Хозяйка закрыла калитку и задвинула засов.

— Так надежнее. К нам утром фашисты заявлялись. Все подчистили. Учителя Коломийца с женой застрелили. Недавно уехали.

Они вошли в дом.

— Антихристы! Ну, погодите, обломают вам ваши зубы. Ей-богу, обломают, — повернулась к образам — Господи, услышь людское горе, сотвори фашисту гибель.

Она перекрестилась, взяла глубокую миску и вышла. Вернулась с дымящейся, разварившейся картошкой. Поставила ее на стол, подвинула Юре. Налила в большую кружку молока. Затем развернула полотенце и отрезала несколько ломтей серого душистого хлеба.

На печи кто-то завозился, послышался шепот. Хозяйка повернулась к печи, спросила:

— Что, проголодались? А ну, слезайте сюда!

— Не… нам хлебушка дай, корочку.

На Юру смотрели две пары детских глаз. Детям было не больше пяти-шести лет.

Хозяйка отрезала две горбушки и подала. Ребята приняли хлеб и, поглядывая на Юру, с аппетитом уплетали свои горбушки.

Хозяйка проворчала недовольно:

— Что-то снохи долго нет. Наш председатель всех женщин собрал. Мужиков-то он в лес спровадил, а теперь с женщинами толкует. Семеныч у нас молодец. В гражданскую многих от белогвардейской смерти уберег. Да ты чего не ешь? Ай брезгуешь?

Юра откусил кусочек хлеба. Стал медленно жевать. Отхлебнул молока. Молоко холодное, вкусное. Юра ел и радовался, что хозяйка совсем не злая, а очень добрая. И вдруг ему стало не по себе: ведь ожидавшие его Бондаренко и Прохоров тоже хотят есть. Он сидит за столом, ест, а они? Стало стыдно. Юра прекратил жевать и отодвинул от себя еду.

— Чего так? — встрепенулась хозяйка. — Не понравилось?

— Понравилось. Да еще как! Только… меня в лесу ждут и тоже есть хотят. Я лучше уйду, спасибо.

— Ты что! — возмутилась хозяйка. — Ешь. А еще лучше — веди их сюда. Картошки и молока на всех хватит. Зови!

Юра пулей вылетел за околицу, свистнул, как условились, и тотчас из леса появились Иван Бондаренко и Николай Прохоров. Юра оглянулся. У калитки стояла хозяйка и укоризненно качала головой. Выражение лица было доброе, заботливое, материнское.

Июльские дни стояли жаркие. Даже в лесу духота была невыносимой.

К группе Ивана Бондаренко присоединился молодой пограничник Рахматулин, небольшого роста и тонкий, как девушка.

К фронту пробирались ночами. Днем видели, как по всем дорогам немцы колоннами катили на восток. Бондаренко говорил:

— Хозяевами себя чувствуют, а мы по родной земле крадемся.

Однажды Прохоров спросил Рахматулина:

— Ты хвастался, ножи хорошо бросаешь. Это точно?

— Почему хвастался? — обиделся Рахматулин. — У нас все умеют. Обычай такой. Спроси Юру, я показывал ему.

Рахматулин только вчера показывал свое искусство. На дереве вырезал круг, отмерил шагов двадцать и бросил нож точно в центр круга. Юра с трудом выдернул. Кинул сам и промазал.

Юра подтвердил умение Рахматулина. Покраснел. Ему впервые приходилось подтверждать слова взрослого человека. Бондаренко понял его смущение.

— Ну что ж, проверим в деле. Штыки от винтовок подойдут?

— Должны. Только я попробую сперва, кину раза три.

С двух винтовок сняли штыки. Рахматулин выбрал дерево, прицелился и с силой бросил — раз за разом. Сталь со звоном вонзилась в ствол кряжистого дуба.

— Ого! — присвистнул Прохоров, с трудом выдергивая штыки.

Рахматулин, довольный, подмигнул Юре.

К вечеру Бондаренко с Рахматулиным ушли в разведку. Юра с Прохоровым остались вдвоем. Прохоров вспоминал свое детство, город Калач Воронежской области.

Через несколько часов разведчики вернулись. Рахматулин подошел к Прохорову и протянул ему новенький немецкий автомат. Прохоров опешил.

— Да ты чё? А себе?

— Берите, мой в другой раз будет.

Иван Бондаренко похвалил:

— Вот это работа! В миг двух фашистов уложил, ни один пикнуть не успел. И два автомата добыл. За выполнение боевого задания бойцу Рахматулину объявляю благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Рахматулин.

Юра подошел к нему, обнял, тихо спросил:

— Меня научите так бросать?

— Пожалуйста! — Рахматулин ласково потрепал его за вихры.

Старшина развязал вещмешок, достал кусочек сала, ломоть засохшего хлеба и разделил все на равные части. Принимая свою порцию, Прохоров произнес благодарно: