"Вялый фашизм" - так определяет жизнь и работу на рыбозаводе рыбообработчик Иоганн Петров. На заводе он знакомится не только с полуармейскими-полутюремными законами общежития, но и со многими людьми. Если завод и страна - это кишкодавка, то люди - кишкодавцы. Те, кто охотно подставляет свои кишки всякому сановному, полусановному и четвертьсановному барину нового мира, и тот тянет и крутит их так, как ему на душу ляжет. Труд робота - это труд раба. И рабочий и работодатель превращаются в скота, каждый по своему.
Содержит нецензурную брань.
Совпадения с действительностью – действительны. Совпадения имен – случайны, ибо ряд имен ограничен. Совпадения слов с матами и обсценной лексикой непреднамеренны и объективны, ибо таков объект.
Район действия не указан по известной схеме: чтобы не обиделись другие районы. Географические, административные и производственные названия сумбурны и просто красивы.
Десять Заповедей Рыбообработчика
Рыбообработчик не болеет.
Рыбообработчик кашляет, задыхается, пердит или синеет, но идет на работу и на поправку.
Рыбообработчику все по херу, кроме рыбообработки.
Когда рыбообработчик не рыбообрабатывает рыбу, он спит, всхрапывая.
Когда рыбы нет, рыбообработчик тоскует, придирчиво замывается и пенится.
Рыбообработчик переносит понос стоя.
Рыбообработчик цепок.
У рыбообработчика не болят руки, они сладко ноют.
Рыбообработчику необходим мозг. Он им пользуется, чтобы отличить на конвейере белобрюхую камбалу от камбалы палтусовой, желтобрюхой, желтоперой, каменной и сахалинки.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
Итого:
Рыбообработчик обрабатывает не рыбу, а неизвестных московских хозяев, поставленных ануннаками для того, чтобы хозяева могли холить и лелеять себя и ещё больше – прячущихся от мирового сообщества ануннаков, отдавая им все человеческое.
Тот, кто благосклонно или смиренно принимает оглашённые выше Заповеди для оглашенных – катехуменов рыбообработки – суть рабочий скот; душа его мала, меньше, чем у воробья.
…
Из дверей модуля вышел главный охранник Долгопятов со следами заспанности на лице, хотя и не спал. Поглядел в небо так, как будто хотел поссать с крыльца. Плюнул. Рысканув соловыми пытливыми глазами по сторонам, зашагал без цели вперед, широко разбрасывая ноги, надувая губы и размахивая плечами, как сильными крыльями.
Машинально и непроизвольно осматривая пространство перед собой, заводя глаза в закоулки заводского двора. Он отличался пронзительностью и проницательностью. Охотно демонстрировал их, приводя в трепет сильных одиноких и слабых семейных женщин.
Подобно тени отца Гамлета, Долгопятов возникал черной нелетающей птицей, взметаясь из-за угла. И сразу упирался взглядом. Во всё подряд.
Все было в нем хорошо, не хватало сплошных железных зубов.
Был он добр и не злопамятен. Демонстративно суров как армейский прапорщик.
Вахтовиков, прибывших на работу с Большой Земли, Долгопятов лично подвергал обыску. Глубоко запускал руки в сумки, шаря у самого дна. То заводил глаза под лоб, не поднимая бровей, то бросал горячие мутные взгляды в толпу, осматривал замершие тела. Шарил по лицам в поисках сконфуженного встречного взора, выдающего некий недочет и непорядок. Смущенный вахтовик мог дрогнуть в эту секунду и уронить из-под рубахи бутылку водки на пол.
Долгопятов был назидателен и увещевал всех, способных оступиться:
– Мужики! Пажал-ста! Пажал-ста без пьянства. Это плохо кончится. Не смейтесь!
Никто и не думал смеяться. Слушали молча. С тяжелой неловкостью. С неопределенным интересом.
Долгопятов вторил сам себе, напирая на серьезность происходящего, упорно запрещая веселье и легкомыслие:
– Не смейтесь! – (По-прежнему никто не смеялся). – Я уже 20 человек вывел за ворота. Навсегда.
Последнее утверждение звучало зловеще. Навсегда – конечная категория. За ней – забытье и тлен. К чему бы это?
– Пажал-ста!..
Мужики с тревогой и тоской осматривали комнату, в которой предстояло жить на карантине. Она казалась маленькой, спертой, заставленной железными кроватями и железными шкафами до предела. Шагу ступить негде. Не то что – жить две недели!
Дверь захлопнулась резко. Точно их заключили в камеру следственного изолятора. Неужели сидеть без выхода?
А где параша?..
Рыбообработчики угрюмо молчали. В смятении говорили бесполезное безадресное: «Сука!». Надеялись на то, что все же их трудовой путь начнется, минуя карантин. Сразу – в цех! За большими деньгами.
Когда дверь открыли и выпустили в коридор и далее – на улицу в пределах курилки, люди несколько успокоились. Стали приглядываться друг к другу. Смертный грех стал отступать: уныние развеивалось.
Когда же прошел слух, что карантин оплатят по «гарантийке», принялись прикидывать, изнывая от безделья и бестолковости происходящего, сколько же это будет в рублях? В дальнейшем оказалось – нисколько. Возмущению бухгалтера в ответ на претензии не было предела: «Да вас кормили бесплатно!..» И верно. Жрали еду? Жрали. Скромно ли это – ждать чего-либо еще?