – холодный купол толоса, а передо мною – каменная лежанка...
– Эй, сюда! А ну, шевели ногами!
Хвала богам! Капанид! Привел воинство превеликое, перепуганное. Бороды набок, языки на плече, в руках – узелки с травами-зельями. А вот и отвар в чаше медной дымится...
Вздохнул я, головой покачал. Поможет ли? Бедного дядю Геракла тоже пытались травами отхаживать. А чего делать-то?
– Басилей Сфенел Капанид!
– Здесь!
– Оставаться тут! Лечить! Очнется – накормить. Поест – баб привести! И плясунов, и музыкантов. А не поможет – сам пляши, понял?
А на душе... Дий Подземный ведает, что на душе! Ужасно безумие, хуже чумы, хуже проказы!.. А если не безумие это? Если прав Щербатый? Если?..
Титаномахия... Крон... Желтое око над бездонным Котлом...
«Горе! Ибо пришли дни последние, и станут они первых хуже, ежели не покаетесь вы!..»
Одно хорошо – мне самому с ума уж точно не сойти. Во-первых, я и так Собака Дурная. А во-вторых, некогда. Это Амфилох-бедняга лежа на боку правит, лицом к югу сидит. Хоть и не мала Аласия, Кипр-Медный, но все же не так и велика. А Дамеду-ванаке, повелителю половины Востока, на боку лежать не с руки и на юг смотреть не с руки. Мечется Дамед-ванака челноком ткацким от Адании Киликийской до Ершалаима Филистимлянского. Хорошо хоть часок отдохнуть можно – письма из дому почитать.