Шрифт:
– А еще дядя Эвмел мне про богов рассказывать будет. И про героев. И про потоп расскажет. И про то, что до потопа было!
Сфенел морщится, хмурится...
(Точно как дядя Капаней! Только у Сфенела бороды нет, чтобы ее на пальцы накручивать. У дяди Капанея борода – черная. У папы тоже черная, но короткая. А у дяди Полиника – светлая, почти белая.)
– А папа говорит, что воину это все знать не надо. От такого жуки в голове заводятся.
Я осторожно трогаю голову – на всякий случай. В глубине души я почти согласен с Капанидом. Копье – понятно, и колесница – понятно. И как прятаться – тоже понятно. Без такого и вправду не повоюешь. А боги-герои, да еще значки для письма в придачу...
– Так папа решил, – вздыхаю я. – Значит, нужно.
Сфенел оглядывается (незачем – пуста наша Глубокая, никого, только взрослые), шепчет баском:
– А мой папа сказал, что тебя хотят царем сделать. Ну, басилеем [13] . Потому и к дяде Эвмелу послали. Папа тебя жалеет, говорит, что басилеем быть плохо.
Тут уж и спорить не приходится. Дедушка Адраст даже не басилей – ванакт, а значит, всем царям – царь. Поэтому из дому, из дворца то есть, почти не выходит – все на троне сидит.
13
Басилей – обычно переводится как «царь». Правильнее – вождь, иногда – наместник. Может быть сравним со средневековым графом или герцогом.
Думает.
И еще царю одному ходить не положено. И самому колесницей править – тоже. И еще его все ругают. Скукота!
Дядя Капаней умный. Его дядя тоже басилеем был, а он взял и отказался. И правильно сделал. И я откажусь!
– А мы в гости уезжаем, – внезапно сообщает Сфенел. – В Лерну, к дяде Гиппомедонту.
От зависти я не могу даже сказать «Ух ты!». Наконец вздыхаю...
– Ух ты! А когда?
– Послезавтра вроде.
Да, завидовать нехорошо. Тем более лучшему другу. И в особенности Капаниду. Это я понимаю, но...
Мне уже шесть лет, скоро совсем взрослым стану, а почти еще ничего не видел. В Тиринфе гостил однажды, в Трезенах – и все. Впрочем, в Трезенах не считается. Мне тогда всего два года было.
А все потому, что папа все время куда-то ездит. Ездит – а меня с собой не берет. Даже в Тиринф, хоть это и рядом совсем. А не берет он меня из-за кровников. Кровники – плохие, они могут зарезать из-за угла. Даже маленького мальчика. И девочку тоже.
На папу пять раз нападали, но он всех их убил!
– Ну, ты там это, Капанид, – я отворачиваюсь, делая вид, что смотрю на знакомую черепичную кровлю храма Трубы (старая черепица, под ногами лопается), – гидру увидишь, запомни какая. Хорошо?
Сфенел-то запомнит. А я?
* * *
– Ойнид, ну послушай меня! Хоть однажды в жизни послушай!
На этот раз точно – не сон'
Мама!
Кричать нельзя, о маме никто не должен знать. В моей спальне никого, значит, она в большой горнице за дверью...
– ОНИ что-то задумали. Семья... Это все так похоже на выдумки моего отца. ЕГО – и этого негодяя Психопомпа. Не набегался еще в Гадес! Собрать побольше, а еще лучше – всех вместе. Собрать – и в ножи. А еще лучше – натравить друг на друга!
Странно, я опять не слышу папу. Нет, слышу, надо только ухо к двери прижать...
Ой как плохо подслушивать! Но я немножко, совсем немножечко.
– Так что же, мне всю жизнь сидеть на чужих харчах? Кем мальчик вырастет – сыном изгнанника?
– Лучше сыном изгнанника, чем сиротой. Ты ведь знаешь – я не всегда смогу его защитить. Особенно от МОИХ.
У мамы такой голос... О чем это она? Меня защищать не нужно, со мной даже Алкмеон драться не хочет!
– Ну, ты прямо как Амфиарай! Заладил Вещий-Зловещий: «Боги не велят! Боги не велят!» Да какое им дело до Фив? Мы же не совались на Флегры [14] !
– Ошибаешься, Ойнид, ошибаешься...
Ничего не понимаю! И не пытаюсь пока. Почему-то становится страшно. Словно я опять болен и вижу знакомого мальчика с мокрой повязкой на лбу.
– Уедем, Ойнид! Если хочешь – вообще из этого Номоса. Я уеду с тобой и с маленьким...
14
На Флеграх была битва между богами и гигантами, в которой участвовал Геракл.
– Ты?!
Папа спрашивает так, что мне становится обидно. За маму.
– Ты думаешь, если я... – ее голос становится тихим-тихим, еле слышным. – Если я... такая... Я никого не любила, Тидей! Никого – только тебя. Я уже похоронила одного сына, нашего – не хочу. Я понимаю, что я некрасивая, Ойнид, я грубая, со мной тебе скучно. Не спорь, я знаю...
Дальше подслушивать нельзя!
Нельзя!
* * *
Элек натис энки да Нори люко тане фо. Эгис ране зала те Ону вадис карину.