– Сложные ты вопросы задаёшь!

– А ты, Машуль, попробуй не холодным умом ответь, а чувствами, что называется, сердцем.

– Ну… мы… дружим…

Никита нежно улыбнулся.

– Дружим. Но дружить-то стал я и больше никто? Действительно сложный вопрос, и на него я сам отвечу. Ты только вдохни поглубже.

Парень встал из-за стола и повернулся к девушке:

– Мы с тобой, Маша, оба больны! Понимаешь: оба! – Маша изумлённо застыла. – Я тоже на учёте в психдиспансере!

– Господи, быть не может!

– Может! Оба больны и изначально оба изолированы. Вопрос: кто нас изолировал? Кто нас поставил на учёт в диспансер? Разве сами мы попросились?

– Врачи.

– А врачи кому подчиняются?

– Начальству?

– А откуда у них взялось начальство, и кто придумал все эти медучреждения с очередями дикими, учётами и инстанциями?!

Маша пожала плечами:

– Государство, что ли?

– Вот!! – дико вскрикнул Никита и выставил палец. – Не верится, что сама дошла! Государство ставит больных на учёт и изолирует! Ни ты с твоим аутизмом, ни я с моими поисками справедливости не соответствуем стандартам государства. Некоторая разница всё же есть между нами. Я свою изоляцию прорвал. А потом и твою. Я больной, потому что меня назвали больным, посчитали таковым врачи, служащие государству.

– Но кто тогда будет лечить?

– Лечить надо человечным отношением, а не на лекарства всё сваливать! Если бы врачи не служили государству, то считались бы просто людьми особой доброты, особо помогающими в болезнях. Ну а медикаменты были бы дополнением к этому, не главным, чем надо лечиться. Твоим врачом ведь оказался я, хоть нет на мне белого халата, и не назначал я тебе терапию. Но речь тебе вернул без всего этого! Ясно, что между нами общего?

– Да. Мы оба больны.

– После этого логичен вопрос. И логичен, и всё равно ошарашит. Задавать?

– Я уже догад… Задавай!

Никита снова присел, теперь уже напротив.

– Итак. Когда выяснено, что между нами общего, и что я сделал в твоей жизни, я спрашиваю… Я спрашиваю, Маша… – он чувствовал, что вопрос уже известен, – выйдешь ли ты за меня замуж?

На полминуты в квартире воцарилась гробовая тишина. Оба опустили глаза на клеёнчатую скатерть с изображением сочных фруктов. Молчание прервал нежный шёпот Маши:

– С мамой надо посоветоваться.

– Ну да, как всегда, – крякнул Никита. – Хотя, казалось, мы люди уже совершеннолетние… Но раз уж у тебя такая жизненная потребность выработалась, я устои нарушать не буду. Хотя, – он вдруг хлопнул ладонями по столу, – если бы вот от чистого сердца сказать, в точности как чувствую, без всех этих условностей, то я бы сказал: «А вообще, Маш, знаешь что? Не надо тебе за меня замуж! Да-да, счастье моё, жизнь моя, не надо! Мы и так будем друг друга любить, без этого явления, без брака, навязанного треклятым государством! И любить мы друг друга будем, и дети у нас будут, и мы будем надеяться, что они будут счастливее нас, не испытывая гнёта от этого поганого государства. Так что прости меня, Машенька, за этот идиотский вопрос о замужестве! Надо ж, даже мне мысль о браке навязалась!». Вот что я мог бы сказать, но не скажу. Я хоть и преобразователь мира, но не так буду взрывать устои. Не таким взрывным методом буду действовать, каким Костя, скорее всего, действовал бы. Сохраню устои, раз они так важны окружающим. Ради тебя, Машуль, чтобы тебя не шокировать, я сохраню пока эти устои, которые сам мечтал бы навсегда отменить.

Никита стал ходить по кухне и вдруг, неожиданно сам для себя, задержал взгляд на одном месте, куда раньше смотрел только вскользь. Это киот – угол с иконами и лампадой перед ними. На верхней полке стояли самые большие иконы – самого Спасителя и Богородицы, с Ним же на руках. Парень вглядывался в глаза Христа – внимательные и чуть тревожные.

– Да… хорошо изобразили.

– Кого?

– Да вон… – Никита кивнул, – Бога… – он снова сел. – Взгляд такой, какой должен быть у настоящего преобразователя мира. Из людей никто не решался им быть в той древности. Переложили всё на Бога. Так и пошло мрачное средневековье. Ты извини, конечно, тебе ведь мама по-другому всё долби… говорила по-другому всё. Но вот, нашлись у меня не такие взгляды, и я их высказываю прямо.

Маша вдруг неожиданно оживилась:

– А я ведь тоже, Никит, хочу высказать кое-что прямо.

Парень предельно заинтересовался.

– Я ведь когда-то была… беременна!

Никита встрепенулся, привстал, и у него стали вырываться отрывистые звуки, будто он задыхается. Маша же продолжала как ни в чём не бывало:

– Этот парень тоже помогал мне учиться, до того ещё, как ты переехал сюда. И к нему как раз мама сразу расположилась, она же его и нашла где-то.

– А как же… – протянул Никита, указывая на киот, упоминая религиозность её матери.

– Она, естественно, ничего не знала. Я по ночам в своей комнате прислушивалась, как он по замку постукивал, тихонько впускала, и мы с ним занимались этим самым. А как обнаружилось, что я в неполных шестнадцать беременна, то пришлось сделать…

Никита пошатнулся и опёрся на стол. С Машей в этот момент произошло невероятное – она весело улыбнулась. Но Никита этого не заметил.

– Хорошо я сочиняю, Никит?

– Что-о-о? – в полуобморочном состоянии выкрикнул парень.

– Да пошутила я, Никит, чего ты? Я слышала, что шутить полезно.

Произошедшее дальше с Никитой трудно поддаётся описанию. Он разразился диким хохотом и в бессилии почти лёг на стол.

– Ой, умница, Маш… Ха-ха-ха!.. Как весело мне от тебя стало… Ха-ха-ха!.. Раз… Ой-ой-ха-ха… разрядила… Хи-хи!.. Меня… Эа-ха-ха!

– Похоже это на твою анархию?

– Чуть-чуть… Ох-ха-ха!..

Парень хотел сесть на стул, но сел мимо, ушиб локти, но хохотать не перестал. Он не мог встать с пола и катался по нему.

– Ну хватит, Никит, осторожней, уронишь на себя что-нибудь. Здесь нож, кастрюли, – и Маша с хозяйственным видом всё это отодвинула.