Четыре страшных повести 1

Аннотация

Дом рядом с моргом.

Мужчину, совершившего убийство женщины, спустя время, навещает её призрак.

Оборотень.

В окрестностях имения уничтожено логово волков, но череда смертей продолжается.

Русалка.

В Стане Верхнем исчезают молодые девицы. Приставу Холмогорову удаётся установить личность маньяка.

Тайна реки Гобилли.

В районе строящейся автострады, обнаружены захоронения расчленённых тел пропавших рабочих.

Содержит нецензурную брань.

Описываемые события вымышлены. Совпадения случайны. «Прошлое не уходит от нас навсегда. Оно где-то рядом». ДОМ РЯДОМ С МОРГОМ 1 Дождь хлестал по крыше автомобиля и ручьями стекал с капота на асфальт. Дворники не успевали размазывать воду по лобовому стеклу. Колёса били по неровностям дороги, но он уверенно держал руль в крепких руках. Она сидела рядом и смотрела пьяными глазами вперёд. «Только бы не ГАИшники», – думал он, хотя и понимал, что в такую погоду их на дорогу не выгнать. Они познакомились на свадьбе его друга. Она как-то странно посмотрела на него, и он пригласил её на танец. Потом они протанцевали весь вечер. Она была старше лет на десять, но ещё не потеряла привлекательности и зажгла в его молодом разгорячённом алкоголем сердце огонь страсти. А сейчас они ехали в его машине к ней домой, что бы продолжить веселье. На заднем сидении в чёрной матерчатой сумке гремели бутылки с водкой и шелестели пакеты с закуской, собранной со свадебного стола. Оказывается, они жили в одном районе. Её дом находился напротив школы, в которой ему довелось учиться. Фары осветили блестящие от дождя доски забора и чуть покосившиеся ворота. Он бесстрашно покинул машину. Невзирая на дождь, открыл створки ворот и вернулся весь промокший и улыбающийся. Автомобиль въехал во двор, выстеленный досками и, скрипнув тормозами, замер. Она, накрывшись его пиджаком, взбежала по ступенькам на крыльцо и, немного повозившись, отперла навесной замок. Со скрипом отворилась дверь. Он закрыл ворота, выхватил из машины сумку и бросился следом. Скинув туфли в прихожей, он вошёл. Пахло квашеной капустой и женскими духами. Справа – кухня с печкой, слева – небольшая комнатка со столом и сервантом. За перегородкой большая комната: зал и спальня одновременно. Внимание привлекла широкая кровать, устеленная розовым покрывалом, обшитым белыми рюшами. В его груди всё всколыхнулось. – Ты одна живёшь? – Да. Муж умер от рака. Дочь в областном центре. Замуж вышла и уехала. – Она рассматривала его и щурилась в свете электрической лампочки. – Ой! Да ты совсем промок. Ставь сумку на стол и снимай всё. Она бросилась к огромному шкафу, распахнула дверцу, сняла с плечиков длинный махровый халат тёмно-зелёного цвета и взяла с полки большое белое полотенце. Пока он приводил себя в порядок, она успела переодеться, накрыть на стол и затопить печь. Затрещали дрова. Они, наконец, сели. Он прихватил с собой три почти полные бутылки водки, а она сгребла остатки закуски в три полиэтиленовых пакета. Он поднял наполненную рюмку. – Ну, ещё раз за знакомство? – За знакомство, – прошептала она. После выпитого, по её лицу снова разлился румянец. Она сидела напротив него, в домашнем жёлтом халатике. Её белая кожа, большая, колышущаяся при каждом движении грудь, округлые в складочку формы и широкие бёдра пробуждали в нём желание. Он наполнял одну рюмку за другой. Она пьянела и всё меньше контролировала себя. Вот она неловко двинула рукой, и верхняя пуговка халата расстегнулась. На фоне молочной кожи показался край тёмного соска. Вот полы халата разошлись, оголив толстые белые ноги и краешек голубых трусиков. Между пуговок виднелись складки пухлого живота, покрытого светлым пушком. Она почти ничего не ела, и вскоре её глаза начали закрываться. Со вздохом откинувшись на стуле она, наконец, прошептала: – Отведи меня в постель. Он поднял её со стула. Она еле стояла на ногах и опиралась на него всем весом. От прикосновения к её телу, кровь ударила в голову. Через зашторенный дверной проём, он провёл её в комнату и уложил на кровать. Она упала на спину и раскинула в стороны руки. У халатика расстегнулась вторая пуговица, и грудь, освободившись из плена, вывалилась наружу. Его глаза сверкнули. Задыхаясь, он вернулся к столу и налил ещё. Опрокинув рюмку, он наскоро закусил. Из спальни уже доносился её храп. Сначала он разделся сам. Потом распахнул на ней халат и стащил трусики. Она развалилась перед ним и храпела, не реагируя на его действия. Содрогаясь всем телом, он навис и погрузился в неё до самого основания. И в этот момент она открыла глаза. Её брови взлетели вверх. В глазах застыло недоумение. – Вы что делаете? Она упёрлась руками ему в грудь, пытаясь сбросить с себя. Но он уже не мог остановиться и только крепче сжал её в объятиях. И тогда она закричала. Громко и надрывно: – Помогите! Насилуют! Он попытался зажать ей рот, но она укусила его за ладонь. – По-мо-оги-ите-е…!! – Да замолчи, ты. – Он выхватил из-под её головы подушку, накрыл лицо и прижал. Она задёргалась под ним, но он продолжал толкать. Его движения учащались, она же наоборот сопротивлялась всё слабее и слабее. Наконец она и вовсе затихла, а он зарычал и задёргался, напрягая все мускулы. – Ну вот. А ты боялась. – Он снял подушку с её лица и внутри у него всё похолодело. Женщина была мертва. 2 На часах – начало второго ночи. Печь почти прогорела. Дождь за окном начал стихать. Она всё так же лежала, раскинув руки и ноги в стороны. Её глаза были широко раскрыты, и ему показалось, что она наблюдает за ним. А он сидел и думал. Перед его глазами проплывали страшные картины. Суд, тюрьма и то, что с ним сделают в тюремной камере, как с насильником. «Нет!». Ему стало страшно. Он оделся и снова посмотрел на женщину. «Нет. Только не в тюрьму. Всё получилось случайно. Она сама этого хотела, а я просто не смог остановиться». Он вышел за дверь закурил и осмотрелся. Тишина и темень. Ни одного фонаря. Он хорошо знал этот район. За её домом, номер шестьдесят восемь есть пустырь, заканчивающийся болотом. Болото вечно пахло, да и сейчас, наверное, пахнет медикаментами. Туда выбрасывали упаковки от лекарств, потому что болото располагалось на территории больничного комплекса. И ближе всех зданий комплекса к болоту располагался морг, как раз за огородом её дома. Всего каких-то двадцать пять–тридцать метров. Он помнил этот морг. Ещё мальчишками они, как стемнеет, забирались внутрь и стояли там среди мертвецов по пять минут. Это была проверка на храбрость. «Но что же делать?». Его трясло и бросало в жар. Их видели там на свадьбе. Видели танцующими. Потом они сидели вместе. Но выходили они порознь. Он прихватил со стола бутылки и пошёл к машине. Все уже перепились. Она осталась собрать закуску. Она вышла одной из последних и долго разговаривала с пьяной подругой. Потом подругу увёз муж, а она осталась стоять на крыльце кафе одна. Он запарковал машину во дворе двухэтажного дома, расположенного через дорогу от кафе. Он специально выждал минут пять, наблюдая за ней из-за угла дома. Она стояла одна и ждала его. Никто не видел, как он подъехал, как она садилась к нему в машину. Зато многие видели, как он уходил один. В дверях толкотня. Все обнимались. И он обнимался со знакомыми, даже помог одной девушке спуститься по ступеням, потому что у неё длинные шпильки на туфлях. «Что же делать? Поджечь дом и уехать? Приехала пьяная. Затопила печь. Уснула. Выпал уголёк. Блин! Оргазм. Мои следы в ней. Нет. Нужно избавиться от тела. Но куда его деть?». Дождь шумел по крыше. Всюду падали капли. «А что если…? Во всяком случае, там искать не будут. А нет тела, нет преступления». Он сбежал по ступеням и бросился во тьму. Замок, как всегда, висел на скобе. Дверь закрыта и подпёрта палкой. Он убрал палку, открыл дверь и вошёл. Запах всё тот же. Вдоль стен – деревянные полки, застеленные чем-то вроде клеёнок. Он чиркнул спичкой и двинулся вглубь. Деревянный пол растрескался, доски шатались. Всего один труп. На дальней полке. Мужчина. Голый. На пальце – бирка. Он присел и запустил пальцы в щель между половыми досками. Доска поддалась, и он оторвал её от лаги. Вторая. Третья. Он снова чиркнул спичкой. Под досками влажная земля. Он метнулся обратно. Убрал всё со стола. Халат и полотенце, которые она ему дала, убрал в шкаф. Скатерть вымыл с мылом. Даже пол протёр. Потом убрал в шкаф и её халатик. Её трусы, лифчик, платье, в котором она была на свадьбе, колготки и туфли он свернул и бросил в багажник. Весила она прилично, но неудобство составлял не вес, а то, что она была голая и полностью расслабленная. Страх придал ему силы. Он доволок её до машины и уложил в багажник. Ещё раз всё проверил. Навесил замок, закрыл его. Ключ положил в карман. Потом обмыл руки в бочке. Завёл машину. Не включая фар, с замирающим от страха сердцем, сдал задом в ворота. Закрыв их, он двинулся к моргу. Вокруг никого. Вновь усилившийся дождь барабанил по крыше и лобовому стеку. «Это хорошо. Следов не останется» Оставив машину на дороге, он заволок тело в морг. В багажнике лопата с укороченной рукояткой. Земля под досками морга была мягкой, и яму он вырыл за полчаса. Ключ от дома и одежду он бросил в яму вслед за телом, и завалил землёй. Установив доски на место, чиркнул спичкой, проверил всё и ушёл, подперев дверь. Капли дождя били по листьям деревьев. Всюду холодными змеями извивались потоки грязной воды, слизывая оставленные им следы. Как добрался домой, он не помнил, но всю дорогу он молил только об одном: «Господи, пусть меня не найдут». 3 День у предпринимателя Семёна Кулибаба не задался с самого утра. По составленному им же самим плану ровно в девять он должен был отвезти мэра посёлка с его заместительшей на место строительства жилого комплекса, который планировалось возвести ещё в девяностые, в рамках программы расселения ветхого жиля. Но тогда денег хватило только на то, чтобы освободить требующуюся для застройки площадь от оставшихся строений заброшенного больничного комплекса, построенного ещё в советское время. К проекту вернулись в двухтысячном году. Устроили конкурс на строительство и он – Семён Кулибаба – выиграл его. Можно сказать, вырвал, как волк вырывает кусок мяса из оленьего бока. Ему нравилось сравнивать себя с хищником. Нужно вцепиться и рвать, по-другому в бизнесе нельзя. Сегодняшний день приурочили к открытию строительства, и начать его решили в торжественной обстановке. Мэр приготовил речь, и горел желанием появиться в прессе эдаким радетелем за нужды избирателей, отцом родным. Но когда джип Семёна въехал на территорию строительной площадки, то первое что ему бросилось в глаза, это свет проблесковых маячков полицейских автомобилей. Все – полицейские и рабочие – собрались в тесный круг на краю стройплощадки и что-то рассматривали. Над ними, с поднятым ковшом, застыл экскаватор. От толпы отделился прораб и двинулся навстречу. Торжественное сияние в глазах мэра померкло, и от этого Семён пришёл в бешенство. – Что случилось, Андрей Николаевич? – Он едва сдерживал гнев. Прораб развёл руки в стороны: – Да тут, Семён Анатольевич, чертовщина какая-то. Я, как вы и распорядились, в полдевятого приступил к рытью котлована. Экскаваторщик капнул два раза, а из ковша вместе с землёй череп да кости. Пришлось ментов вызывать. – Ты почему мне не позвонил? – Шипел Семён. – Да забыл я. Растерялся. Пока сообразил – вы уже тут. – Ой, это без меня. – Заместительша бросилась назад к джипу. – Меня стошнит от одной мысли. Мэр с недовольным видом раскачивался с пятки на носок и сверкал очками. Но его голос прозвучал ровно: – Не расстраивайтесь, Семён Анатольевич. Давайте перенесём мероприятие. А пока отвезите нас обратно в мэрию, дел полно. Настроение было убито. Рабочих пришлось распустить по домам до завтра. Полицейские оцепили место происшествия, и весь день вели раскопки. Вечером Семён позвонил бывшему однокласснику Коле Шиферу, ныне начальнику следственного отдела района, подполковнику Шиферову Николаю Ивановичу, пригласил в гости. Посидели. Николай Иванович прояснил обстановку. – Скелет женский. Пролежал в земле лет двадцать. На том месте раньше больничный морг стоял. Может, про труп просто забыли. Сам знаешь, какое время было. Всем всё до ноги. Но есть один нюанс. Над скелетом обнаружили фрагменты женской одежды. Есть версия, что кто-то, таким образом, избавился от тела. Но…. – Николай Иванович приложил палец к губам. – Это пока не афишируется. – Ладно. Я всё понял. Спасибо Коля. Когда я могу возобновить работы? – Да завтра и возобновляй. Мы там уже закончили. Попрощавшись, Семён отправился домой. На следующий день всё повторилось. На этот раз на экскаваторе лопнул шланг высокого давления, и струёй масла врезало по глазам рабочему. Мэр снова покачался на носках, посверкал очками и уехал, заметив напоследок с усмешкой: – Надеюсь, Семён Анатольевич, в сроки, обусловленные договором, вы уложитесь. Семён только плотнее сжал зубы, волком взглянул на прораба и вскочил в джип. Рабочего увезла скорая, а растерянный прораб присел на корточки у гусеницы экскаватора. Из кабины неслась ругань экскаваторщика: – Я этого козла, веришь, нет, Николаич, два раза отгонял, а он стоит! Стоит и смотрит! Вот и насмотрелся! – Прораб молчал и курил. – А вчера, слышь, Николаич, чё грит? Бабий вздох, грит, услыхал. Ну, такой, грит, со стоном. Будто, грит, баба проснулась. – Ага. Слушай больше. Похлебай-ка её родимую, ещё не то услышишь. – Прораб выпустил облако дыма. – Набрали алкашей, мучайся тут с ними. – Во-во, Николаич. Так и есть. – Лицо экскаваторщика сделалось озабоченным. – Хотя мне тоже вчера показалось, будто светануло, что-то из-под ковша. А потом вроде облачко…. – Да иди ты! – Прораб швырнул сигарету и вскочил на ноги. – Тоже с похмелья что ли? Как достали вы меня уже? – Развернувшись на каблуках, он быстро пошёл в сторону вагончика. Котлован вырыли. Заложили фундамент. Залили в подвалах полы и приступили к монтажу плит перекрытия. И тут опять. Соскочившим тросом монтажнику снесло половину лица. Снова остановка. Расследование. Монтажник оказался в нетрезвом состоянии и грубо нарушил правила техники безопасности. Через месяц, во время кладки стен, бадьёй с раствором сбило со стены каменщика. Мужик остался жив, но его увезли в больницу с множественными ушибами и переломом. Потом получил серьёзную травму электрик. Потом при разгрузке утеплителя, грузчика едва не растёрло между стеной и бортом грузовика. Отделался переломами рёбер. Предписания и предупреждения сыпались одно за другим. Спасало только то, что программа расселения ветхого жилья была на контроле у губернатора области и остановить строительство никто не решался. Потом пришёл увольняться сторож. – Ты-то чего?! – Ты, начальник, или ружо давай, или сам сторожи. – Рожай уже!! – Тут по ночам, творится всякая гадость. – Чего ещё?! – Намедни слышу, шастаить кто-то. Не то пыхтит, не то вздыхает. Выхожу – чуть не обделался. Стоит голая баба, светится и вздыхает. А то, по ночам в дому, то свет, то шаги. И всё охи да вздохи. – Мне только вот этого, блядь, тут и не хватало. Иди отсюда, проспись. Да что за напасть! – Кричал Семён, выгнав сторожа. – Пропастина какая-то! Место тут проклятое что ли?! Кому я что сделал?! Ружьё он, конечно, сторожу не дал, но привёл собаку и выделил деньги на кормление. Сторож успокоился. Потом привёз священника. Батюшка помахал кадилом, побрызгал святой водой, взял деньги и уехал. Но ничего не изменилось. К моменту сдачи дома насчитывалось более двадцати несчастных случаев. Семён сменил двух прорабов, но это тоже ничего не изменило. Народ роптал, но работал. Пойди, найди работу в посёлке, да ещё с такой зарплатой: понимая ответственность момента, рабочих Семён не обижал. Кое-как уложились в сроки сдачи первого дома. На этот раз митинг всё-таки состоялся. Даже губернатор области приехал. Жильцам торжественно вручили ключи от квартир. Пожелали всего хорошего. Снова батюшка махал кадилом и брызгал всех подряд святой водой. Через час разошлись. На другой день началось заселение. Когда все квартиры были заселены, и жизнь в доме потекла размеренно, Семён выгнал из кухни детей и жену, надрался водки и уснул прямо за столом со слезами облегчения на глазах. 4 За окнами грузовика мелькали дома и магазины посёлка, отвороты и переулки. В приоткрытое окно кабины влетал тёплый июльский ветерок. Владимир Тимофеевич уверенно правил автомобилем, удерживая руль левой рукой, а правой он обнимал жену. Сегодня, наконец-то, они переезжают. Они покидали старый, надоевший за двадцать лет жизни, деревянный барак, построенный ещё во времена царя гороха. Решением жилищной комиссии дом был признан ветхим и подлежал сносу, и вот теперь они вселяются в новую квартиру. Вот площадь, вот вокзал, вот школа в которой он проучился десять лет. Теперь нужно свернуть налево. Перед поворотом его взгляд скользнул по остову уже развалившегося частного дома. Крыша разобрана. Огород зарос полынью. В окнах нет стёкол, а кое-где и рам. На углу, повиснув на одном гвозде, чудом уцелела табличка с номером шестьдесят восемь. Руль чуть дрогнул. Грузовик вильнул в сторону разделительной полосы, но Владимир Тимофеевич выровнял его. Жена взглянула с тревогой. – Так. Что-то сердце кольнуло. От радости, наверное. Свернули к дороге. Вот она, мечта всей жизни. Трёхэтажный, только что отстроенный дом. Второй подъезд. Правда, квартира на первом этаже, но это ничего. Главное, что квартира новая, просторная, в три комнаты, большая кухня, раздельный санузел и балкон. Да, балкон. Несмотря на то, что первый этаж, балкон всё равно установили. Большой и застеклённый снаружи. А под балконом прекрасное место для стоянки грузовика. Всё на виду. Разгружались и заселялись до вечера. Мебель и вещи пока бросали без порядку. Потом расставим. Главное вселиться. К вечеру оба валились с ног, но усталость эта была приятной. Пока жена возилась на кухне с ужином, он вышел на заваленный узлами балкон. Сдвинул створку остекления в сторону и выглянул наружу. Ветер стих. Листья тополей едва колыхались. За тополями он снова увидел остов заброшенного дома и долго смотрел на его почерневшие от времени бревенчатые стены, на окна с выбитыми стёклами. В памяти всплыло всё, до мельчайших подробностей. Её белое пышное тело на розовом, обшитом рюшами покрывале. Размётанные по подушке волосы. Её испуганные тускнеющие глаза и отвисшая челюсть. По спине пробежал холодок. Он тряхнул головой и ушёл внутрь квартиры. Поужинали и улеглись пораньше. Диван стоял посреди зала, а вокруг него в беспорядке возвышались шкафы мебельной стенки. Окна ещё без штор, потому отблески луны ложились на пол и разбросанные по нему вещи. – Слушай, Володь? – Жена прижалась к его плечу. – Серёжка из армии вернётся, вот обрадуется. У Юльки теперь своя комната будет. Представляешь, приедет из лагеря, а тут комната своя. – Она глубоко вздохнула и сильнее прижалась к тёплому плечу мужа. Но он не ответил. Она подняла глаза. Муж уже засыпал, уставший за день. Глаза жены блестели в ночи, на лице счастливая улыбка. Вскоре уснула и она. Разбудил их шум и ещё какой-то звук, спросонья не понять. Владимир Тимофеевич вскочил и прислушался. – Как будто ветер шумит. – Жена испуганно смотрела на него. – Он встал и прошёл в комнату с балконом. Застеклённая балконная дверь была распахнута настежь, а во всю длину стеклоблока из угла в угол протянулась трещина. – Ах, что б тебя. Теперь придётся блок менять. Наступая в темноте на узлы, он вышел на балкон и встал у открытой створки балконного остекления. Снаружи шумела листва, раскачивались макушки тополей. Луна тускло просвечивала между наплывающих туч. Его лицо обдало потоком воздуха. Он непроизвольно бросил взгляд в сторону заброшенного дома, и ему показалось, что…. Нет, просто показалось. «Наверное, с утра дождь врежет. Хорошо, что сегодня всё успели». Захотелось курить. Он задвинул створку, запер балконную дверь и вернулся в постель к жене. – Что там? – Да балкон не закрыл. Дверь ветром и распахнуло. Стекло треснуло. – Ну, надо же…. – Ладно, спи, заменю в выходные. Она появилась из светящейся дымки. Голая и посеребрённая лунным светом. Она стояла, с укором смотрела на него и качала головой. В руках она держала одежду. – Что же ты, Володя, не одел меня. Я так замёрзла. Запищал будильник. Он открыл глаза. Жены уже рядом не было. Из кухни доносился шум кипящего чайника, и запах яичницы с колбасой и луком. Голова была тяжёлой. Он не выспался. Но вскоре хорошее настроение опять вернулось к нему. Он принял душ. Какое блаженство. Теперь это можно делать хоть по десять раз на дню. В ванной всё блестело и радовало глаз. Горячий чай и яичница, окончательно развеяли воспоминания о прошлом. Пропустив на перекрёстке группу школьников, он весело просигналил им и дал газу. Вывернув на главную улицу, он бросил взгляд на остов заброшенного дома. Таблички с номером шестьдесят восемь уже не было. Солнце отразилось на осколках разбитых окон, и ему показалось, что за стеклом крайнего справа окна мелькнуло бледное лицо. Руль дёрнулся в его руках. Сердце застучало сильнее. Давно она не приходила. Сразу после всего, что произошло, он видел её чуть ли не каждый день в течение двух лет. Она садилась к нему на край кровати и плакала, или просила выпустить её. После свадьбы с Любашей сны прекратились. Воспоминания накатили холодной волной. Его опрашивал следователь. Потом проверяли и его машину, но ничего не нашли. У него хватило ума сменить колёса и избавиться от лопаты. Он промыл багажник бензином, перестирал одежду, в которой был на свадьбе, на несколько раз. Он так боялся, что не мог уснуть по ночам. Её тело так и не нашли, и дело, по которому он проходил, как свидетель, было приостановлено, а потом и прекращено за давностью лет. Тогда он и начал пить. Сначала это помогало забыться, потом вошло в привычку. После свадьбы с Любашей, он завязал с выпивкой – рюмка перед едой да пару в праздники. Всё наладилось в его жизни, и он вспоминал о происшествии всё реже и реже. И вот опять. «Это всё из-за этого дома. Ещё устал вчера. Всё хорошо. Всё пройдёт. Всё уже прошло». В обед позвонила жена. – Представляешь, утром села к зеркалу, только достала тушь, а оно пополам. Кусок вывалился и об пол вдребезги. – Наверное, во время переезда перегнули, вот стекло и лопнуло. А в суете не заметили. – Наверное. Ты сегодня не задерживайся. Дома работы полно. – Да понимаю я. Он выключил телефон и почувствовал лёгкое раздражение. По дороге с работы заехал в магазин. Купил стеклоблок и зеркало – и домой. Весь вечер расставляли мебель. Он бурил стены для полок и шкафов, вворачивал винты, вбивал дюбели. Когда улеглись, часы показывали начало двенадцатого. Уставшие и довольные они уснули. Снова приснилась она. Снова просила согреть и смотрела так, что холодело внутри. Утром он встал с тяжёлой головой. «Хорошо, что сегодня суббота». У жены рабочий день. Её смена в магазине. Он позавтракал и занялся делами. Но, на первом же саморезе, шуруповёрт сорвался и он со всего маху вонзил биту в верхнюю фалангу большого пальца. На стену хлестнуло кровью. Пока искал аптечку, залил кровью пол в ванной. – Ччёрт! Палец распух и ужасно болел. Принял таблетку Темпалгина и вышел на балкон. Снова захотелось курить, но он снова сдержался. Уже год прошёл с тех пор, как он выкурил последнюю сигарету и выпил последнюю рюмку и, к радости жены и дочери, пообещал, что больше никогда не прикоснётся к этой гадости. Он вернулся в квартиру и осмотрел балконную дверь. Распаковал и заменил стеклоблок. Потом обрезал по размеру и вставил зеркало на место разбившегося. Собрал трюмо и установил в прихожей. Пискнул мобильник. Звонила жена. Голос дрожит. – Я из больницы. Красилась перед работой и кусок туши попал в глаз. Я промыла, но стало ещё хуже. Глаз весь опух. Меня Валя подменила на сегодня. Заедешь за мной? Завёл грузовик. Двинул к поликлинике. У Любани повязка в пол лица. Он довёл её до машины, усадил. – Болит? – Очень. Не надо было в разбитое зеркало смотреть. – Да ерунда всё это. Пройдёт. Грузовик тронулся. Жена прижалась к его плечу. – У меня вон тоже травма. Палец битой пропорол. Так что мы оба с тобой теперь инвалиды. Жена рассмеялась и повеселела. Перестали сниться сны. Дня через три его палец зажил, и он снова вернулся к домашним делам. С женой оказалось сложнее. Опухоль всё не спадала. Глаз болел. В больнице сказали, что это из-за китайской туши. Что-то попало в глаз и вызвало аллергию. Но скоро всё пройдёт. Брали на анализ кровь, промывали глаз, меняли повязку. Несколько раз делали уколы. Но глаз продолжал болеть. Опухоль, правда, спала, но вот боли не проходили. Ещё через неделю жене выписали направление в областную поликлинику. Он отвёз её в областной центр и оставил там. Обследование заняло три дня. Заключение врачей прозвучало, как удар грома: «Рак роговицы глаза». Ничего не помогло. Процесс развивался настолько быстро, что жена не дожила до приезда дочери из лагеря. 5 Он не верил, что это происходит с ним. Даже стоя на краю могилы жены. Даже когда первые комья земли упали на крышку её гроба. Рядом плакала дочь. Сына отпустили из армии на похороны. Серёжа стоял рядом, обнимал Юлю за плечи и успокаивал, сам еле сдерживая слёзы. А он смотрел по сторонам затуманенными от слёз глазами и искал ответа в окружающих его лицах. Но люди опускали головы. Что тут скажешь. Желающих проводить Любашу в последний путь оказалось, на удивление, много. Родня, подруги, коллеги по работе. Собрались и его сослуживцы. Даже кое-кто из соседей пришёл. И вдруг сердце ухнуло куда-то вниз, в холодную темноту могилы. За спинами пришедших он увидел её. Она стояла за оградой соседней могилы и смотрела ему в глаза. От неё исходило голубое свечение. Она всё так же держала в руках скомканную одежду и по её бледным щекам стекали слёзы. Она шевельнула посиневшими губами, и он услыхал её шёпот: – Теперь ты меня согреешь? Голова пошла кругом. Перед глазами замелькали встревоженные лица. Ему показалось, что он падает в могилу вслед за женой. Очнулся он уже лёжа на земле. Над ним склонились множество лиц. Они что-то говорили ему, но он ничего не слышал. Он видел только её. Она нависла над ним, источая могильный смрад и холод. И тогда он впервые заговорил с ней. – Что тебе нужно? Она улыбнулась, прикоснулась к его губам своим холодным ртом и вновь прошептала: – Ты. – Потом она повернулась к нему спиной, будто собралась уходить, но в последний момент оглянулась. – Приходи ко мне. Я живу всё там же. Я смотрю и вижу твои окна. Потом она исчезла, слившись с облаками. Он пришёл в себя от того, что кто-то дует ему в рот, прижимаясь губами к его губам. На груди лежали чьи-то руки и давили, давили. Он закашлялся и огляделся. Потом его подняли, долго несли. Потом он снова потерял сознание и очнулся на больничной койке. Наступил сентябрь. У дочери возобновились занятия в школе. Она снова начала приходить к нему каждую ночь, и он уже не знал сон это или явь. Дочь говорила, что он разговаривает во сне. Даже кричит иногда. А он говорил ей, что тяжело переживает смерть своей жены и её матери. Но на самом деле всё было не так. Она терзала его душу. Она ложилась рядом, смотрела и шептала в самое ухо, обжигая холодом. Она изводила его каждую ночь. – Теперь это место свободно. Согрей же меня. – Он вскакивал среди ночи и дрожащей рукой искал сигареты. Он снова начал курить. Он похудел и осунулся. Русые волосы на его голове смешались с седыми. Не помогало даже снотворное. Дочь смотрела с тревогой. – Папа, с тобой всё хорошо? – Да, милая. Это всё бессонница. И однажды он решился. С вечера он приготовил пластмассовую бутыль из-под газировки. Наполнил её соляркой и закрыл в кабине грузовика. Дождавшись ночи, он покинул квартиру. Дочь уже спала. Ночь выдалась безлунной. Забрав из кабины бутыль с соляркой, он направился к дому. Подойдя к полусгнившему, местами развалившемуся забору он закурил. Сердце стучало и колоколом отдавалось в висках. Ветер шелестел верхушками тополей, раскачивал кусты полыни. Ему вдруг вспомнились события той ночи, до мельчайших подробностей. Докурив сигарету, он шагнул к остову дома и заросли полыни сошлись за его спиной. Замка нет. Дверь распахнута. Пахнет гнилью. Он поднялся по ступеням и вошёл. Она стояла в большой комнате, как раз на том месте, где была кровать. Её обнажённое тело серебрилось. Она держала в руках одежду и улыбалась. – Здравствуй, милый. Вот ты и навестил меня. Мне холодно и одиноко. Но скоро мы будем вместе, и ты меня согреешь. – Она улыбнулась и снова обдала его вонью. – Сейчас я тебя согрею. – Прошептал он одними губами, содрогаясь от страха. – Ещё тогда нужно было это сделать. Он достал бутыль и отвернул пробку. Она смотрела и улыбалась. Он вылил содержимое бутыли на пол. Потом забросил в рот сигарету и достал носовой платок. Прикурив, он поджёг платок и бросил его в лужу солярки. Жидкость начала медленно с треском разгораться. Оранжевые языки поползли по полу. Он ещё раз посмотрел на её улыбающееся лицо и собрался уходить, но она шагнула сквозь пламя и положила руки на его плечи. – Останься со мной. Он сбросил её руки и начал пятиться к двери. Она шла к нему по языкам пламени. Её кожа покрывалась волдырями, которые с шипением лопались. Пламя охватило её волосы, и они тут же с треском сгорели, опалив брови и ресницы. Она снова и снова пыталась удержать его, а он отбрасывал её руки от себя и пятился. Вырвавшись, он бросился бежать, но ноги не слушались. Всё происходило, как в замедленной съемке. Он кричал и оглядывался. Пламя вырывалось из окон дома. Послышался звон лопающихся стёкол. Потом его снова кто-то схватил за плечо, и он услышал голос дочери. – Папа, что с тобой? Проснись. Он лежал на кровати, в одежде и обуви. Подушка измята. Тело мокрое и липкое. Кругом запах дыма. Он вскочил, озираясь по сторонам. – Что случилось, Юля? – Ты ходил курить и не закрыл балкон. Там ночью старый дом сгорел, а дым попал к нам. И теперь везде запах. Он встал и вышел на балкон. На месте заброшенного дома парили обугленные куски брёвен. У дома пожарные. В нос ударил запах гари. – Ты уж прости меня, Юлечка. Замотался я совсем. – Ничего, папа. Ты снова кричал и я испугалась. Он захлопнул балконную дверь, и под настороженным взглядом дочери скрылся в ванной. На столе его ждал завтрак. Всё, как и прежде – чай, яичница с колбасой и луком. Только жены нет. Для него квартира опустела наполовину. Даже больше чем наполовину. Дочь, хоть и старается, но не сможет заменить мать. Ели молча. Потом дочь сообщила, что завтра они всем классом идут в поход на речку. Потом собрала книжки в ранец и ушла. Он сидел, подперев голову руками, и смотрел на пустую кружку. По щеке стекла слезинка. Он вынул телефон и набрал номер начальника автопарка. – Алло, Степаныч? Это я. – …? – Слушай, Степаныч, я тут приболел. Спину крутит, что-то. Ты бы дал мне выходной, а я отработаю. – …. – Спасибо, Степаныч. Он снова лёг в постель, но сон не шёл. Он чувствовал давящую тяжесть на сердце. Полежав с полчаса, он встал, оделся и отправился в магазин. Долго выбирал. Потом взял две бутылки пива и вернулся. После годичного воздержания, пиво ударило в голову. Тяжесть в груди пропала. Поднялось настроение. Он посмотрел на вторую бутылку, но откупоривать не стал. Убрал в холодильник. Захотелось спать. Он упал в постель и проспал до вечера. Он не слышал, как пришла дочь. Разбудило его сильное чувство голода. На кухне пахло борщом и жареной рыбой. Он вышел и заглянул в комнату к дочери. Юля занималась уроками и, не поднимая головы, произнесла, будто совсем взрослая женщина. – Ты снова начал пить? – Извини. Мне очень тяжело. Я никак не могу привыкнуть к тому, что её уже нет. – Я тоже, но я ведь не пью. – Юля, я…. – Не надо, папа. Я прошу тебя. Она уронила голову на руки и заплакала. Он тихо закрыл дверь в её комнату. В шесть вечера зазвонил телефон. Звонил Степаныч и просил поработать в выходные. Пришлось согласиться. Ночью он проснулся от грохота. Рухнула книжная полка в комнате дочери. Дочь кое-как успокоилась и уснула, а он не смог. Так и сидел на кухне за столом и смотрел в окно. Когда он отвернулся от окна, то увидел её. Она сидела напротив него. Вся страшная, со вздувшимися волдырями на коже и обгоревшими волосами. – Что ты наделал? – шептала она. – Что ты со мной сделал? Ты сжёг мой дом. Мне некуда идти, а вокруг такой холод. Теперь я буду жить у тебя. Он гнал её, но она не уходила. – Ты не можешь жить у меня. У меня дочь. Она ни в чём не виновата. Уйди, прошу тебя, – взмолился он, но она снова улыбнулась сухими растрескавшимися губами и протянула к нему руки. Запищал будильник и он проснулся. Он так и проспал до утра у кухонного стола, положив голову на руки. Тяжесть в груди не проходила. Открыв холодильник, он с тоской взглянул на пиво и отправился на работу, не позавтракав. Его поставили на маршрут, и он крутил баранку, гоняя автобус от остановки к остановке. В обед зазвонил телефон. В трубке зазвучал незнакомый женский голос. – Владимир Тимофеевич Рудин? – Да, это я. А вы кто? – Юлия Владимировна Рудина – ваша дочь? В груди всё оборвалось. Кровь прилила к лицу. – Да. Что случилось? – Вам немедленно нужно явиться в Районный отдел полиции кабинет номер десять. – Что случилось?! – Прокричал он в трубку, но связь прервалась. Он рванул к грузовику. Он летел, ничего не видя перед собой, и два раза чудом не слетел в кювет. В кабинет номер десять его провели без задержек. За столом – строгого вида женщина в форме и с лейтенантскими погонами. Она взглянула на него сквозь стёкла очков и отвела взгляд. У стола на стульях классная дама Юли, с красными от слёз глазами, и двое одноклассников. Оба смотрели в пол. – Что случилось?! – Владимир Тимофеевич? – Да, да, это я, что случилось?! Классная дама подняла глаза. Она залопотала, сквозь подступающие слёзы, всё время прерываясь и всхлипывая. – Мы разбили лагерь у реки…. Ну…, как всегда…. Костёр там, картошка…. – С каждым её словом, его сердце будто сжимала, чья-то холодная рука. Он опёрся о стену и сполз на стул. – Юличка и ещё три девочки вышли к берегу и …. – Что? – Он медленно опустился на стул. – Берег обрушился, и девочки упали в реку. – Она прижала мокрый носовой платок к глазам и тоненько заскулила. – Ведутся поисково-спасательные работы, и ещё рано делать какие-то выводы. – Женщина в форме говорила спокойно, даже строго, но избегала встречаться с ним взглядом. «Это страшный сон. Нужно проснуться. Он переутомился и ….» – Он почувствовал, что летит и потерял сознание. В нос ударил запах нашатыря. Над ним нависло её лицо с обгоревшими бровями и ресницами. Она заглядывала ему в глаза, улыбалась и говорила: – Владимир Тимофеевич, очнитесь. Очнитесь. Вы слышите меня? Он тряхнул головой, её лицо исчезло. Рядом белый халат. Шприцы. Лоб в холодном поту. Он лежит на стульях, а кто-то трясёт его за плечо. 6 Закончились похороны – вся эта суета с деньгами, соболезнованиями и поминками. Они сидели вдвоём с сыном. На столе еда и водка. Они, не скрывая слёз, заливали горе. – Ты давно начал, отец? – Когда Люба умерла от рака, я закурил. А вот теперь и пить начал. Не могу. Сердце давит всё время. А с этим, – он кивнул на бутылку, – хоть на время отпускает. У тебя, всё хорошо там, в армии? Сын опрокинул рюмку и опустил голову. – Пап, я, наверное, не вернусь сюда. Закончу курсы и, наверное, останусь в части. Там всё-таки город. Не могу я уже здесь. Извини. – Ничего. Я понимаю. Захолустье, оно и есть. Я и сам хотел…. Но всё как-то…. А потом уже годы, вас растить нужно было. Налили ещё по одной. Выпили. – Мы никогда с тобой не говорили, Сергей. Всё как-то…. То одно, то другое. – Ещё поговорим. – Да-да…. Оба замолчали, и старались не глядеть друг другу в глаза. Молчание нарушил сын. – А давай так. Я укреплюсь в части и тебя к себе перетащу. Ты же классный водитель со стажем. В части полно гражданских работает. Давай? – Посмотрим. Ты думай за себя. Тебе дальше жить. А я привык уже. Я не могу сейчас ничего решать. Не могу. Ты уж сам. – Всё, отец. Так и сделаем. А…. А, на их могилки будем вместе приезжать. Сын ушёл спать, а он ещё долго сидел у окна и пил. Пил, пока не уснул за столом. В эту ночь она не пришла к нему. Утром, проводив сына на поезд, он вышел на работу, но, увидев, в каком он состоянии, Степаныч дал ему, как он выразился «оклематься», и отпустил ещё на три дня. Вернувшись домой, он допил водку, лёг на диван и забылся тяжёлым сном. Его разбудило чьё-то присутствие рядом. Он почувствовал щекой тепло и открыл глаза. Рядом лежала жена. Как всегда, прижавшись к его плечу, она дышала ему в щёку и тихо посапывала. Он смотрел на неё и не знал, верить или нет. Потом он отвёл взгляд и снова взглянул на место рядом с собой. Жена не исчезла. – Люба. – Шевельнул он губами. – Ты же…. Ты как здесь? Жена молчала и только улыбнулась чему-то во сне. По его щеке пробежала слеза. Он больше не думал ни о чём. Как это произошло? Что это вообще? Он ощутил глыбу усталости на своих плечах. Пусть это сон, но хоть во сне, пусть не долго, они будут рядом. – Любаша, милая моя. – Он потянулся к ней губами и закрыл глаза. Послышался вздох. Его губы коснулись чего-то холодного. В нос ударил смрадный запах. Он открыл глаза и застыл от ужаса. На месте жены лежала она. Волдыри на её теле содраны и кровоточат. Волосы опалены. Ни бровей, ни ресниц. Она тянула к нему растрескавшиеся губы. От омерзения он пришёл в себя. – Пошла вон! – Закричал он. – Что тебе нужно?! – Я теперь всегда буду с тобой, милый. Нам теперь никто не помешает. Только ты и я. Да? Хочешь, я стану ей. Я смогу. Он смотрел на её смеющееся лицо, и страшная догадка червем шевельнулась в его мозгу. – Так это всё ты? Это ты сделала? – Да, милый. Я освободила тебя. Теперь ты мой. Мой! МО-О-ОЙ!! Она шептала и тянулась к нему губами, но луч восходящего солнца упал на её выгоревший затылок, и она растворилась, вздыхая и постанывая. Запищал будильник. Он вскочил и осмотрел постель. Простынь рядом с ним была примята, а на подушке жены осталось углубление, будто кто-то лежал на ней. Он сел и обхватил голову руками. Он бездумно шарил взглядом по комнате. «Она не остановится. Она не остановится, пока не получит того, чего хочет. Пока не доберётся до него. Пока не изведёт их всех. Что делать?». Перед глазами всплыло улыбающееся лицо сына. Ему послышались его слова: «Я укреплюсь в части и тебя к себе перетащу». «Серёжка!». Он остановил взгляд на стеллаже с книгами. Чёрный затёртый корешок библии бросился в глаза. Жена всё время читала её и пыталась вовлечь и его, но он отказывался. Он не стал мыться и завтракать, а наспех оделся и бросился к грузовику. Выбросив облако чёрного дыма, грузовик сорвался с места. Он гнал машину к церкви. Он колотил в дверь поповского дома, пока ему не открыли. Рыжебородый, с длинными до плеч волосами поп, щурясь заспанными глазами, вышел и выслушал его. – Грехи наши тяжкие. Идём в церковь человече. Чтобы Христос простил тебя, нужно уверовать и покаяться. Тогда я, покорный его воле, смогу помочь в горе твоём. Изгнание нечистого – святая обязанность церкви. Они пришли к церкви и вошли внутрь. Раньше в этом здании располагался поселковый дом культуры. Теперь из храма культуры его превратили в храм веры, надстроив купол и навесив у входа колокола. Он рассказал попу всё. Тот выслушал и изрёк. – Похоть – вот твой грех. Но Христос милосерден. Он прощает своих детей неразумных и верит в искупление. – После этого поп обрызгал его святой водой и троекратно перекрестил. – Я должен подготовиться. Завтра ты заедешь за мной в это же время и мы, с божьей помощью, изгоним нечистого из твоего дома. Но ничего не вышло. Ночью поп сгорел вместе с домом. Его тело, обгоревшее до костей, увезли для проведения судмедэкспертизы. По посёлку понеслись слухи и сплетни. Говорили, что поп был ещё тот ухарь. И выпить любил. И прихожанок к себе водил. Даже случился скандал с отцом одной молодой прихожанки. Она хохотала всю ночь, пытаясь заглянуть в его глаза. – Твой поп был пьяницей и развратником, вот бог и наказал его. Два оставшихся выходных он пил и лежал на диване, вглядываясь в потолок. Потом забывался в пьяном сне, а проснувшись, продолжал пить. На работу он еле поднялся. Он долго стоял под душем. Стало легче. Намылив щёки, он взял в руки бритву, взглянул в зеркало и отшатнулся – его поверхность по диагонали пересекала трещина. Он бросился в большую комнату, в прихожую, в комнату дочери – везде на всех зеркалах то же самое. На работу вышел с тяжёлой головой. Кое-как упросил медика допустить к работе. Снова маршрут. Снова, обливаясь потом, он вёл автобус от остановки к остановке. Перед глазами стояла дорога, разметка, знаки да светофоры. Так пошёл день за днём. Он забыл, когда в последний раз делал в квартире уборку. Всюду стоял затхлый, смешанный с табачным дымом запах. В углах повисли нити паутин. Пыль. Он перестал следить за собой. Брился иногда, не глаженная, неделями нестираная одежда, осунувшееся лицо. Чтобы не расчёсываться, он обрил голову наголо. На работе все сторонились его. Степаныч каждое утро осматривал его с подозрением. Но он не замечал ничего, что происходило вокруг. Автобус, баранка, дорога, разбитая на участки остановками. Он плыл по течению. Он перестал обращать внимания даже на неё. Единственное, что радовало его – это редкие письма от сына. Прочитав, он складывал их в коробку, одно к одному, и через некоторое время перечитывал вновь и вновь. В первом письме сын сообщал, что ему разрешили остаться на сверхсрочную службу и заключили с ним контракт на год. Во втором письме, он писал, что начал учёбу на курсах по подготовке прапорщиков. Сообщил, что в будущем хочет стать офицером. Однажды, после прочитанного письма, он даже решил навести порядок в квартире. Для начала он загрузил стиральную машинку бельём и занялся кухней. Через тридцать минут машинка мелодичным звуком сообщила, что процесс стирки закончен. Он вывалил бельё в таз и двинулся на балкон, но верёвка для сушки оказалась оборванной в двух местах, и он решил заменить её. После долгих поисков он нашёл моток новой верёвки в клубах пыли под диваном, на котором спал. Он точно помнил, что убирал её в шкаф с инструментами и прочими вещами, нужными в хозяйстве. Но теперь она лежала под диваном. Он достал её и тут же отбросил, будто прикоснулся к змее. Внутри у него вновь всё похолодело. На конце верёвки была сделана петля. Он сидел и смотрел на петлю, и, чем дольше это происходило, тем сильнее ему казалось, что петля увеличивается. Вот она уже размером с голову, вот уже даже плечи смогут пройти в неё. В голове послышался скрип, будто открылась дверь. По полу зашлёпали босые стопы. Он оглянулся. Никого. Но звуки шагов продолжали приближаться. Топот босых ног звучал совсем близко. Нет, это уже не топот. От этого грохота, казалось, начинают раскачиваться стены квартиры. Он зажал уши ладонями. Всё стихло. Он медленно опустил руки. Но теперь в пространстве, окружённом верёвкой, как на телевизионном экране, сквозь помехи, проступило её лицо. Лицо приближалось, пока не заполнило всё внутри петли. Она улыбалась и смотрела в его глаза. Её губы шевельнулись, и внутри головы он услыхал её шёпот. – Это для тебя, милый. Я жду-у…. Её лицо исчезло. Ему стало страшно. Он схватил моток верёвки, бросился к балкону и вышвырнул. – Сука! Когда ты оставишь меня в покое?! Он бросился к полке с книгами и трясущимися руками выхватил библию из общей стопки. Он раскрыл её где-то посредине и тут же отбросил. Она смотрела на него со страницы, окружённая пламенем. Страницы библии чернели, сворачивались и рассыпались хлопьями, а её шёпот звучал в его голове. – Я жду, милый, – шептала она, а он в бессилии повалился на пол и стонал, с силой зажимая уши ладонями. Очнулся он в полной тишине. Ни грохота шагов, ни шёпота. За окнами темень – наступила ночь. Он перевернулся на спину и уставился в потолок. «Может действительно продать всё и уехать к сыну?». С этой мыслью он и уснул. И, как только он забылся, она снова легла рядом. Она привалилась к нему холодным в корках ожогов телом. Но он не открывал глаза. У него не было сил сопротивляться. Он ждал утра. 7 Утром снова началась работа. Снова маршрут. Остановки, лица пассажиров, дорожная разметка перед глазами. Едва дождавшись конца рабочего дня, он погнал грузовик к центру посёлка. Припарковавшись, он замкнул дверь кабины и перешёл дорогу. Перед ним сияли вывесками два магазина и в обоих продавали спиртное. На секунду он замер в раздумье, и вдруг за спиной услыхал трескучий голос. – Тяжко? Он развернулся. Перед ним, опираясь на сухую палку, стояла сгорбленная в три погибели старуха. Глова замотана толстым клетчатым платком. Затёртое плюшевое пальто, наверное, купленное ещё до того, как он появился на свет. Подол коричневой юбки опускался почти до земли. На ногах стоптанные боты. Она смотрела на него из-под нависших седых бровей и жевала беззубым ртом. – Что вы сказали? – Тяжко, говорю, милок, грех за плечами носить? – Как…? – Он растерялся и не знал, что сказать. – Чёрт на тебе сидит, значит, грех в душе, как камень носишь, а? – Старуха скривилась, зажмурив левый глаз, будто прицеливалась. – Откуда вы…? Я же…. – Э-э, милок…. – Старуха закашлялась. – Ты и в церкву ужо ходил, а? – Да, но…. – Эт опосля тебя поп погорел, что ли? – Да откуда вы…? Да, после меня. Утром хотели нечисть изгонять. А ночью …. – Это его черти за грехи в ад забрали. – Старуха хохотнула и вдруг схватила его за руку тонкими, но крепкими пальцами. – А ну, переведи меня через дорогу, да поведай всё, как на духу. Он осмотрелся по сторонам. Улица опустела. Только он да старуха. Ему показалось, что дорогу они переходили, целую вечность. И пока они шли, он всё говорил и говорил, а она слушала да кивала. Потом он перестал понимать, что же происходит, где он. В себя он пришёл на краю посёлка. Уже совсем стемнело. Рядом старуха с палкой. Стоят они у полусгнившей калитки. Старуха вошла первой. – Иди за мной. – Он шагнул. Заросший малиной и хмелем сад. Старый неухоженный дом. Вокруг толстые стволы черёмух. Ветки свисают сверху, касаясь волос. Заскрипели ступеньки. Вошли внутрь. Старуха зажгла свечу. В доме было на удивление сухо и тепло, и пахло травами. – Садись. – Она двинула к нему скрипучий табурет, он сел и осмотрелся. Выбеленная печь, стол, два табурета. На окнах линялые шторы. Стены и потолок тоже чисто выбелены. Старый облезлый сервант с тарелками, комод, а рядом деревянный сундук, застеленный сверху ковриком. Деревянная перегородка, вход за которую завешен покрывалом. Старуха прилепила свечу на край стола и скрылась за занавесью. Вскоре она вернулась. В руках она держала что-то завязанное в сатиновый мешочек. – Возьми это. Повесишь над дверью, так она к тебе в жисть не зайдёт. Он встал, прижимая мешочек к груди. – Как вы всё…. – Иди, иди. Будет заговаривать с тобой, не отвечай и не смотри на ея. У глаза не смотри. Ушёл он от старухи ошарашенный. Грузовик ждал его на стоянке. Забыв про водку, он отправился домой. Включив свет в прихожей – остолбенел. На полу, лежал выброшенный им вчера с балкона моток верёвки с петлёй на конце. Неожиданно страх сменился яростью. Он бросился в кухню. Схватив со стены топорик для разделки мяса, он изрубил верёвку в куски и снова сбросил с балкона. Потом пробурил в стене над дверью отверстие, вбил туда дюбель и повесил на него мешочек. На часах стрелки подходили к одиннадцати, но сон не шёл. Он выключил свет, улёгся и лежал, слушая, как в груди громко ударяет сердце. Но вот из-за балконной двери послышался шорох. Что-то слабо царапнулось о стекло. Он не утерпел, поднялся, и на цыпочках приблизился к комнате с выходом на балкон, заглянул внутрь. За задёрнутыми шторами в свете луны маячила тень. Кто-то прижимался к оконной раме и пытался заглянуть в щель между шторами. Его так и тянуло к окну. Он подошёл, встал за шторой и прислушался. Было слышно, как что-то со скрипом скользит по стеклу. И тут он с ужасом вспомнил, что не закрыл балконную дверь на защёлку. Он протянул руку, но рукоятка двери пошла вниз, раздался щелчок и дверь распахнулась. Он опустил глаза и отскочил на шаг. Он видел только её ноги да развивающиеся полотна штор. Он услыхал её злобный шёпот: – Посмотри на меня, милый. Сердце едва не останавливалось. Он будто окаменел от страха и видел только её ноги. Вот она подняла одну ногу и попыталась перенести её через порог, но колено будто упёрлось в невидимую преграду. Она попыталась войти ещё раз и снова натолкнулась на препятствие. Она навалилась всем телом – ничего. – Посмотри на меня, милый. Посмотри. Он, как и велела старуха, не поднимал глаз и молчал. Наступила тишина, потом раздался вздох, и он услышал голос дочери: – Папа, впусти меня. Посмотри, как мне холодно. Слова перемежались всхлипами. У него перехватило горло от рыданий, но он не поднимал головы и молчал. Балконная дверь захлопывалась и открывалась вновь. Потом всё опять стихло, но ненадолго. Кто-то стукнул во входную дверь. Он подошёл и заглянул в глазок. На пороге стояла жена. Он отпрянул от двери. – Володя, миленький, это я, Люба. Открой. Он упал перед дверью на колени. Рука сама тянулась к ключу, торчавшему из замочной скважины. Он отдёрнул руку и зажал уши. – Поди, вон. Уйди-и!! Хлопнула форточка на кухне. Что-то забарабанило по стеклу, будто капли дождя стучат в окно. Заколыхалась штора. Потом то же самое в зале. – Впусти меня. – Слышался шёпот. – Впусти, мне холодно. Он бросился в спальню и упал на диван, накрывшись одеялом с головой. Он зажимал уши, что бы не слышать ничего. Так он и уснул. Его снова разбудил писк будильника. Комнату заливало солнце, и он, впервые со дня похорон жены, почувствовал себя в безопасности. Сегодня ему удалось поспать без снов. Он принял душ, выбрил щёки и подбородок и сварил себе кофе. Одевшись, он двинул в автопарк. Степаныч улыбнулся и хлопнул его по плечу. За работой не заметил, как пролетел день. А вечером в почтовом ящике он нашёл письмо от сына. Сын писал, что бы он продавал всё и ехал к нему. Он получил звание прапорщика и теперь заведует хозотделом в части. Водитель продуктового автомобиля уходит на пенсию. Сын говорил с командиром, и командир согласен взять нового водителя. Он читал письмо, и слёзы капали на линованный в клеточку лист. Дрожали руки. Внутри тоже всё дрожало. «Неужели всё кончится?» Он перечитывал письмо без конца, а когда пришло время спать, то улёгся в постель, а письмо сунул под подушку. Он долго смотрел в потолок, вспоминая лица жены и дочери. Слёзы лились из его глаз, и вскоре он уснул, но шум и шорохи разбудили его. Она сидела на краю дивана и смотрела на него. Она не улыбалась. Она смотрела злобно и молчала. Проснулся он раньше будильника и первым делом сунул руку под подушку. Тело покрылось испариной. Он сбросил подушку на пол. Под ней, на измятой простыне, лежали клочки изорванного письма. Он вскочил и бросился к двери. Мешочек исчез. Наспех одевшись, он вскочил в грузовик и погнал его к площади. Там, рядом с магазинами старушки организовали, что-то вроде рынка и торговали овощами с собственных огородов. Подъезжая к стоянке, он заметил, что три старухи уже разложили товар и ждали покупателей. Припарковавшись, он пересёк дорогу и направился к ним. – Покупай помидоры, десять рублей. – Запищала тонким голосом самая бойкая из них. – Я не за этим. Мне нужна…. – Старухи настороженно посмотрели на него и притихли. – Тут раньше я видел бабушку. Такая с палкой, сгорбленная, всё в плюшевом пальто и ботах ходила. Старухи переглянулись. – Эт ты, сынок, про Верку, что ль? – Я не знаю, как её зовут. Она мне травки давала…. – Ну, точно, ета Верка. Померла она учорась. – Как померла? – А бог ея знаить. Утром нашли под крыльцом. Оступилася у потьмах и упала. Голова у её пробитая была. – Да ведьма она. Она моего Ванечку с женой разлучила. – Точно, точно. Она раз ко мне приходит ета…. Он не стал слушать бабкины разговоры, влез в грузовик и отправился на работу. В обед сгонял в редакцию местной газеты и поместил объявление о продаже квартиры. В отделе кадров разузнал, насколько затянется процедура с увольнением и договорился со Степанычем, что тот подпишет ему заявление без двухнедельной отработки. Вечером, побросав на пол сумки и чемодан, начал сбрасывать вокруг них всё то, что планировал взять с собой. За этим занятием не заметил, как стемнело за окнами. Только к часу ночи он почувствовал, что устал и упал в постель. Ему снилось лето. Берег озера. Их любимое место. Они снова все вместе – его Любаша, Юленька и Серёжа. Яркое солнце пляшет на поверхности воды. Вокруг никого. Тихо и спокойно, только слышно, как волны набегают на песчаный берег. Они с Серёжей удят рыбу, отплыв от берега на резиновой лодке. Любаша и Юленька на берегу готовят еду на костре. Запах дыма смешивается с запахом мяса, шипящего над углями. Но вот противоположный берег озера начинает покрываться дымкой. Туман сгущается. Он поднимается вверх и затягивает солнце. Туман уже со всех сторон. Становится холодно. Он уже на берегу. Оглядывается, но рядом никого. Удочка сына лежит на песке, но его самого нет. Он поворачивается к костру, но в клубах тумана видит только его тусклое свечение. Страх забирается в грудь и давит на сердце холодным камнем. Страх за жену и детей. Он кричит. Он зовёт их, но в ответ только волны плещут о берег. Он бросается к костру. Вязкая масса пытается удержать его. Он рвётся вперёд, он вырывается и бежит, но на месте костра только чёрные угли, засыпанные белым пеплом. Никого. Он слышит за спиной тихий вздох похожий на стон и поворачивает голову. Посреди озера туман рассеялся. Он видит жену и детей. Они все в лодке. Лодка посреди озера, и покачивается на волнах. Их глаза скрыты под окровавленными бинтами. Они крутят головами, вслушиваясь в туман, и зовут его. А за их спинами стоит она. Она обнимает их за плечи и смотрит ему прямо в глаза. На губах улыбка. – Здравствуй, милый, – шепчет она. – Они потеряли тебя. Но я помогу. Она наклоняется и шепчет. Они поворачивают головы в его сторону. Смотрят на него кровавыми разводами бинтов. Они протягивают к нему руки. Она подталкивает их. Лодка начинает крениться. Он кричит. Кричит, чтобы они оставались на месте. Но они делают шаг вперёд и скрываются в волнах озера. Туман смыкается над волнами. Он бросается к воде, но она встаёт перед ним. Он пытается её оттолкнуть, но она обнимает его и он чувствует холод её тела. Он отталкивает её, бросается к воде и застывает на месте: поверхность озера покрыта льдом. Налетает ветер и заметает всё снегом. Ему нестерпимо холодно. Он слышит её голос и просыпается. За окнами только начало светать. Вставать не хотелось. Он лежал и ждал сигнала будильника. Внутри себя он ощутил пустоту. Ни чувств, ни желаний. Он вспомнил лицо жены. Её добрые морщинки вокруг глаз. Сердце трепыхалось в груди. Он закрыл глаза, и слёзы тёплыми струйками потекли по щекам. Его губы шевельнулись. – Прости, Любаша. Это я во всём виноват. 8 Спустя неделю, после того, как он поместил объявление о продаже квартиры, начали звонить покупатели, но до визита дело не доходило. Переговоры о продаже всегда начинались бодро. Уговаривались в цене, назначали время визита покупателя для осмотра квартиры, но в назначенное время покупатели не являлись. Он снова звонил покупателю, но, как правило, слышал множество нелепых отговорок и обещания перезвонить. Он готов был снизить цену, шёл на любые уступки, но дело никак не сдвигалось. Лишь однажды ему с большим трудом удалось уговорить одну из покупательниц, объяснить истинную причину отказа. – Мне сказали, что …. Ну, в общем, отсоветовали. – Кто? Почему отсоветовали. – Ну…. Как вам лучше сказать. Говорят у вас там, что-то происходит? – Что происходит? – Ну, вот жена умерла. Потом дочь. В общем, что-то неладно там у вас. – А кто это всё сказал вам? – Нну-у…. Если честно, то я не знаю. Звонила женщина…. Нну-у и вот…. Извините. Он хотел продолжить разговор, но в трубке запикало. Через две недели перезвонил сын. Поинтересовался, как дела. Он рассказал сыну о проблемах, возникших с продажей квартиры. Сын посетовал, сказал, что приехал бы сам и помог, но сможет только через месяц, не раньше – начинаются большие учения. Он успокоил сына и пообещал, что всё будет хорошо и в ближайшее время постарается приехать, а если квартиру не купят, то он сдаст её кому-нибудь. Так и решили. На другой день он отвёз в редакцию газеты объявление о сдаче квартиры внаём. Он уже возвращался, когда зазвонил телефон. Он ответил и услыхал её тяжёлое дыхание больше похожее на стоны: – Куда это ты собрался, милый? Я не отпущу тебя. Ты мой…. – Пошли гудки. Он свернул на обочину и заглушил двигатель. Откинувшись на спинку сидения, он закрыл глаза. Сердце колотилось, руки дрожали. Он с ужасом смотрел на телефон. Вечером снова звонил сын. Сказал, что начались учения и в ближайшее время у него не будет возможности ни звонить, ни писать, но, как только с квартирой уладится, можно будет приехать. В части предупреждены. В эту ночь она не пришла, но утром, на полу перед диваном, он увидел разорванную фотографию сына. Альбомы с фотографиями хранились в большой комнате. Теперь они лежали на полу. Фотографии пёстрым ковром устилали полкомнаты. Он начал поднимать их одну за другой. Глаза жены и дочери проколоты чем-то острым. Фото сына разорваны так, что голова везде была отдельно от тела. На общих фотографиях, где все они снимались вместе, его изображение был вырвано. Он начал собирать фотографии в одну большую кучу. Руки дрожали. Потом он задумался и прошёл на кухню. Открыв крайний шкаф, он достал упаковку с мешками для мусора, но она оказалась пустой. Он бросился в ванную за ведром, распахнул дверь и замер. Прямо у входа, привязанная к трубе с холодной водой, свисала верёвочная петля. Он попятился. Сжал голову руками. Потом на секунду задумавшись, метнулся в спальню и схватил телефон. Его трясло. Кое-как он отыскал номер сына и нажал вызов. После трёх гудков он услыхал сообщение: «Телефон вызываемого абонента отключен или находится вне зоны действия сети». Он сорвал петлю с трубы. Его обуяло бешенство. Вновь сняв со стены топорик для разделки мяса, он изрубил верёвку и сбросил с балкона. А через два дня из воинской части, в которой служил сын, пришла телеграмма. Её доставил почтальон уже к вечеру. Почтальон прятал глаза и, как только он расписался в получении, поспешил уйти. Каждое слово телеграммы тяжёлым колоколом отдавалось в голове. «Ваш сын, прапорщик Российской Армии, Сергей Владимирович Рудин, геройски погиб во время учений, спасая жизни новобранцев». Дальше шли дата и всё остальное. Он тихо опустился на пол у открытой входной двери и прислонился спиной к стене. Телеграмма так и осталась зажатой в кулаке. Поднимающийся по лестнице сосед заволок его в комнату и уложил на диван. Прочитав телеграмму, он вызвал скорую и не уходил, пока не прибыли врачи. Началась суета. Уколы, носилки, больница. Всё это время он лежал на спине и смотрел остекленевшим взглядом перед собой. Там, в вышине, он видел её улыбающееся лицо. Она двигала губами, но он ничего не слышал. На второй день после получения телеграммы на телефон поступил вызов. Звонил сопровождающий из воинской части. Привезли тело сына. Ему казалось, что он сидит за толстым стеклом и все события проплывают мимо него, но он ничего не слышит. Кто-то входит, кто-то выходит. Ему что-то говорят, но он не слышит, что. Перед ним гроб. Закрытый гроб. Сопровождающий рассказал, как всё произошло на самом деле. Он опустил глаза и попросил не распространяться. Всё оказалось банально и просто. Прошёл дождь. Урал с продуктами питания завяз в грязи. Подогнали БТР. Лопнувшим тросом сыну начисто снесло голову. Похорон он не помнил вовсе. Он пришёл в себя лёжа на диване. За окнами ночь. Свет только в прихожей. Он знал, что она рядом, но у него уже не осталось сил сопротивляться. Он почувствовал, как по его щеке скользит холодная ладонь. Он закрыл глаза и прижался щекой к этой ладони и слёзы хлынули из его глаз. Рука мгновенно потеплела. Он открыл и поднял заплаканные глаза. Рядом с ним на краю дивана сидела его Любаша. Она гладила его по волосам, улыбалась и почему-то была без одежды. Он протянул к ней руки, и она легла рядом. Он прижался к её большой и тёплой груди и уснул. Утром он оторвал голову от мокрой подушки. Никого. Из большой комнаты доносились звуки работающего телевизора. В комнате дочери играла музыка. Он встал. Заглянул на кухню. Жена, как всегда, готовила завтрак. В большой комнате он увидел сына. Тот сидел перед телевизором и не оборачивался. Дочь лежала на кровати и качала головой, в такт льющейся из колонок мелодии. Он снова вернулся на кухню. Жена будто не замечала его. Они все не замечали его. Он поднялся и прошёл в ванну. Петля снова висела на том же месте. Не обращая на неё внимания, он прошёл мимо, открыл кран и сунул голову под холодную струю. Звуки стихли. Он вышел из ванной и остановился в проходе. Никого. В кухне на столе составлены тарелки с остатками поминального обеда. Рядом стоят три початые бутылки с водкой. На краю стола две рюмки. Он смотрит на них. Хмурит брови. Он опускает голову, прижимает ладонь ко лбу и снова смотрит на бутылки, закуску и рюмки. Он, будто вспоминает что-то. «Почему две рюмки?». Он садится за стол. В недоумении он осматривается по сторонам. «Это не его кухня. Где он?». За окном шумит дождь. Справа тихо потрескивает огонь в печи. Пахнет квашеной капустой и женскими духами. Обитый клеёнкой стол. Тарелки с закуской, три початые бутылки водки. Он оглянулся – за спиной сервант. Когда он поворачивал голову, то увидел её. Она виновато улыбалась и застёгивала на большой и белой груди верхнюю пуговку халата. – Извини. Я только переоделась. Ну, наливай, что ли? Он налил в обе рюмки. Он взял одну, она другую. – Ну. – Она подняла свою рюмку. – Ещё раз за знакомство? Звякнуло стекло. Выпили. Водка обожгла пищевод. И вдруг ему стало хорошо и радостно. Он перестал удивляться. Он ел и наливал ещё. Она что-то тихо рассказывала, но он почти ничего не слышал. Он смотрел на её колышущуюся грудь, на рыхлый в складочку живот, белеющий между пуговицами халата. На краешек голубых трусиков, выступающий из-под полы. Она виновато улыбалась. Опускала глаза и запахивала халатик на белых бёдрах. Её щёки становились всё румянее, а глаза блестели призывным огоньком. Верхняя пуговка халатика иногда расстёгивалась, и он видел край тёмного соска. Потом она протянула руку к его голове и погладила его по волосам. Он прижался щекой к ладони и поцеловал её. Она жарко дышала и её большая грудь вздымалась, как океанские волны. Он почувствовал запах возбуждённой женщины и потянулся к ней через стол. Она встала. – Погоди немного. Она скрылась в зашторенном дверном проходе, который вёл в другую комнату и через минуту оттуда донёсся её приглушённый голос. – Иди ко мне, милый. Он раздвинул шторы и замер. Она лежала на розовом покрывале, отделанном белыми рюшами. Её халатик и трусики висели на спинке стула. Она заложила руки под голову, а колени широко раскинула в стороны. Он, шагнул к ней, содрогаясь от возбуждения. – Сними одежду, милый. – Прошептала она, и пока он раздевался, обшаривала его взглядом широко открытых и горящих от возбуждения глаз. Он встал перед ней совершенно голый, а она протянула к нему руки и ещё шире раскинулась перед ним. Он взобрался на кровать и навис над ней. Она обхватила его руками за шею и с силой притянула к себе. Кровь прилила к голове. Дыхание перехватило от подкатившего к горлу стона. Глаза заволокла кровавая пелена, и он почувствовал, как затягивающаяся на его шее верёвка, рвёт ему кожу своими жёсткими волокнами. ОБОРОТЕНЬ 1 Меня зовут Жирар де Мён. Мне шестьдесят восемь лет, но я до сих пор крепко сижу в седле и люблю свою милую Элен. Наши дети выросли. Они подарили нам много внуков, и мы часто принимаем их у себя, в нашем старом поместье. В такие моменты счастье переполняет наши с Элен сердца, и мы готовы на всё ради этих маленьких эгоистов. Но речь сейчас пойдёт не о них. То, о чём я хочу рассказать, случилось очень давно, когда мы с Элен были ещё молоды. Прошло почти сорок лет, а я до сих пор не могу вспоминать о произошедших тогда событиях без содрогания и трепета. Мы с Элен никогда не говорим об этом, но я знаю – она испытывает те же чувства, что и я. Большинство участников описываемых мной событий давно уже покинули этот мир. Остались только мы, с моей милой Элен, да Жиль, мой верный и преданный слуга. Сейчас ему чуть больше пятидесяти. Из проворного и отважного мальчишки он превратился в тучного мужчину, отца большого семейства. Он любит поесть и выпить вина, и я частенько встречаю его в трактире в компании таких же, как и он завсегдатаев и гуляк. Но в каком бы состоянии, ни был Жиль, он никогда, ни единым словом не обмолвится о том, что произошло с нами всеми тогда, в дни нашей далёкой молодости. Я не знаю, когда придёт мой час, и я успокоюсь на веки. Потому спешу сейчас же поведать обо всём, что произошло с нами тогда. Может быть, это неуверенность и сомнения в собственной правоте гложут меня, или вина за содеянное до сих пор тревожит моё сердце – я не знаю. Но, так это или нет, я не хочу, чтобы история, рассказанная мной, выглядела, как исповедь. Нет. Я не жалею ни о чём, и не считаю себя обязанным оправдываться за всё, что сделал тогда, ибо я действовал под давлением обстоятельств. Прав я был или нет – судить не мне. Итак, с вашего позволения, я начну. 2 Мы были молоды и сердца наши пылали отвагой. Ветер свободы бил в наши лица и развевал наши волосы. Мы летели навстречу славе на взмыленных конях с криками: «Да здравствует свобода и республика! Да здравствует революция!». Мы были солдатами великой и непобедимой армии. Мы славили императора и несли эту славу на кончиках наших сабель и штыков. Мы освободили Европу от гнёта монархии и были счастливы этим. Мы несли свободу. Я был тогда храбрым драгуном его императорского величества Наполеона Бонапарта Первого. Но Русский поход оказался для нас тем кувшином холодной воды, который отрезвляет опьяневшего, от нахлынувшего вдруг чувства свободы, гуляку. Здесь мы познали позор поражения. Император бросил нас и бежал в Париж, а мы, вынужденные пробиваться с боями к Березине, умирали от голода и стужи среди заснеженных полей России. Немногие тогда вернулись домой, а на мою долю выпало познать позор плена. Три долгих года я прожил в имении русского графа, и от смерти меня спасло лишь то, что граф был большим поклонником Наполеона. Я учил его сына французскому языку и фехтованию на саблях. Я жил среди них и многое понял. Граф оказался столь благородным человеком, что отпустил меня, как только убавили пыл, гонители всего, связанного с именем Наполеона. Он снабдил меня деньгами, всем, что было нужно в дороге, и проводил с богом. Утром шестнадцатого июля тысяча восемьсот пятнадцатого года, миновав Шампань, я въехал в Париж. Подрагивая кожей, серая в яблоках кобыла шла подо мной умеренной рысью. С левого бока позвякивала сабля. За широким поясом затаились пистолеты. На мне был серый дорожный сюртук, белые лосины, треуголка и кожаные до колен сапоги на толстой подошве. Я крепко сидел в седле и уверенно правил лошадью, сжимая узду узловатыми коричневыми от загара пальцами. Любой встречный понял бы с первого взгляда, что в дороге я провёл не один день. Моё лицо не утратило благородных черт. Мне было двадцать семь лет. Чёрными, как ночь, глазами я смело смотрел в глаза каждому, кто встречался мне на пути. Это говорило о том, как безудержно отважен, смел и решителен я был тогда. Война и плен закалили мою волю. Упрямо сомкнутые губы. Прямой нос. Широкий с ямочкой подбородок и запавшие, обтянутые коричневой, как и пальцы, кожей скулы. Мою левую щёку пересекал косой узкий шрам, оставленный мне на память под Бородином русской саблей. Спустя три долгих-долгих года я возвращался домой и желал только одного – покоя. Подковы звонко били о мостовую. По сторонам проплывали знакомые кварталы. Вот за тем поворотом улица разделится надвое. Потом будет небольшая площадь. Ещё четыре квартала и я дома. Что ждёт меня там? Мама как всегда нарежет хлеб с сыром и холодное мясо. Отец поставит вино. Мы усядемся за стол, поедим и выпьем вина, будто ничего и не было. Не было войны, горя и крови. Не было трёх лет плена. А потом я, как в детстве, соберу пальцем сырные крошки с широкого блюда и уйду к себе. Я лягу в постель, полной грудью вдохну родной моему сердцу запах хрустящих наволочек и усну. И буду спать целую вечность. Спать, пока не забудется этот ад, под названием «Русский поход». Третий, четвёртый квартал. Показался угол дома. Моё сердце стучало, как во время кавалерийской атаки. К лицу прихлынула кровь. У подъезда, как всегда, должна стоять карета, с вензелем на дверцах. Но нет. Кареты нет. Наверное…. Может быть…. Распахнулась дверь. Цилиндр, трость. Нет, это не отец. Но кто это? Снова распахивается дверь. Ещё раз и ещё. Кто эти люди? Почему они входят в мой дом, покидают его и снова входят? А за ними приходят другие. Я остановил лошадь. – Мсье, простите. – Человек прошёл мимо, даже не подняв головы. Парижане всегда парижане. Они спешат по делам, не замечая ничего вокруг. Я спешился и с минуту стоял с тревогой в сердце, пытаясь унять дрожь в коленях. Сердце ухало в груди тяжёлой мортирой. Еле сдерживая участившееся дыхание, я оставил лошадь у привязи, и дрожащей рукой коснулся дверной рукояти. В этот момент дверь распахнулась, выпуская очередного посетителя. Мы едва не столкнулись. Он был незнаком мне. «Что происходит?» – Простите, мсье. – И вы простите. Я вошёл внутрь. Всё не так. Те же стены, но они не пахнут домом, как раньше. Всюду шум, беготня и разговоры. Снуют люди. По одному, парами, группами. Затаив дыхание я медленно поднялся по ступеням вверх. Дверь в гостиную. Вхожу. И здесь полно народа. В дальнем конце особенное движение и толчея. Я направляюсь туда, ничего не понимая. Впереди длинный стол, накрытый зелёным сукном. Бумаги. Стол окружён людьми. Я протискиваюсь вперёд и встаю у края стола. Я хочу знать, что происходит в моём доме. Над столом нависает фигура в чёрном сюртуке. Знакомая мне с детства фигура пожилого человека. Седые волосы разбросаны по иссохшим плечам. На полном лице румянец. Он сосредоточенно перебирает бумаги, в поисках необходимой. Быстро мелькают короткие пожелтевшие пальцы. Наконец бумага найдена. Человек выпрямляет спину. Наши глаза встречаются. – Ах, мальчик мой. Ты жив? – Лист падает на сукно. 3 В трактире пахло луком, жареными курами и растопленным на огне сыром. Звенела посуда. Люди говорили громко и не обращали внимания друг на друга. Между столами сновал мальчик, разнося заказанную еду и холодное вино. Кто-то пьяным голосом тянул старую солдатскую песню. – Ах, мальчик, мой. Как же так? Как же так случилось? Твои родители получили весть о твоей смерти, с первыми полками, возвращающимися из России. Отец держался дольше. Он дожил до отречения императора. Но начались гонения. Его сердце не выдержало. Ах, боже мой, боже мой. Всё ваше имущество: дом, поместье, винные погреба ушло с молотка. Бурбоны вернулись, но дворянство теперь уже не то. Революция сделала своё дело, и всё поменялось бесповоротно. Сейчас мелкие буржуа лихорадочно скупают земли у крестьян, у разорившихся дворян и помещиков. Вонючий торговец мнит себя графом. Проходимцы покупают титулы, за которые раньше проливалась кровь. Всё вверх дном. Всё не так. Боже, боже. Бедная Франция. – Что же мне делать? – Я смотрел в пламя очага потускневшим взором. – У меня не осталось ничего и никого, только имя. – Ах, не знаю, не знаю, мон шер. Ты, конечно, можешь первое время остановиться у меня, но…. О боже, я не знаю, что сказать. Такое время. Всюду уши. Все теперь считают своим долгом отмежеваться от всего, что было связано с именем императора, и если узнают, что я…. Что ты…. Я не хотел больше слушать этого человека, когда-то считавшегося другом отца. Я встал и покинул трактир, оставив вино недопитым. 4 Июньский вечер опускался на Монмартр. Лёгкая карета с гербом на двери, запряжённая парой лошадей, пересекла Риволи и двигалась в направлении Сены. В свете уличных фонарей сверкали кирасы, сопровождающих её улан. Их четверо – двое впереди, двое сзади. Лошади мерно отбивали ритм стальными подковами. Позвякивали оружие и упряжь. Вскоре карета замедлила ход и свернула в узкий проулок. Миновав его, она вскоре должна была выкатиться к Сен Жермен де Пре и, через Латинский квартал, следовать дальше до самого дворца. Я наблюдал за движением кареты, скрытый листвой деревьев, окружающих дорогу. Как только уланы, замыкающие эскорт, скрылись в темноте проулка, я ударил лошадь шпорами. Я выстрелил поверх головы кучера одновременно из двух пистолетов и убил уланов, двигавшихся во главе эскорта. Не сбавляя скорости, я бросил пистолеты и выхватил саблю. Уланы, замыкавшие эскорт, не успевали развернуться. В узком тесном проходе, их лошади только мешали друг другу. Я же налетел на них, как ветер, и завершил дело несколькими взмахами сабли. Карета остановилась. Бросив поводья, кучер устремился проч. Но меня его побег нисколько не волновал. Моё лицо было скрыто чёрным шарфом, на плечи наброшен широкий плащ. Я соскочил с лошади и поспешил к карете. Когда дверь кареты распахнулась, перед собой я увидел испуганное лицо седого старца. Мсье, доверенный казначей его величества, в испуге жался в подушки, горой покрывающие сидение кареты. Рядом с ним я разглядел кожаную сумку, опечатанную гербом Бурбонов. От сумки к запястью старика тянулась стальная цепочка. – Мсье, – вскричал я весело. – Отстегните, пожалуйста, цепочку, и не вынуждайте меня отрубать вам кисть. Спустя несколько секунд сумка оказалась в моих руках. Я сорвал печать и раскрыл её. Сумка до верха была набита деньгами. Удовлетворённый, я кивнул головой и, попрощавшись с мсье доверенным казначеем, удалился. Я только вернул себе то, что у меня отняли, но всё равно моё сердце пылало от стыда. Я намеревался покинуть Париж этой же ночью. Денег, что находились в сумке, с лихвой хватило бы для того, что бы начать новую жизнь, вдали от Парижа. Я уеду далеко, куплю поместье, заведу семью и буду жить спокойно и счастливо. Я это заслужил. Чтобы не рисковать на дорожных заставах, я решил покинуть город, двигаясь вдоль железной дороги на Сен Жермен. Потом, сделав небольшой крюк, я отправлюсь на Реймс и дальше, на Шамон. К полуночи я уже был на окраине Парижа. Небо усыпано звёздами. Только что показалась луна. Рельсы блестели накатанной поверхностью, отражая её белый свет. Я почувствовал, что голоден. Справа, в глубине квартала я разглядел свет и повернул лошадь. Единственное освещённое в квартале здание оказалось трактиром. Не внушающий доверия снаружи, изнутри, он оказался вполне приличным заведением. Тусклое освещение. Всё относительно чисто, даже столы накрыты скатертями. В столь поздний час трактир пустовал. Кроме меня здесь находились четверо. Они сидели за одним столом, пили вино и вполголоса о чём-то беседовали. «Хорошо». – Подумал я и сделал заказ Подали хлеб, сыр, плошку овощного супа с курицей и вино. Пожелав приятного аппетита, мальчик удалился. Я уже заканчивал с супом, когда за окнами послышался звон копыт и грохот подъезжающего экипажа. Дверь в трактир с шумом распахнулась и внутрь, под развязный женский смех, ввалилась компания гусар в обнимку с девицами. Гусар было шестеро. Уже изрядно напившиеся вином они нацепляли куртизанок и совершали вояж по заведениям. Всё наполнилось шумом и женским хохотом. Гусары ржали жеребцами и требовали вина для дам, а куртизанки рассевшись у них на коленях, хохотали и визжали от восторга. Компания из четырёх посетителей спешно покинула заведение, и я остался один среди этого разгула. Среди гусар один выделялся видом и манерами. Широк в плечах, высокого роста, он говорил низким басом и, похоже, был в мрачном настроении. Его лицо, иссечённое шрамами, блестело от пота и раскраснелось от выпитого вина. Густые брови сдвинуты к переносице. Глаза подёрнулись красными прожилками. Он опрокидывал в себя один бокал за другим, и мрачнел всё сильнее. Наконец он поднял горящие гневом глаза и остановил взгляд на мне. Его лицо сделалось пунцовым. Он крутанул кончик чёрного уса и прогудел: – Господа гусары, я хочу сказать слово. – Бокалы наполнили до краёв. Он, не сводя с меня глаз, поднял бокал на уровне груди. – Господа, я хочу выпить за императора Наполеона Бонапарта первого – истинного солдата и патриота республики. Я хочу выпить за тех, кто верил и шёл за ним, и погибал, когда это было нужно Франции. Мы лили кровь в России, пока эти …. – Он пристально смотрел на меня. – Пока эти индюки наедали тут свои жирные задницы. А когда русские свиньи пришли в Париж, они кормили их и кланялись им. За императора! Он опрокинул в себя бокал вина и продолжал смотреть на меня исподлобья, ожидая реакции. Его лоб покрылся каплями пота, губы искривились в улыбке. Наступила тишина. Все ожидали развязки. Я медленно поднял голову и посмотрел в глаза гусару. – Русские разбили лучшую армию Европы и гнали её до самой Березины. Император бросил своих солдат и бежал, а они, его доблестные воины, отступая, ели друг друга, чтобы не сдохнуть от голода. И эти русские свиньи, как вы, мсье, изволили выразиться, моются хотя бы раз в неделю, а от вас, простите, разит, как от козла. Я глотнул вина и продолжил ужин. Я делал вид, что спокоен, но внутри у меня всё кипело, и я приготовился к самому худшему. – Что-о? – Гусар, пошатываясь, встал на ноги и двинулся к моему столу. Под его сапогами скрипели половицы. Сабля позвякивал при каждом шаге. Я невозмутимо жевал сыр и наблюдал за его приближением. Достигнув стола, гусар опёрся в него кулаками и вплотную придвинул свое лицо к моему. На меня пахнуло смрадом многодневных возлияний: – А ну повтори?! Едва сдерживаясь, я положил недоеденный кусок сыра на блюдо, вытер пальцы о салфетку и с маху ударил гусара кулаком в ухо. Отлетев на метр, тот уселся на полу, и несколько секунд осматривался по сторонам, не веря в то, что произошло. Остальные застыли с открытыми ртами. Наконец до гусара дошло, что ему только что дали в морду. Он медленно приложил ладонь к уху и заревел как бык: – Убью-у-у!! Хозяин заведения накрыл голову руками и присел за стойку. Мальчик бросился вон из трактира. Собутыльники гусара и девицы прижались к стенам. Лицо гусара стало пунцовым. На лбу вздулись жилы. Выхватив из ножен саблю, он поднял её над головой, и пошёл ко мне. Я тоже вынул саблю, отошёл от стола к стене и ждал противника, покачиваясь на носках. Не сбавляя скорости, гусар сделал широкий выпад и обрушил страшный удар мне на голову. Я успел сместиться на полметра вправо. Сабля гусара прошла у самого плеча, слегка коснувшись плаща. Рубанув пустоту, гусар пролетел вперёд и ударился о стену грудью и животом. Оказавшись у него за спиной, я развернулся на носках, и замер, в ожидании следующего выпада. Оттолкнувшись от стены, гусар взревел ещё сильнее. От нахлынувшей ярости он потерял всякую осторожность и попёр на меня, как бык. Выждав, когда он занесёт саблю над головой и полетит на меня всем своим весом, я просто хлестнул кистью, как кнутом и чуть двинул бедром ему навстречу. Раздался свист. Клинок молнией сверкнул в свете очага, окрасившись кровью. Я рассёк гусара косым ударом от левого плеча до середины груди и ушёл в сторону. Сделав несколько шагов вперёд, он опустил саблю и упёрся остриём клинка в пол. Пару мгновений он смотрел перед собой, а потом завалился на правый бок. Из-под его плеча по полу растекалась кровавая лужа. Сабля, воткнутая в пол, продолжала раскачиваться из стороны в сторону. Бросив деньги на стол, и извинившись, я покинул трактир. Товарищи убитого провожали меня растерянными взглядами. И только после того, как я уже взобрался в седло, из оставшейся открытой двери трактира раздался женский визг. Загудели мужские голоса, раздался топот сапог. Я уже разворачивал лошадь, когда в дверях появился первый из компании. Я направил лошадь в темноту квартала. В свете фонаря я видел, как гусары выбегают на улицу и с криками вскакивают в сёдла. – Сто-ой! – Неслось мне вслед. Раздался пистолетный выстрел. Пуля свистнула у самого уха. Я ударил лошадь шпорами. По сторонам замелькали неосвещённые стены и окна домов. Звон копыт эхом возвращался от стен. Преследователи не отставали. Снова грохнул выстрел. Снова пуля со свистом пронеслась рядом, едва не задев плечо. Наконец, вырвавшись из лабиринта улиц, я пустил лошадь в галоп. Я нёсся вдоль железной дороги. Гусары припустили следом, постепенно настигая меня. Я выхватил пистолет из-за пояса и, развернувшись, выстрелил. Пуля не задела никого из преследователей, но это охладило их пыл, и дистанция между нами увеличилась. Всё реже попадались дома. Вот уже замелькали деревья, и Париж остался позади, но преследователи не отставали. Свернув вправо и продравшись сквозь заросли кустарника, я вывел лошадь на дорогу. Из-под копыт полетели пыль и камни. По бокам, справа и слева, растянулись поля. Далеко впереди чернел лес, но до него ещё нужно было добраться. Я оглянулся. Преследователи снова приблизились, сократив расстояние до пистолетного выстрела. Я выхватил из-за пояса второй пистолет, но выстрелить не успел. В момент разворота, сзади грянул выстрел. Я почувствовал удар в плечо. Правая рука потеряла чувствительность и обвисла. Пистолет выпал и исчез в темноте. Сзади я услыхал ликующий вопль. – Ату его! Ату! Прижавшись к шее лошади, я снова вонзил шпоры в её бока, блестевшие от пота в свете луны. Наконец со всех сторон замелькали деревья, и лес укрыл меня спасительной тенью. Рванув поводья влево, я сменил направление. Почти сразу же за спиной хлопнул выстрел. Потом ещё один. Но это была уже беспорядочная стрельба, стрельба наугад. На меня со всех сторон сыпались удары. Я чувствовал, как ветки хлещут по ногам, по бокам и спине, но я гнал лошадь вперёд и только сильнее прижимался к её шее. Стрельба стихла. Я натянул поводья, и лошадь встала. Я долго вслушивался в темноту, не слыша ничего кроме шума листвы. Преследователи потеряли меня. Я двинул шпорами, и лошадь шагнула в темноту. 5 Прошло много времени. Я давно уже бросил поводья, и лошадь сама шла между деревьями. Кружилась голова. Каждое движение отдавалось болью в плече. Я чувствовал, что рукав сюртука потяжелел, напитавшись кровью. Я остановил лошадь и сбросил с плеч плащ. Зажав край плаща в зубах, я рванул изо всех сил. Оторванным куском я стянул рану и двинулся дальше, позволив лошади самой отыскивать дорогу. Вскоре подул ветер. Небо затянуло тучами. Исчезли луна и звёзды. Ветер усилился, и до меня донеслись отдалённые раскаты грома. Гроза настигла меня. Мелкий дождь перерос в ливень. Одежда промокла. Голова кружилась. Раскаты грома рвали тишину, молнии слепили и приводили в ужас. Со всех сторон я чувствовал липкое и холодное прикосновения мокрых листьев и веток. Но вот лошадь пошла ровнее. Ветки прекратили хлестать моё лицо и тело. В свете молний я разглядел неширокую дорогу, посредине которой чернела извилистая колея, заполненная водой. Меня начал пробирать озноб. Всё тело сотрясалось от дрожи. Лошадь несколько раз вскинула голову, фыркнула и пошла живее. Я уже едва держался в седле. От малейшего толчка меня клонило, то вправо, то влево и я готов был свалиться в грязь. Глаза застил туман. Вскоре, сквозь эту пелену я разглядел слабый огонёк. Огонёк, то исчезал, то появлялся. Вот он засветился ярче, и вдруг, в свете очередной вспышки молнии, я увидел очертания дома, стоявшего на возвышенности и появившегося передо мной, как призрак. Дорога стала шире. Впереди показалась изгородь. Её стальные прутья были мокры от дождя и вспыхивали голубым светом, отражая вспышки молний. Ворота оказались открытыми. Лошадь прошла между тяжёлых, с витиеватым узором створок, и её копыта застучали по камням. К этому моменту я уже два раза ненадолго терял сознание и только чудом оставался в седле. В голове шевелилась одна мысль: «Куда деть оружие и деньги?». Свет приближался. Толстые стволы деревьев окружили меня чёрными изваяниями. Они тянулись по обе стороны дороги. «Наверное, парк», – подумал я. Всё виделось, как в тумане. Озноб сменился жаром. Пересохло во рту. Язык стал шершавым, а губы сухими и хрупкими. Снова сверкнула молния. Я увидел большое дупло, в стволе засохшего дерева. Дупло располагалось не небольшой высоте, и, приподнявшись на стременах, до него можно было дотянуться. Теряя последние силы, я заставил лошадь сойти с дороги и приблизиться к дереву вплотную. Сознание снова покинуло меня, но ненадолго. В глазах всё плыло. Собравшись, и стиснув зубы, я ухватился за торчащий из ствола сухой сук, привстал на стременах, опустил в дупло сначала сумку, потом саблю и оставшийся пистолет и сполз в седло, ухватившись за мокрую гриву. Дальше лошадь пошла сама, пока не остановилась перед высоким крыльцом. Над крыльцом светился фонарь. Ветер сильно раскачивал его, пытаясь потушить слабый огонёк, сверкающий, как маяк, который указывает попавшим в шторм кораблям вход в тихую бухту. Я вывалился из седла и кое-как, ползком взобрался по каменным ступеням. Ухватившись онемевшими пальцами за медное кольцо, прибитое к тяжёлой двери, я попытался встать на ноги. Но силы покинули меня. Свет фонаря начал потухать в моих глазах. Я ударил кольцом в дверь и потерял сознание. 6 Я открыл глаза. Раннее утро или вечер. Этого я не мог знать. Комната погружена в полумрак. Постель пахнет мятой, но я не чувствовал свежести, всё тело облепила влажная духота. Скользнув взглядом по стенам, я заметил несколько картин. Больше мне ничего не удалось рассмотреть – дико хотелось пить. Я с трудом оторвал голову от подушки. Слева вплотную к кровати придвинут столик. На столе – блюдо с едой и высокий стеклянный стакан, наполненный тёмной жидкостью. Я не стал разглядывать то, что находилось на блюде, а судорожно схватив стакан здоровой рукой, осушил его до дна. Вино. Красное вино, разбавленное водой. По телу мгновенно разлилось тепло, мышцы начали слабеть. То ли сон, то ли полузабытьё. Я погрузился в липкую мглу, наполненную влагой, теплом и образами. Перед глазами появляются и исчезают лица. Слышатся голоса, но они звучат где-то далеко. То ли воспоминания, то ли обрывки сна, то ли видения, вызванные слабостью. Я с трудом приоткрываю отяжелевшие веки, даже пытаюсь что-то говорить, но меня не слышат, да я и сам не слышу собственного голоса. Снова погружаюсь во тьму. Снова передо мной два женских лица. Взгляды встревожены. Они о чем то говорят. Может обо мне? Кто они? Голоса стихают. Лица вновь исчезают, отодвигаясь во тьму. Долгое забытье, окутанное бесконечностью, вновь кончается мучительным пробуждением. На этот раз комната ярко освещена. Перед глазами только стена. Кто-то кладёт на лоб мокрую ткань. Я с трудом поворачиваю голову и вижу лицо молодой девушки. Глаза заплаканы. Она что-то шепчет, но я не могу разобрать что. Я снова пытаюсь говорить, но ощущаю только, как тяжело ворочается мой сухой и распухший язык. Веки опускаются. Остаётся только лицо. Я смотрю на это лицо с большими заплаканными глазами и чувствую, как по моей щеке тоже стекает слеза. Снова тьма. Я слышу голоса двух женщин. Они напряжены. Они спорят. Они снова о чём-то спорят. Слышны вскрики, плач, шорох одежд. Я чувствую запах духов и чего-то ещё. Я пытаюсь понять, но сон снова накрыл меня душной волной. Ещё одно пробуждение, мучительное и тяжёлое. На этот раз меня разбудил громкий мужской голос. Хриплый голос, больше похожий на рычание. На этот раз из общего шума, до меня долетали отдельные слова и, даже, целые фразы. – У-у-у только благодаря моему терпению, мадам. – В голосе чувствуется раздражение. – Мы у-у вам, мсье Буше, но дайте же время…. – Женщина пытается сохранить достоинство, но мольба так и вибрирует где-то в глубине гортани, выдавая её. – Время? Вы не у-у-у-у смешным, мадам. Уже год, как я обиваю порог у-у-у у-у. – Я обещаю, мсье Буше. У-у неделя. Не будьте так у-у, я прошу …. – Неделя?! Опять?! Хорошо. Но ни днём больше. Хватит водить меня за нос. Через неделю вы или у-у-у-у-у, или …. Грохочут тяжёлые шаги, хлопает дверь, колоколом отдаваясь в моей голове. Потом на мгновение всё стихает, и слышится шум отъезжающей кареты. Я пытаюсь подняться. С трудом, но мне удалось сесть. Тело покрылось потом, и сердце часто застучало в груди, отдаваясь болью в висках. Я повернулся и спустил ноги с кровати. Кружилась голова. Во всем чувствовалась неимоверная слабость. Руки дрожали. Я осмотрел себя. Правое плечо забинтовано и видимо тот, кто это делал, знал толк в медицине. Мои руки стали худыми и бледными, с едва заметными тонкими прожилками. Попытка сжать кисти в кулаки закончилась только слабым сгибанием пальцев. Я опустил голову к коленям и почувствовал, что головокружение проходит. На этот раз мне удалось сжать кисть, но что это был за кулак? Комок ваты. Я изо всех сил опёрся руками и попытался встать. Мне показалось, что на моих плечах повисли пудовые гири. Получилось лишь чуть-чуть оторваться от кровати. Я скрипел зубами, злился, но тело не слушалось меня. Столик всё так же стоял рядом с кроватью, только был сдвинут в самый её конец. Кое-как добравшись до него, я оперся о его поверхность и начал медленно переносить вес тела на руки. Мне удалось, как следует, опереться о крышку столика. Я начал подниматься. Колени дрожали. Руки едва не сгибались в локтях. Капля пота упала со лба. Ноги уже почти выпрямились, но в этот момент столик отъехал в сторону от кровати, руки соскользнули, и я с грохотом полетел на пол. Где-то далеко за дверью раздался вскрик. Застучали, приближаясь, каблуки. Дверь в комнату распахнулась, я услышал шорох платья и меня будто охватил порыв ветра. – Ах, мсье! Вам ещё рано вставать. Вы так слабы. Этот голос. Я вслушивался в него. Он лился сладчайшей музыкой откуда-то сверху, будто с небес, сладко отдаваясь в моём сердце, и я вдруг понял, что вечность не слышал женского голоса так близко. Синева на миг заполнила мои глаза, и мне показалось, что комната тонет в аромате цветов. Чьи-то тёплые руки подхватили меня, вновь уложили на подушку и укрыли меня одеялом. Она стояла надо мной, одетая в синее платье. Светлые волосы, закрученные на щипцах, обрамляли нежный овал лица. Большие голубые глаза смотрели с любопытством, но я заметил красные прожилки, тонкой сеточкой обрамлявшие зрачки. Полные розовые, как у младенца губы. Прямой нос. Длинные густые брови чуть сдвинуты у переносицы. На вид ей не больше двадцати пяти лет. – Вы должны лежать мсье и…. – Элен, принеси мсье поесть. – Голос послышался из-за спины девушки. Он был властным и, похоже, принадлежал пожилой даме. – Он, кажется, пришёл в себя. Девушка сразу сникла. Её глаза потускнели, и она спешно удалилась, опустив голову. Но для меня и мгновения было достаточно, что бы разглядеть под ворохом юбок, сколь стройна и гибка её фигура. У двери стояла дама лет пятидесяти. Девушка походила на неё лицом, только глаза дамы были черны, как две большие спелые виноградины. Гордо вскинутый острый подбородок. Прямой нос. Строгий овал лица. Несмотря на годы, она ещё не потеряла привлекательности, свойственной женщинам благородного происхождения. Тёмно-малиновое платье, подчёркивало белизну её кожи. Какое-то время мы рассматривали друг друга, за тем дама представилась: – Мадам Мерснье. С кем имею честь? – Жирар де Мён, – представился и я. – Что с вами случилось? – Она сделала несколько шагов вглубь комнаты, взяла стул и придвинула к кровати. За тем она села, дав понять, что располагает достаточным количеством времени, чтобы выслушать мою историю до конца. Вошла девушка. В руках она держала поднос. – Элен, оставь еду на столике и выйди. Я хочу побеседовать с мсье тэт а тэт. Девушка выполнила всё, не поднимая глаз. Лишь один раз, когда ставила поднос на столик, она быстро взглянула на меня, полыхнув из-под густых бровей голубым пламенем. – Итак? – Дама вскинула подбородок и приготовилась слушать. Я ещё раз взглянул в её глаза и начал: – Мои родители, как и я, принадлежали к знатному роду. У нас был дом в Париже, поместье и винные погреба. Она вскинула брови: – Я слышала о вашей семье. Пока был жив мой муж, нам несколько раз поставляли вино из ваших винных погребов. – Мне очень приятно это слышать, мадам, – поблагодарил я её, – но я продолжу. Мой отец рукоплескал пришедшему к власти Наполеону. Он был ярым сторонником республики. Воспитанный отцом, я, как истинный патриот, вступил в армию императора. На войне я узнал, что такое отвага и доблесть. Я был счастлив отдать за императора даже жизнь. Мы неслись по Европе подобно майской грозе, сметая всё старое и отжившее свой век. «Виват революция!» – кричали мы. «Виват император!». Откровение снизошло на нас после того, как мы сунулись в Россию. И когда русские гнали нас к Березине, я увидел истинное лицо войны. Император бросил нас и бежал. Не было еды. Солдаты умирали сотнями. Я видел, как люди едят людей. Но мне повезло. Я попал в плен, потому и выжил. Я три года жил в имении русского графа и мне вдвойне повезло в том, что он втайне боготворил Наполеона. Месяц назад я вернулся в Париж. Родители не вынесли вести о моей смерти и умерли. Имущество распродано. Все отвернулись от меня, даже лучший друг отца. Потом была дуэль. Я убил военного, и его сослуживцы преследовали меня. Я был ранен и уже не понимал куда скачу. Лошадь вынесла меня из леса прямо к вашему дому. Она внимательно смотрела мне в глаза, и невозможно было понять, верит она или нет. Но по большому счёту мне это было безразлично. Я не собирался надолго задерживаться здесь и при первых же признаках выздоровления планировал уехать. – Поешьте, мсье де Мён. Рана уже начала заживать и вам скоро потребуются силы. – Для чего? – спросил я тогда. – Вас ждёт дорога, мсье де Мён. Не собираетесь же вы гостить у нас вечно. Кстати, – мадам Мерснье понизила голос. – На следующий день после вашего э–э… прибытия, в посёлке, что недалеко от поместья появились жандармы. Они искали человека, ограбившего карету казначея его величества. Они пришли и сюда, но я сказала, что не видела никого вблизи поместья. – О, это интересно, мадам, но ко мне не имеет никакого отношения. Я избавлю вас от своего присутствия, как только смогу держаться в седле. – Говоря это, я едва сдерживал волнение. – Я и моя дочь, будем вам благодарны за это. – Мадам Мерснье поднялась со стула, но не уходила. – Элен! – Девушка тут же вошла, будто ожидала за дверью. – Помоги мсье поесть. Он ещё слаб и нуждается в помощи. Теперь мне удалось лучше рассмотреть лицо девушки, её глаза и фигуру. Она вся лучилась добротой и нежностью. В каждом её движении улавливалась грация и трепет. Она была прекрасна. Даже грустное выражение её глаз не вредило её красоте. Я смотрел в эти глаза, и мне казалось, что своими тёплыми ладонями она касается моего сердца. День тянулся за днём. Выздоровление шло медленно. Я уже начал вставать с постели, и мог пройти до окна и обратно. Девушка всё время находилась рядом. Она вглядывалась в мои глаза своими голубыми озёрами, и мне казалось, что она хочет о чем-то спросить меня, сказать что-то важное, но за её спиной всегда маячила фигура матери и она молчала. Однажды я стал свидетелем разговора, последствия которого надолго изменили весь ход событий. Как-то утором меня разбудил топот лошадей и грохот колёс. В коридоре послышались торопливые шаги, и прозвучал властный голос мадам Мерснье: – Элен, сейчас же следуй за мной. Я встал с постели и подошёл к окну. Скрытый шторой, я оставался незамеченным снаружи. Перед домом остановилась лёгкая карета, и из неё, буквально сложившись пополам, вышел высокий худощавый мужчина преклонного возраста. Чёрный сюртук обтягивал его худое, похожее на жердь тело. Два ряда серебряных пуговиц тускло блестели на солнце. На голове высился чёрный цилиндр. Лицо было красным и мокрым от пота. Густые брови заворачивались волосками вниз, и из-под них холодно сверкали бледно голубые глаза. Они не шли к этому лицу, и, казалось, были позаимствованы или взяты на время. Остальную часть лица составляли длинный мясистый и изогнутый нос, впавшие, подёрнутые загаром и красными прожилками щёки и широкий, вытянутый вниз подбородок. Чёрные панталоны складками висели на длинных худых ногах, а здоровенные башмаки ещё больше подчёркивали худобу и кривизну ног. На крыльце появились мадам Мерснье и Элен. Мадам Мерснье чуть согнулась в поклоне и улыбнулась, но в каждом её движении чувствовалось напряжение. Она все время украдкой дёргала дочь за рукав, побуждая её делать то же самое. Элен стояла, как статуя, бледная, холодная и только иногда кивала головой. На протяжении всего разговора её ресницы были опущены. Утерев длинными костлявыми пальцами увлажнившиеся губы, мужчина улыбнулся и, подхватив из кареты шкатулку, двинулся в дом. Мадам Мерснье и Элен вошли следом. За дверью стихли шаги. Я слышал, как на втором этаже скрипят половицы. Мадам Мерснье о чём-то радостно сообщала гостю, на что тот рокотал низко и хрипло. Я узнал его. Я уже слышал этот голос, когда находился в бреду. Тогда он грозился исполнить, что-то через неделю. Я не мог разобрать ни единого слова, потому оделся, приоткрыл дверь и, высунув голову в коридор, начал прислушиваться. Здесь слышимость была лучше, но из общего гула голосов можно было уловить только отдельные слова и короткие фразы, сказанные особенно громко. Речь мадам Мерснье текла ровно, без всплесков. Элен вообще не подавала голоса. Мужчина гудел хриплым басом и иногда издавал короткие смешки. Но вот речь мадам Мерснье стала торжественнее. Она повысила голос, и я отчётливо расслышал два слова: «Элен согласна». В ответ вновь загудел хриплый бас, но теперь он стал бархатным и мягким. Вновь мадам Мерснье заговорила повышенным тоном и сверху донеслось: «Сейчас она сама вам скажет». Наступила пауза. Я замер, боясь пропустить хоть слово. И тут раздался крик Элен. Самый настоящий крик, смешанный с рыданиями. Элен кричала: «Нет! Никогда! Я лучше повешусь!» Застучали каблуки. Вновь раздался крик, но теперь уже кричала Мадам Мерснье: «Элен вернись сейчас же!» Её голос дрожал от гнева и бессилия и тонул в хриплом хохоте гостя. Я замер в дверном проёме. Между тем шаги приближались. Вот каблуки уже застучали по ступеням лестницы. Элен появилась в конце коридора, бледная и заплаканная. Её глаза были широко открыты от ужаса. Она сжимала руки у груди. Наши глаза встретились. Она на секунду сбавила шаг, остановилась и бросилась в мои объятья. Обдав меня жаром дыхания, она прижалась так, будто мы всю жизнь были знакомы. – Спасите меня, – шептала она. – Спасите меня, ради бога. Кровь прихлынула к голове, и я понял, что влюблён в Элен. Будто вспышка молнии поразила меня. Я полюбил её, как увидел, но осознал это только сейчас. На лестнице послышались шаги. Элен вырвалась из моих объятий и бросилась прочь из дома. Мадам Мерснье медленно спускалась по лестнице. Её лицо побледнело, глаза пылали гневом, ноздри раздувались, как у разгорячённой лошади. Следом за ней неспешно шагал гость. Его глаза были полны решимости и губы растянулись в улыбке, скорее напоминающей оскал. Он неуклюже перебирал ногами и прижимал шкатулку к животу. Мадам Мерснье прошла мимо меня, обдав ледяным взглядом. Гость взглянул в мою сторону, презрительно выгнул губы и вышел вслед за мадам. – Элен! – Голос мадам зазвучал угрожающе. – Вернись сейчас же. Господин Буше ждёт. Видимо Элен и не подумала возвращаться, потому, что гость хохотнул ещё раз и натужно загудел басом. – Мадам, неделю назад вы заверили меня, что всё решено! – Не беспокойтесь, господин Буше, она согласится. – Ну, уж нет! Мне надоело слушать ваши бесконечные обещания!! Я уже целый год вожусь тут с вами и никакого проку! Заскрипели рессоры, господин Буше влез на облучок кареты и кое-как втиснулся в неё. – Но, господин Буше. – Вы же не…. – Да идите вы! – раздалось в ответ. – Если до завтра ваша дочь не одумается, можете выметаться. Свистнул хлыст и карета отъехала. Я смотрел из-за шторы, как мадам долго провожала карету взглядом, пока та не скрылась за деревьями. Её плечи опустились, руки обвисли. Подбородок уже не возвышался столь гордо, а голова склонилась к груди. Она вздохнула и медленно вернулась в дом. Дверь в мою комнату открылась неожиданно, и я не успел отойти от окна.

Конец ознакомительного фрагмента.